— Есть! — ответил Власак глухо и начал усердно набирать номер телефона командно-диспетчерского пункта.
Скала подошел к прозрачному планшету, на котором наносились траектории полета иностранного самолета и истребителя Слезака.
— Выведем его на высоту цели, — сказал он, посмотрев на кривую. Потом отдал несколько распоряжений операторам и связался с пилотом: — Сто тридцать второй, я — «Колодец пятьдесят», курс сто сорок, азимут три три пять.
Все ждали, что будет дальше. Планшетисты наносили курс движения цели. Кривая, по которой двигался Слезак, приближалась к ней. Едва Слезак увидит чужой самолет, он пойдет вдоль границы вместе с ним, только на своей стороне, и будет летать так до тех пор, пока это не надоест иностранцу или пока он не поймет, что границу Чехословакии ему пересечь не удастся.
Через несколько секунд раздался голос Слезака:
— «Колодец пятьдесят», я — Сто тридцать второй, азимут три три пять, вижу самолет, следую параллельным курсом, прием.
Собравшиеся на командном пункте переглянулись: все идет нормально. Скала потянулся и произнес довольно:
— Теперь меня интересует только погода. Тот к нам уже не пойдет. Они видят друг друга по бортовым аэронавигационным огням.
Майор посмотрел на часы. С момента старта прошло всего несколько минут. Бросил взгляд на пачку «Спарты» и мысленно пересчитал оставшиеся сигареты. Надо подождать, а то ночь впереди еще длинная, к утру сигарет будет так недоставать. Да не дай бог, что-нибудь приключится необычное, как тогда без сигарет? Скала обдумывал дальнейшие действия. Слезак будет «пасти» чужой истребитель до тех пор, пока в баках у него останется восемьсот литров топлива, потом он посадит его. Ну а если иностранец будет продолжать барражирование, Скала поднимет в воздух и поручика Владара. Майор подождал еще несколько секунд, потом отдал приказ:
— Сто тридцать второй, я — «Колодец пятьдесят», сообщите, когда топлива останется восемьсот литров, прием.
— Я — Сто тридцать второй, вас понял, — подтвердил Слезак.
Только поручик Владар в эту минуту по голосу определил бы, что состояние Слезака ухудшилось. Но сам Радек этого еще не осознавал. Над серебристыми волнами верхнего слоя облаков было ясно и морозно. Яркий полный диск луны затмевал своим светом самые большие звезды. Поручик летел вдоль воображаемой границы своей родины и поглядывал на бортовые огни самолета противника, за которым следил вот уже четверть часа. Через какое-то время они сблизились так, что Слезак в свете луны увидел веретенообразный вытянутый фюзеляж с большим килем. «Супер-Сейбр»! Он был совсем рядом. Потом американский самолет-истребитель резко отвернул влево и заскользил вниз, к волнистым облакам. Через несколько секунд он исчез. Слезак нажал на кнопку радиостанции:
— «Колодец пятьдесят», я — Сто тридцать второй, истребитель отвернул в свою сторону, пошел на снижение, азимут два сто восемьдесят, прием.
— Сто тридцать второй, я — «Колодец пятьдесят», — продолжайте барражирование, при остатке горючего восемьсот литров сообщите, прием.
— Вас понял, — подтвердил Слезак.
Ему отдали приказ остаться в воздухе над этим участком границы. «Супер-Сейбр» может вернуться, может появиться и второй самолет и предпринять новую попытку. Вполне вероятно, что сегодня они уже ничего не предпримут, но это установят невидимые лучи локаторов, которые тщательно ощупывают воздушное пространство над границей. Когда на командном пункте убедятся в том, что никакой угрозы нарушения границы нет, его посадят, в противном случае вместо него в воздух поднимут другого.
Следующие секунды прошли спокойно. И вот тут-то поручик снова почувствовал себя плохо, даже хуже, чем раньше. Сначала резко накатилась головная боль, которую чрезвычайным усилием воли ему удалось подавить. Он чувствовал, как покрывается потом, крупные капли стекали по лбу и щекам, попадали в глаза.
Слезак снова посмотрел на топливомер. «Скоро кончится это испытание, — подумал он. — Задание выполнено. После посадки у меня будет три часа отдыха. Бодрствовать будет Ян, если его, конечно, не поднимут в воздух».
Он еще раз осмотрелся. Холодное, удивительно красивое сияние окрашивало облака. Кругом было пусто.
«Уже не вернется», — подумал Слезак и представил себе, с каким блаженством накроется одеялом. За три часа он хорошо отдохнет, а если опять что-нибудь случится, ему будет уже лучше. Он посмотрел на топливомер — количество топлива быстро уменьшалось.
Итка каждую минуту поглядывала на часы, несколько раз звонила в предоперационную, но ответ был один и тот же: еще оперируют. Девушке казалось, что операции конца не будет, хотя продолжалась она всего сорок пять минут. Итке было очень досадно, что все это случилось, когда дежурили они — она и Данек.
Они подружились примерно года два назад, когда она поступила в медицинский институт на заочное отделение. Данек ей помогал. С того времени она стремилась быть в работе еще прилежнее, чтобы в госпитале ни у кого не создалось впечатления, что она пользуется протекцией. Тогда и начались нападки на нее медсестер — коллег по отделению. Это ее беспокоило. Возможно, они завидовали ей. Самой же Итке льстило, что такой замечательный человек оказывает внимание именно ей.
Она знала о неудачном браке доктора Данека, о его переживаниях. Сама того не желая, она стала его доверенным лицом, кому он изливал свои печали. Его жена, женщина привлекательная, с изысканным вкусом, была поверхностной и холодной. Итка знала ее, когда-то они вместе учились в школе. Дагмар была чуть старше Итки, занималась спортом. Работа была у нее интересной — архитектор. Она выглядела всегда великолепно, любила мужское общество. Из-за этого между супругами вскоре и начался разлад, потому что спокойный, вдумчивый доктор Данек, наоборот, любил уединение, тишину и свои книги. Случилось так, что со временем он перестал сопровождать жену на увеселительные мероприятия, и Дагмар, смешливую и легкомысленную, теперь часто видели с разными мужчинами, которые с иронией говорили, что они боятся одного — попасть под скальпель ее мужа.
Итка все это знала и не могла простить Данеку, что он мирится с таким положением, хотя понимала: в жизни часто бывает так — интеллигентные, мягкие, умные люди на долгое время попадают, словно в крепкие сети, во власть натур равнодушных, поверхностных, злых.
Итка ни в коем случае не хотела, чтобы из-за нее в жизни доктора Данека произошли кардинальные изменения. Думая о своем к нему отношении, она пришла к выводу, что, кроме восхищения его знаниями и работой как хирурга, его кругозором и мягкостью, с которой он обращается с людьми, она, как женщина, не чувствует ничего. Однако неоднократно она ловила себя на мысли о том, что жизнь с ним была бы спокойной и удобной. Без сомнения, его ожидает блестящая карьера. Он готовился к защите кандидатской диссертации, потом предполагал специализироваться в кардиологии. Итка была почти уверена: он сохраняет свой странный брак только потому, что не хочет менять размеренный ритм жизни, чтобы не помешать ходу научной работы.
Ей казалось нечестным жить в таких условиях. По ее мнению, он не должен был тянуть с разводом, расчетливо подбирая для этого подходящий момент. Поэтому она не стала для Данека чем-то большим, нежели человеком, с которым он мог делиться всеми своими переживаниями. Вместе с тем она понимала, что между Данеком и его женой все еще может измениться. Вполне вероятно, что их связывает большая страсть, которая может быть слабой стороной тихого, скромного человека, каким она знала доктора Данека.
Сама Итка ожидала от жизни гораздо большего и не переставала надеяться, что найдет человека, которого полюбит. Ничего другого она не хотела. Она умела логически мыслить и анализировать, она приобрела уже некоторый опыт самостоятельной жизни и испытала горькие разочарования, но еще не испытала настоящей любви. Ее мучили одиночество и неустроенность, мучили насмешки медсестер и страх перед тем, что она увянет и останется в конце концов одна. Иногда ее раздражала и мать, которая со временем все больше боялась, что ее чуткая красивая дочь никогда не выйдет замуж. А потом Итка поступила в институт, на заочное отделение, но при этом она не хотела признаться, что это, в определенном смысле, ее первое бегство от самой себя.