Зыбкина. Так на что ж вам такого?
Филицата. Да что ж у нас работа, что ль, какая! У ворот-то сидеть трудность не велика. У нас два дворника, а его только для порядку; он кандидат, на линии офицера, весь в медалях, – вахмистр, как следует. Состарился, так уж это не его вина; лета подошли преклонные, ну и ослаб; а все ж таки своего геройства не теряет.
Зыбкина. Где ж он у тебя?
Филицата. У калитки на лавочке сидит, отдыхает: растрясло, никак раздышаться не может. Так вот я тебя и хочу просить: приюти ты его до утра, он человек смирный, солидный.
Зыбкина. Что ж, ничего, пусть ночует; за постой не возьму.
Филицата. Смирный он, смирный, ты не беспокойся! А уж я тебе за это сама послужу. Дай ему поглодать чего-нибудь, а уснет, где пришлось, – солдатская кость, к перинам не привычен. (Подходит к окну.) Сила Ерофеич, войдите в комнату! (Зыбкиной.) Сила Ерофеич его зовут-то. Сын-то у тебя где?
Зыбкина. По делу побежал недалеко.
Филицата. А и мне его нужно бы. Ну, да я к тебе еще зайду; далеко ль тут, всего через улицу перебежать. Кстати тебе яблочков кулечек принесу.
Зыбкина. Да у меня и прежние твои еще ведутся. Вот на столе-то.
Филицата. Ну все-таки не лишнее, – когда от скуки пожуешь; у меня ведь не купленные.
Входит Грознов.
Те же и Грознов.
Грознов (вытягиваясь во фрунт). Здравия желаю!
Зыбкина. Здравствуйте, Сила Ерофеич!
Филицата. Это моя знакомая, Палагея Григорьевна… Вот вы, Сила Ерофеич, здесь и ночуете.
Грознов. Благодарю покорно.
Зыбкина. Садитесь, Сила Ерофеич!
Грознов садится к столу.
Яблочка не угодно ли?
Грознов (берет яблоко с тарелки). Налив?
Зыбкина. Белый налив, мягкие яблоки.
Грознов. В Курске яблоки-то хороши… Бывало, набьешь целый ранец.
Зыбкина. А дешевы там яблоки?
Грознов. Дешевы, очень дешевы.
Зыбкина. Почем десяток?
Грознов. Ежели в саду, так солдату задаром, а с прочих не знаю; а на рынке тоже не покупал.
Зыбкина. Да, уж это на что дешевле!
Филицата. Ну, мне пора домой бежать. (Подходит к Грознову.) Вот что, Сила Ерофеич: чтоб вас завтра скорей в дом-то к нам допустили, вы, отдохнувши, сегодня же понаведайтесь к воротам. У нас завсегда либо дворник, либо кучер, либо садовник у ворот сидят; поговорите с ними, позовите их в трактир, попотчуйте хорошенько. Своих-то денег вам тратить не к чему, да вы и не любите, я знаю; так вот вам на угощение! (Дает рублевую бумажку.)
Грознов. Это хорошо, хорошо. Я так и сделаю, я люблю в компании-то, – особенно ежели на чужие-то…
Филицата. А завтра, когда придете, скажите, что мой родственник; вас прямо ко мне наверх и проводят задним крыльцом.
Грознов. Я скажу, кум. Я все, бывало, так-то и смолоду: когда нужно повидать либо вызвать кого, так кумом сказывался, хе-хе-хе.
Филицата. Значит, вас учить нечего.
Грознов. Что ученого учить! Тоже ведь ходок был.
Зыбкина. Да вы и сейчас на вид-то не очень чтобы… еще мужчина бравый.
Грознов. Что ж, я еще хоть куда, еще молодец; ну, а уж кумовство все ушло, – прежнего нет, тю-тю!
Филицата. Вот вы и потолкуйте. Вы, Сила Ерофеич, расскажите, в каких вы стражениях стражались, какие страсти-ужасти произошли, каких королей, принцов видели; вот у вас время-то и пройдет. А я через час забегу, сына твоего мне нужно видеть непременно. (Уходит.)
Зыбкина, Грознов.
Зыбкина. И рада бы я вас послушать, – очень я люблю, когда страшное что рассказывают, ну, и про королей, про принцев тоже интересно; да на уме-то у меня не то, свое горе одолело.
Грознов. Я про сражения-то уж плохо и помню, давно ведь это было. Прежде хорошо рассказывал, как Браилов брали, а теперь забыл. Я больше двадцати лет в чистой отставке; после-то все в вахмистрах да в присяжных служил, гербовую бумагу продавал.
Зыбкина. Все у денег, значит, были?
Грознов. Много их через мои руки перешло.
Зыбкина. А мы вот бьемся, так бьемся деньгами-то… Уж как нужны, как нужны!
Грознов. Кому они не нужны! Жить трудно стало: за все деньги плати.
Зыбкина. Жить-то бы можно; а вот долг платить тяжело.
Грознов. Да, платить тяжело; занимать гораздо легче.
Зыбкина. Ну, не скажите! Вот я понабрала деньжонок долг-то отдать, а все еще не хватает, да на прожитие нужно, – рублей тридцать бы призанять теперь; а где их возьмешь? У того нет…
Грознов. А у другого и есть, да не даст. Вот у меня и много, а я не дам.
Зыбкина. Что вы говорите?
Грознов. Говорю: денег много, а не дам.
Зыбкина. Да почему же?
Грознов. Жалко.
Зыбкина. Денег-то?
Грознов. Нет, вас.
Зыбкина. Как же это?
Грознов. Я проценты очень большие беру.
Зыбкина. Скажите! Да на что вам: вы, кажется, человек одинокий.
Грознов. Привычка такая. А вы кому должны?
Зыбкина. Купцу.
Грознов. Богатому?
Зыбкина. Богатому.
Грознов. Так и не платите. Об чем горевать-то! Вот еще! Нужно очень себя разорять.
Зыбкина. Да ведь по векселю.
Грознов. Да что ж за беда, что по векселю. Нет, что вы, помилуйте! И думать нечего! Не платите, да и все тут. А много ли должны-то?
Зыбкина. Да без малого двести рублей.
Грознов. Двести? Ни, ни, ни! Что вы, в уме ли!… Столько денег отдать? Да ни под каким видом не платите!
Зыбкина. Да ведь он документ взял, говорю я вам.
Грознов. Ну, а взял, так что ж ему еще! И пусть его смотрит на документ-то.
Зыбкина. Да ведь посадит сына-то.
Грознов. Куда?
Зыбкина. В яму, к Воскресенским воротам.
Грознов. Что ж, это ничего, пущай посидит, там хорошо… пищу очень хвалят.
Зыбкина. Да ведь срам, помилуйте.
Грознов. Нет, ничего, там и хорошие люди сидят, значительные, компания хорошая. А бедному человеку, так и на что лучше: покойно, квартира теплая, готовая, хлеб все больше пшеничный.
Зыбкина. Это действительно, правда ваша; только жалко, сын ведь.
Грознов. Что его жалеть-то! Посидит да опять домой придет. Деньги-то жальче, они уж не воротятся, запрет их купец в сундук, вот и идите домой ни с чем. А спрятать их подальше да вынимать понемножку на нужду, так на сколько их хватит! Ну, пропади у вас столько денег, что бы вы сказали?
Зыбкина. Сохрани бог! С ума можно сойти.
Грознов. Украдут жалко; а своими руками отдать не жалко. Смешно. Руки-то по локоть отрубить надо, которые свое добро отдают.
Зыбкина. Справедливы ваши речи, очень справедливы; а все-таки у меня-то сомнение: чужие деньги, взятые, как их не отдать.
Грознов. Да вы разве на сбереженье брали? Коли на сбереженье брали, да они у вас целы, – так отдавайте. А я думал, это трудовые. Трудовые-то люди жалеют, берегут.
Зыбкина. Так вы не советуете отдавать?
Грознов. Купец от наших денег не разбогатеет; а себя разорите.
Зыбкина. Уж как я вам благодарна. Женский ум, что делать-то, всего не сообразишь. А ежели сын требовать будет?
Грознов. А что сын! Сиди, мол, вот и все! Надоест купцу кормовые платить, ну, и выпустит, либо к празднику кто выкупит.
Зыбкина. Как это все верно, что вы говорите.