Ждали долго. Двое суток. Но ни один гад так и не вышел на тропу.
Что оставалось делать? Держать далее засаду бессмысленно — немцы могли вообще не появиться в этом районе. Уходить домой, не выполнив задания? Кроме репутации взвод потерял бы и веру в свои возможности, А это — хуже всего.
Принимаю решение: идти небольшими силами на глубокие тыловые коммуникации немцев. Взводу сидеть здесь и ждать ровно трое суток, если не вернемся — следовать в расположение своих войск.
Рассуждал я таким образом: большая группа оставляет много следов и легко может быть обнаружена, тогда как два-три человека пройдут незаметно даже под носом у врага.
Пошли втроем — Николай Расохин, Иван Ромахин и я. Командовать взводом остался Дмитрий Дорофеев.
Двигались мы налегке и довольно быстро, держа путь по компасу на северо-запад, пока не наткнулись на магистраль, ведущую к фронту. По ней то и дела проходили машины, накрытые брезентом, конные повозки.
Устроившись метрах в пятистах от дороги, мы долго наблюдали за движением и пришли к выводу, что немцы здесь чувствуют себя вольготно и что взять «языка» будет нетрудно. Вот только как вести его к своим?
Рисковать — так уж рисковать! Решаем брать не просто первого попавшегося немца-тыловика, а такого, чтобы он мог дать при допросе необходимые сведения о дислокации частей, о ресурсах.
Но где взять знающего немца, как его отличить? Брать офицера? Они едут в кабинах машин, крытых брезентом. А что если в кузове солдаты?
Решили, что возьмем «языка» с одинокой подводы.
План был такой: мы с Николаем, убедившись предварительно, что в обе стороны дороги нет людей и машин, выходим прямо на повозку, берем ездового, а лошадь пускаем по дороге. Рано или поздно подвода остановится, и исчезнувшего фрица будут разыскивать там, где обнаружат лошадь. Мы же тем временем уйдем далеко.
Выдвинувшись к самой дороге, залегли. Ждали много часов, не имея возможности закурить и перекусить. Солнце успело зайти за высокую сопку и выглянуть снова, а мы так и не увидели ни одной телеги. Проходили грузовики, промчались две легковые автомашины с офицерами.
Мы уже начали терять надежду, как вдруг со стороны фронта показался автомобиль типа пикап. На таких машинах немцы обычно возили почту.
В кузове никого не было. Пустынной оставалась и дорога.
Киваю ребятам: «Брать!»
Когда мы все трое выпрыгнули перед машиной, шофер резко, и скорее всего инстинктивно, затормозил. Мгновенно, с одной стороны я, с другой — Николай, рванули дверцы, и оба немца вывалились (не вышли, а именно вывалились) из машины, не понимая, что случилось. Еще секунда, и у обоих во рту сидели кляпы. Для этой цели мы использовали пакеты первой помощи. Они были очень удобны при захвате «языков», так как свободно входили в разинутый рот, а извлечь их оттуда без посторонней помощи человек не мог.
Тащить двух пленных не входило в наши расчеты и было опасно. Я приказал ребятам вести почтаря и подождал, пока они отойдут метров на сто. Затем ударом ножа покончил с шофером, забросил его труп в кузов пикапа и сел за руль. Проехав километра два, свернул на боковое ответвление и поставил машину так, как если бы она ехала с фронта.
Через час я догнал ребят. Мы пошли старым путем в район, где оставался взвод.
Сначала перепуганный немец бежал резво, но затем, видимо, поняв, что русским будет нелегко выбраться к своим, а он нужен как «язык», поплелся словно кляча. Ваня Ромахин быстро разгадал эту тактику и стал подгонять фрица легкими уколами кинжала в мягкое место.
Тот пошел быстро, но все время оглядывался и, как только к нему приближался Ромахин, машинально закрывал зад ладонями.
Часов через восемь нас встретил наряд, высланный Дорофеевым, а еще через час мы обнимались со взводом.
Ребята так обрадовались, что готовы были обнимать и немца, а Петя Гришкин, прозванный за свой тонкий голос Дудочкой, просто плясал от счастья и приговаривал, обращаясь к пленному:
— Ух ты, дорогой наш фрицик. Какой ты хорошенький, что попался.
Всю обратную дорогу Петр больше всех боялся, как бы чего не случилось с немцем.
Но тот вел себя тихо, смирно и заметно повеселел. Понял, что будет жив. На одном из привалов он даже попытался разжалобить нас, сказал, что его в Кельне ждет невеста, но теперь, мол, не дождется.
Я ему ответил, что у большинства парней, которые рядом, тоже есть невесты и неизвестно, дождутся ли они женихов. А для него теперь война кончилась, и он, если не будет дураком, вернется к невесте.
Мы удачно прошли через линию фронта и попали в расположение третьего батальона нашего полка. Я связался со штабом по телефону и доложил, что задание выполнено.
— Поздравляем с успехом, — ответили мне. — Следуйте в первый батальон.
После тяжелого пути и всех передряг ноги едва держали, но мы все же зашагали в штаб.
Вечером следующего дня все мы, отдохнувшие, побритые, приодетые в той степени, в какой можно приодеться на фронте, были приглашены к командиру полка на традиционный ужин, который всегда устраивался для тех, кто успешно выполнил задание. Но если у моряков центральным блюдом такого ужина был жареный поросенок, то у нас зажаривали самую большую треску, какая только находилась на продскладе. Готовили треску отменно и ели с большим аппетитом. Попробовать кусочек ее мечтали многие штабисты, и приглашение разведчиков на ужин почиталось за честь.
Немец-почтарь оказался знающим обстановку на всем участке и дал очень ценные сведения. Потом он длительное время жил с нами, выполняя во взводе незначительные дела по хозяйству: бегал на полковую кухню за едой, заготовлял дрова, кипятил чай и вообще старался услужить. Мы уже стали забывать, что он враг, звали, этого Петера или Пауля — не помню — Павлом и никак не предполагали, что впоследствии будет жестоко наказана наша беспечность.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ОПЕРАЦИЯ «ТИШИНА»
Чтобы первыми узнать об изменениях на передней линии и в ближайших тылах врага, надо уметь слушать и смотреть, видеть мелочи, порой совсем незначительные, но позволяющие определить, что задумал враг.
Мы изо всех сил учились наблюдать и уметь.
Как-то вечером, пробираясь на передний край, я обнаружил, что мой табак кончился, и решил разжиться куревом в одной из попавшихся на пути землянок. Откинув край плащ-палатки, которой была завешена дверь, вошел в полутьму нашей фронтовой квартиры. Двое солдат сидели у кривобокого березового стола. Кто-то, укрывшись шинелью, спал на таких же немудреных нарах.
Вглядываясь в фигуры сидевших за столом, в широкой спине солдата я увидел что-то знакомое.
— Царице полей и тундры боевой при…
Я не закончил своего шутливого приветствия, потому что человек, сидевший спиной, мгновенно повернулся, вскочил и бросился ко мне.
Это был мой товарищ по училищу, уехавший на фронт чуть раньше меня, дорогой мой друг Сережка Власов.
Еще мгновение, и мои кости затрещали в медвежьих объятиях. Я тоже жал его крутые плечи, потом ткнулся лбом в щетину Серегиной щеки и почувствовал, что плачу.
Сели. Долго и внимательно глядели друг на друга.
Я заметил, что Сергей еще больше повзрослел, но как-то сник, потерял прежнюю бодрость, осунулся.
— Как ты тут оказался? — спросил я, разглядывая его пехотное обмундирование.
— Из госпиталя. Помнишь, тогда я уехал на Калининский. Вот там и ранило. А лечиться отправили в Мончегорск. Есть там госпиталь десять двадцать три. Может, знаешь?
— А почему в пехоте?
Сергей смутился:
— А я, понимаешь, не сказал, что разведчик. Вот и оказался здесь. Дали отделение. Ну, а ты?
Я рассказал о своих приключениях, а потом прямо спросил:
— Пойдешь ко мне во взвод? В разведку?
— А возьмешь?
— Ты что, чертов верзила, сомневаешься? Я ж тебя до печенок знаю, обормота.
— А здесь как? Из роты отпустят?
Не откладывая, я сбегал в штаб батальона и оттуда позвонил полковнику Каширскому — начальнику штаба полка, попросил перевести к нам Власова.
Полковник обещал, что приказ будет с очередной почтой. Я решил дождаться и вместе с Сергеем отправился в траншеи, где находилось его отделение.
После ужина Власов сдал дела младшему сержанту, и я увел его на Шпиль. Там тоже ждала радость — вернулся из армейского госпиталя разведчик Николай Верьялов, легко раненный в апрельских боях. Перед тем как уехать в офицерскую школу, Георгий Гордеев говорил мне о нем как о смелом и расчетливом человеке. И действительно, Верьялов оказался неплохим разведчиком. Мордвин по национальности, небольшого роста, с черными, как угольки, глазами, живой, подвижный, он обладал острым умом и рассудительностью. Смелость его всегда была построена на расчете, поэтому в любых ситуациях Николай оставался в выигрыше. Все ему давалось значительно легче, чем другим ребятам. Сказывался и характер, и опыт.