Впрочем, надо сказать, все её чувства вообще казались странно приглушёнными, что она тоже констатировала с какой-то естествоиспытательской отстранённостью.
— Как тебя зовут? — не дождавшись ответа, вновь спросил белобрысый.
В этот миг к Еве урывками стали приходить те ответы, которые она минутой ранее тщетно надеялась выведать у потолка.
Точно. Она — Ева Нельская. Семнадцать лет, виолончелистка, студентка третьего курса небезызвестного московского музыкального колледжа. И никакой попойки не было, ибо до летней сессии ещё месяц с лишком. Было просто возвращение домой с пар и привычная дорога до метро, но до этого самого метро она не дошла, потому что… потому что…
— Если не можешь чего-то вспомнить, — неведомым образом угадав её мысли, сказал белобрысый, — это естественно. Я заживил раны, но при таких серьёзных травмах головы полное восстановление чаще всего невозможно, к тому же твой мозг уже начал умирать, когда я остановил процесс. Частичная потеря памяти в твоём состоянии — нормальное явление.
К его ногам принялся ластиться откуда-то взявшийся белый кот. Без хвоста. И почему-то Ева сконцентрировалась не на прозвучавших словах и не на мыслях о том, как бинт может летать, а на зрелище этого самого кота, трогательно бодавшегося об ноги белобрысого. Это было проще. Кот — он и в Африке кот.
Пусть даже Ева и подозревала, что сейчас она где угодно, но только не в Африке.
Точно. После наземного перехода был лес. Другой мир.
И женщина с огненным арбалетом.
Воспоминание об этом заставило Еву сесть; тело подчинялось неохотно, точно чужое, однако в конце концов она всё же с ним поладила. Машинально коснулась лба там, куда вонзилась огненная стрела, а теперь, похоже, не осталось даже шрама.
Ну да. Если это другой мир, логично, что здесь есть маги. Белобрысый — один из них, о чём убедительно свидетельствуют оживший бинт и левитирующие ножницы. И вполне естественно, что маги умеют не только гостеприимно встречать иномирных гостей огненными стрелами, но и устранять последствия этого.
Размышления о том, с чего она удостоилась столь тёплой встречи, Ева решила оставить на потом.
— Я… мне в голову… ты меня спас?
Разлепить губы тоже далось не без труда. Вопросы вышли не слишком вежливыми — особенно в свете того, что она так и не удостоила собеседника ответами, — но в данный момент на большее Еву не хватило.
Молодой человек улыбнулся. Эта улыбка была немножко, самую капельку неприятной; и хотя до того Ева не видела в его лице ни малейшего намёка на беспокойство, ей показалось, что при звуке её голоса в его глазах — голубых и колючих, как льдинки — мелькнуло облегчение.
— С технической точки зрения — нет.
— Но… ты сказал, что заживил мои раны, и… это ты принёс меня сюда?
Еве не давало покоя ощущение некоей неправильности. Она чувствовала себя очень, очень странно. Как будто ей чего-то остро не хватало, но чего, понять она пока не могла. И даже то, как она говорила…
Возникало ощущение, что она забывает о какой-то важной детали, о которой раньше просто не задумывалась.
— Я не мог поднять тебя на месте. Чары, вернувшие тебя, весьма специфические, все необходимые процедуры я мог провести только здесь. К тому же для ювелирной работы алтарь лучше. Одна ошибка, и ты встала бы банальным умертвием, — буднично пояснил белобрысый. — Я заживил твои раны. Пока человек не остыл, это элементарно. Попытался тебя оживить. Когда понял, что уже поздно, погрузил в стазис, чтобы предотвратить смерть мозга, и перенёс сюда. Обмыл, провёл прочие подготовительные ритуалы. И потом уже спокойно поднял.
С восприятием слова «стазис» у Евы возникли некоторые сложности. Услышала она явно нечто совсем другое, но сознание само собой переправило услышанное на знакомый термин. Мельком скользнула мысль о том, что в другом мире и язык должен быть другой, и без помощи магии они с белобрысым вряд ли могли бы спокойно общаться, но сейчас ей подкинули куда более интересную информацию к размышлению.
— Поднял? — уточнила Ева.
— А, вот мы и подошли к самому интересному. — Молодой человек лениво нагнулся, чтобы потрепать кота по голове. — Видишь ли, если ты ещё не заметила, ты немножко, самую капельку мертва.
…и в этот миг Ева наконец поняла, чего ей не хватает. Дыхания. И запахов, обычно дорисовывавших картину мира.
Она не дышала. Пока не начинала говорить. Лишь тогда на автомате, рефлекторно хватала губами воздух — чтобы было, чем колебать голосовые связки. Реакция, о которой она никогда даже не задумывалась.
До этого момента.
— Я… мертва?
— Не совсем. Если ты и этого не заметила, — иронично добавил белобрысый. — Ты находишься в том состоянии, которое позволит ограниченным умам наречь тебя «неупокоенной».
Как ни странно, на этом месте Ева не впала в истерику. Лишь, накрыв пальцами правой руки запястье левой, попыталась прощупать собственный пульс. Когда попытка не увенчалась успехом, уставилась на свои безупречно чистые ладони, заботливо отмытые кем-то от лесной грязи.
Опустила взгляд на грудь, встретившую другую стрелу.
Вместо любимого джинсового сарафана теперь на ней красовалась такая же рубашка с рюшами, как у её собеседника. И, гм, больше ничего. Балетки, колготки и нижнее бельё испарились вместе с сарафаном и курткой; хорошо хоть рубашка доставала почти до колена. А ещё эта рубашка была расстёгнута до самого живота, и когда Ева села, то без труда увидела, что от раны напротив сердца не осталось и следа — и, целомудренно прикрывая то, что и следовало прикрывать, новый наряд открывал крупный рубин в каплевидной оправе, слегка мерцавший в ложбинке.
Внутри рубина клубился и пульсировал зловещий багряный свет. И ладно бы вся эта красота болталась на цепочке, но камень не был подвеской. И держался без всяких цепочек: вживлённый в кожу, плотно льнувшую к серебряной оправе, испещрённой рунами.
— Он удерживает твоё тело от разложения, — любезно подсказал белобрысый, пока Ева смотрела на рубин. — А ещё упрощает процесс передачи энергии.
Она лишь подняла на него непонимающий взгляд.
— Даже умертвия не могут обходиться без внешней подпитки. Ты — тем более, — терпеливо, точно маленькому ребёнку, пояснил тот. — При жизни ты расходовала энергию на то, чтобы переваривать пищу, обогревать тело, дышать, гонять кровь, заставлять сердце биться. Смерть избавила тебя от всей этой рутины, однако мозг продолжает потреблять твои физические силы. Меньше, чем обычно, потому что теперь ему не надо поддерживать жизнедеятельность организма, но. — Он отстранённо наглаживал кота, тёршегося у его ног, блаженно жмурившегося и почему-то даже не думавшего мурлыкать; ну или делавшего это так тихо, что Ева не могла этого расслышать. — Кроме того, ты будешь двигаться и говорить. Ты расходуешь энергию каждый раз, когда моргаешь или открываешь рот. Поскольку теперь ты не сможешь возмещать расход энергии посредством пищи, ты будешь получать её от меня.
Да мне только алого железного костюмчика не хватает, глядя на рубиновый имплантат, мрачно подумала Ева.
— То есть ты некромант, — на удивление спокойно резюмировала она. — А я теперь твой зомби-слуга.
Вот опять. Вместо «зомби» она явно произнесла что-то другое. Как, собственно, и вместо «некроманта».
И вместо всех остальных слов.
— Понятливая, — задумчиво заметил белобрысый. — Возможно, с тобой будет проще, чем я думал. — Напоследок ласково почесав кота под подбородком, он неторопливо, с каким-то аристократическим достоинством выпрямился. — Так ты помнишь своё имя?
Ева предпочитала мыслить позитивно. Находить в происходящем положительные стороны вместо того, чтобы впадать в деструктивное состояние. В деструктивном состоянии она бывала, и не раз, и нашла в этом мало приятного. Вот и теперь она предпочла деструктивности конструктивность; а именно — вместо того, чтобы раскисать, плакать, впадать в панику и производить на своего спасителя самое неблагоприятное впечатление… а что-то в его поведении подсказывало ей, что плаксивости он не оценит… посмотреть на данную ситуацию — которая по-хорошему всё же была довольно-таки плачевной — максимально оптимистично.