— Не больше, чем рука или нога — это мы, — ответил он, подумав о том, что говорит точности как его наставники. Его не впервые спрашивали о чем-то подобном, разве что раньше вопросы были более прямолинейными.
А кто такие «мы»? Наши тела, наша внешность, пол, раса, возраст? Наша индивидуальность? Наши личности? Привычки, склонности, талант либо его отсутствие, опыт? Мечты, планы, невысказанные желания?
Слуга лишь кивнул, будто соглашаясь с этой мыслью. Тени в комнате едва заметно качнулись.
— Но ведь это может быть им, правда?
Энсадум ответил не сразу:
— В той или иной мере. Сложно сказать. Наверняка — только после превращения.
Слуга вновь кивнул, будто и в самом деле понимал, о чем речь. Даже сам Энсадум не знал всех тонкостей Превращения. Знали их, пожалуй, только кураторы, но они ревностно хранили все свои секреты, а не только те, что касались их ремесла.
Особенно те, что касались их ремесла.
Энсадум смотрел, как стекающая в емкость темная струйка постепенно истончается. Перед ним была сама метафора жизни или, может быть, любого существования: все предельно, все заканчивается. Таков естественный порядок вещей. Тогда возможно, что то, чем делают кураторы противоречит этому порядку?
Однажды человек, который умер, а затем внезапно ожил на глазах своих ошеломленных товарищей, рассказывал, что в те несколько минут, когда он оставался мертвым, ему виделись яркий свет и движение. Будто бы его тело падало или летело — и он совершенно точно знал это. Энсадум слышал подобные истории несколько раз, и все они были похожи друга на друга: смерть, падение, яркий свет, чудесное пробуждение. Даже вопросы, задаваемые слушателями после — и те мало отличались друг от друга: они хотели знать, видел ли умерший бога, или богов, а если да, то каких, и как выглядит загробный мир и каково это — умереть и знать, что ты умер.
Однажды на одном из таких собраний руку поднял некий человек, и получив разрешение говорить, спросил не чувствует ли оратор, что в буквальном смысле задолжал Смерти. Закончилось тем, что под крики толпы его вышвырнули на улицу. Энсадум вышел следом. С тех пор он избегал тех, кто верил в чудесные воскрешения, жизнь после смерти, астральные путешествия и переселение душ.
Если и существовала некая «душа», помещалась она явно не в теле. Тогда, может быть, в крови? Ведь он собирал для кураторов кровь, которую они превращали в эссенцию, способную хранить воспоминания человека на протяжении многих лет. Было это продолжением жизни вне тела или только притворялось таковой, Энсадум не знал.
Насос издал последний хлюпающий звук и перестал качать. Ёмкость оказалась заполнена наполовину. В скудном свете кровь казалась черной, но стоило поднести сосуд к свету, и содержимое начинало переливаться, словно внутренности рубина.
Кураторы будут довольны.
— Кто осуществит превращение?
Энсадум вздрогнул от неожиданности. Оказалось, пока он качал насос, слуга подошел ближе и теперь стоял с противоположной стороны кровати. Энсадум чувствовал, как внутри зарождается смутное беспокойство, а вместе с ним — новая и тревожная, но пока далекая от завершения мысль…
Над его головой громыхнуло. Звук был таким, словно этажом выше уронили тяжелый куль.
Услыхав странный шум, слуга, казалось, забеспокоился. Он бросил быстрый взгляд вверх, затем посмотрел на приоткрытую дверь, словно пытаясь решить, что делать дальше.
Звук повторился. На этот раз Энсадум готов был поклясться, что его источник переместился, будто на верхнем этаже и в самом деле двигали что-то тяжелое и громоздкое.
Сверху послышались звуки возни, несколько голосов о чем-то приглушенно заспорили. Странно, до этого момента Энсадум и не догадывался, что в доме есть кто-то другой.
Быстро пробормотав извинения, слуга бросился в коридор. Энсадум слышал его шаги, думая о том, что, если подождать некоторое время, они наверняка раздадутся у него над головой.
Выбегая, слуга захватил фонарь. Единственным источником света в комнате остались свечи, половина из которых почти догорела. Поспешно разобрав насос и кое-как упаковав вещи в саквояж, Энсадум вышел в коридор.
Здесь было еще темнее. Идти пришлось наощупь — в буквальном смысле. Левой рукой он касался стены — единственного ориентира в окружающем мраке. Поэтому, когда внезапно стена кончилась и рука провалилась в пустоту, у Энсадума перехватило дыхание. Оказалось, это была всего лишь приоткрытая дверь, одна из тех, куда он заглядывал накануне. Теперь он жалел, что не догадался захватить с собой хотя бы огарок свечи.
Добравшись до лестницы, Энсадум огляделся. На площадку этажом выше падал свет из приоткрытой двери, но его было недостаточно, чтобы осветить лестницу под ногами.
Он начал спускаться.
Уже на середине лестницы Энсадум вдруг обнаружил, что движется на ориентир — серые узкие окна, находящиеся по обе стороны двери. Сквозь мутные стекла внутрь попадало немного дневного света. К счастью, дверь оказалась не заперта. Покидая дом, Энсадум думал о том, что вполне способен вернуться к лодке и без посторонней помощи.
Он уже приготовился проделать весь обратный путь к реке в одиночестве, однако, распахнув дверь, неожиданно обнаружил стоящий у крыльца экипаж. Его недавний провожатый стоял рядом.
Сняв с ноги ботинок, он выковыривал небольшим ножиком застрявшие в подошве камни. Увидев Энсадума, он спрятал нож, натянул ботинок, а затем махнул рукой, приглашая забираться внутрь.
Энсадум не чувствовал себя беглецом — в конце концов его работа здесь была окончена, и все же он понимал, что спешит покинуть это место как можно скорее. Он обернулся и посмотрел на дом позади. Свет горел лишь в окне верхнего этажа.
И все же, опуская ступню на подножку экипажа, он ощутил укол совести: уже не впервые он чувствовал себя вором, похитившим самое ценное — чью-то душу.
Склянки в его саквояже звякнули, когда он забирался внутрь. Странно, но в этот раз в их звоне ему слышался чей-то стон, словно десятки голосов одновременно выдохнули на единой скорбной ноте.
ГЛАВА 4. Грехи праведников, добродетели чудовищ
Внутри экипажа Энсадум смог хотя бы согреться. Внезапно он понял, насколько холодно было в доме. Казалось, особняк вообще не отапливался, впитав в свои стены холод множества лет, проведенных в Пустоши. Сейчас же в его тело постепенно возвращалась чувствительность, а вместе с ней — и чувство голода. Внезапно Энсадум понял, что не ел со вчерашнего вечера. Кроме того, вернулась усталость. Некоторое время он пытался читать, но единственная книга, которой нашлось место в его и без того заполненном саквояже, была справочником по медицине, и он захлопнул ее на третьей странице. Спустя некоторое время он незаметно для себя погрузился в дрему, и в этом сне ему пригрезились странные заброшенные здания, населенные мертвецами.
***
Он проснулся от сильного толчка. Сначала его бросило вперед и он едва не врезался в стоящую напротив скамью, а затем та же сила отшвырнула его обратно, и он приложился затылком о стенку экипажа. Раздался глухой удар, затем повозку стало ощутимо кренить в сторону. Его саквояж полетел на пол, а вслед за ним — и он сам. Ржали лошади. Возница бранился. Сообразить Энсадум не успел. Пол внезапно оказался вверху, а потолок — наоборот — под ним. Он лежал, прижатый к его тряпичной обивке саквояжем.
Снаружи доносились какие-то голоса, однако единственный звук, который Энсадум слышал отчетливо — был стук капель где-то совсем рядом. В воздухе стоял запах химических реактивов. Значит, досталось не только ему, но и саквояжу. Оставалось надеяться, что склянки не сильно пострадали.
Голоса стали громче. Затем кто-то повернул дверную ручку и рывком распахнул дверь. Энсадум наблюдал, как она открывается над его головой, словно люк.
Сначала он увидел огромную луну — ее шар напоминал очертания ухмыляющегося черепа — оказалось, уже наступил вечер! А затем в поле его зрения возникла другая похожая округлость: чья-то голова.