В середине ноября, во время визита в темный ветреный Питер с отчетом в управление, Полина зашла к подруге на Некрасова и увидела какую-то распечатку. Узнав характерный шрифт печатной машинки "Ятрань", удивилась, взяла в руки и начала читать. Текст был короткий, не больше страницы. Прочитав его, Полина посмотрела на подругу бешеными сухими глазами поверх двух свечей, горевших на столе, отдала ей лист и сказала: "А хорошая программа. Давайте делать". И улыбнулась впервые за три недели.
Последнее, что я уверенно помнила, - как покупаю "Хельсингин саномат" на заправке ради передовицы, оказавшейся темой номера. У меня была на нее подписка, но я хотела держать бумагу в руках, тем более что коммуникатор был занят автодозвоном. "Авария на Ленинградской атомной электростанции. Крупнейшее ЧП со времен Чернобыля" - так гласил заголовок. И я читала, почти не отрываясь, пока передо мной остывал кофе.
Следующее, что я увидела, - стену гостиной в своей квартире в Хельсинки. Ту самую, на которую я вешала фотографии из любых своих поездок, даже самых мелких, обрамляя телевизор - на память. На правом колене у меня лежал коммуникатор, пищащий от голода, на левом - планшет с воткнутой в него зарядкой. Когда? Как? Почему не в комм? Память молчала. Взгляд зацепился за дату. Двадцать второе октября. Рот разом пересох и в горле вырос колючий ком. Этого не могло быть. Это невозможно. Выдернуть из планшета зарядку и воткнуть в коммуникатор получилось со второго раза. Он мигнул, пришлось приложить палец, чтоб снять блокировку и проверить, не упал ли автодозвон. От моего неловкого шевеления очнулся пульт, валявшийся в диванных подушках. На экране пошла заставка экстренного выпуска новостей, а сразу за ней - фотографии со спутника, съемки с вертолета, какие-то интервью... ЛАЭС больше не было, а в Питере творился какой-то ад.
Перед глазами вдруг оказалась наполовину пустая двухлитровая бутылка с водой. Отхлебнув, я закашлялась и поняла, что так и держу планшет. Залезла в мессенджер: вот что надо - посмотреть, когда он... восемнадцатого октября в десять пятьдесят шесть.. И с тех пор его в сети не было. "Там просто нет света", - попыталась уговорить сама себя, зная, что это не так. Посмотрела в телевизор еще раз. Там был незнакомый усталый мужик в форменной куртке МЧС. Я перевела взгляд на экран планшета. Выковыряла из держателя стилус, открыла блокнот и написала: "Давайте признаемся себе - нашего города больше нет". Из телевизора доносилось что-то про количество жертв, так и не восстановленное электроснабжение и экстренные меры... Все это было неважно. Был текст. Был коммуникатор на автодозвоне и красный огонек мессенджера. Его мессенджера.
Когда Манифест Убитого Города - такого названия потребовал текст - был отправлен в Фейсбук, часы на планшете показывали полночь двадцать пятого октября. И тогда я наконец встала и побрела на кухню, чуть не споткнувшись о ковер на полу. Они мне за все заплатят.
До октября две тысячи восемнадцатого года Полина знала о саалан примерно вот что.
Сначала, в четырнадцатом году, после объявления протектората империи Белого Ветра над свежеобразованной Санкт-Петербургской республикой, они всем очень понравились. Несмотря на странную привычку пользоваться декоративной косметикой в любом возрасте и невзирая на пол. Они были симпатичны внешне, улыбчивы и общительны, контактны и позитивны, и выглядели отличной компанией. Даже не вспоминая о благах, которые они предложили, - эстетическая медицина, оригинальная и эффективная уходовая косметика, экзотические фрукты, ювелирное сырье и отличная шерсть во всех видах, - казалось, пришельцев есть за что любить или хотя бы симпатизировать им. Довольно много мальчиков и девочек рванулись заводить с ними романы. И тогда вдруг выяснилось, что эти улыбчивые ребята на самом деле вовсе не такие обаяшки, как всем кажется. Или они кое-как умеют изобразить приязнь, но на близкой дистанции их настоящее мнение о местных открывается во всей неприглядности. Это самое мнение не понравилось никому из попытавшихся завести близкие отношения с пришельцами - за редчайшими исключениями. С саалан отлично ладили самые отмороженные программисты и неплохо договаривались безбашенные ребята после юрфака, даже те, кто не работал по специальности. Правда, если уж такие пары ссорились, то вдрызг, с расфрендом в соцсетях и разделом круга общения вплоть до отказов посещать кафе, если туда может зайти бывший или бывшая. Именно тогда образовалось и намертво слиплось несколько межнациональных союзов, вдруг начавших профессионально писать вместе. И... и все. В остальном дальше кратковременных отношений от "нечего делать" и от "некуда деться" дело не пошло. Межличностные казусы, выплеснувшиеся в сеть и публичное пространство, все вежливо обошли молчанием. Разве что поначалу на пришельцев грязно и шумно выбесились пикаперы, которых они здорово потеснили с поляны. Еще выразили неудовольствие их присутствием некоторые коллеги Полины. В основном те, кто работал с проблемами отношений и специализировался на общих советах широкой аудитории.
Полина довольно быстро догадалась, что перед тем как свалиться с неба прямо в мэрию, муниципальные округа города, городские и поселковые советы области, а заодно и в телеэкран, эти деятели тут окапывались не один год и, похоже, даже не десять. Просто сейчас им стало можно делать все, что было запрещено до открытия фактического положения вещей, чтобы не предъявить себя раньше времени. А сразу после объявления присутствия им можно стало не стесняться. Например, ходить в национальной одежде, не беспокоясь о том, что вслед показывают пальцем. И перестать заботиться о том, что они выглядят как причина ДТП и их видно лучше, чем светофор на том же расстоянии. А заодно и носить при себе ножик размером с хорошую селедку и объяснять это национальной традицией. Ну и жениться - или не жениться - тоже можно. Полина, обнаружив на улице первые образцы сааланской моды, хмыкнула, задумчиво проводила глазами странную пару - мужчину в вишневой и оранжевой одежде, похожей на то ли датский, то ли испанский национальный костюм, и женщину в сером платье с вышивкой на груди в тон, - пожала плечами и сказала сослуживцам: "К их виду мы привыкнем, проблемы будут не с этим". И как обычно оказалась права.
Через примерно год совместной жизни первых пар развалились практически все союзы местных с пришельцами, ориентированные на рождение ребенка. Взять на себя заботу о чаде с наполовину местным происхождением не захотел почти никто из саалан - ни мужчины, ни женщины. Они платили своим бывшим щедрые алименты на ребенка - и не интересовались своим потомством. Никак. Абсолютно. После чего совершенно закономерно прослыли бессердечными ублюдками. Но настоящая волна отторжения началась позже, через пару лет, когда они пришли покупать своих детей за деньги. Больше попыток беременеть от сааланцев землянки не делали. Мужчины оказались более упрямыми, но обнаружили, что результат неизменно оказывается одним и тем же. Дамы из-за звезд оставляли отцам из местных новорожденное чадо, даже не прикладывая к груди, и исчезали с горизонта, чтобы вернуться через год-другой. Вернувшись, все они пытались щедро заплатить за возможность повидать ребенка, поэтому некоторое время все отцы продолжали надеяться на их вдруг проснувшиеся материнские чувства. Но, получив согласие на встречу, блудные матери появлялись вдвоем с какими-то странными соотечественниками и с ними вместе подвергали малявок непонятному, хотя и не травматичному исследованию. А по итогам этих манипуляций или пытались забрать ребенка за любые деньги, или исчезали уже навсегда, оставив приличную сумму и предложение выйти на связь в экстренных случаях.
Ощущать себя третьим сортом не нравится никому. Можно было сказать, что это и вызвало закономерную реакцию в виде прекращения попыток завязать более или менее длительные связи с пришельцами, опять же, за редчайшими исключениями. Было можно определить и иначе: за редчайшими исключениями, саалан перестали воспринимать всерьез. Эти самые исключения оказались не просто немногочисленны. Чтобы их сосчитать, хватило бы пальцев - правда, на двух руках. Все они немедленно после выхода гостей из тени создали довольно прочные брачные пары, часто бездетные или отдающие ребенка бабушкам-дедушкам при первой же возможности. Конечно, и тут исключения были. Насколько Полине было известно, не меньше чем две такие пары почему-то воспитывали детей самостоятельно. Она знала это потому, что все четыре героических родителя постоянно паслись в ее блоге в поисках ссылок на литературу по выращиванию и воспитанию детей. Но общей картины эти исключения, разумеется, не меняли.