Если бы он знал, как развернутся события, если бы он знал, что именно Лопухин будет тем человеком, которому вдруг найденная единственная любовь отдаст свои разделенные с Локшиным ласки, если бы он мог предположить, что именно Лопухин будет центром и вдохновителем вредительской организации, укрепившейся в комитете по деификации, что Ольга, связанная с дельцами мощнейших капиталистических организаций, использует именно Лопухина в качестве главного своего орудия, – он бы понял, откуда это инстинктивное чувство.
Вслед за Лопухиным выступил Иван Николаевич, и то, что редактор крупнейшей рабочей газеты не только, признал за идеей великое, будущее, не только наговорил комплиментов Локшину и Сибирякову, но и совершенно конкретно предложил развернуть на страницах многотиражного «Голоса Рабочего» широкую кампанию за популяризацию идеи и организацию опыта, несколько заслонило минутное и ни на чем необоснованное подозрение.
Потом опять и опять говорили, и по мере того, как шло заседание, в комнате становилось теснее и теснее. Приводили доводы за и против, говорили о проблеме сырья, о недостатке квалифицированной рабочей силы, о необеспеченности энергией, – словом, снова и снова приводили все те доводы, которые испокон суждено приводить против каждого крупного рационализаторского мероприятия.
– Ну, а вы, – обратился Сибиряков к Загородному, – вы больше ничего не прибавите?
– Я думаю, – ответил Загородный, – что надо приниматься за работу.
– Значит, – заключил Константин Степанович, – мы как будто сговорились. Необходима организация общества – это признано всеми…
– А как же насчет устава? – Спросил Лопухин.
– Устава, – словно издалека донеслось до Локшина, и ему стало ясно, что период мечтаний далёко позади.
– Устава? – переспросил Сибиряков и поморщился. – Что ж – устав типовой. Это мелочь. Вы заготовьте проектец, а я позвоню…
Локшина нисколько не удивило, что составление устава поручено именно Лопухину, как не удивляло его ничто из того, что происходило на этом неожиданном заседании.
Глава шестая
Завод «Красный Путь»
– Ваш билет? – спросил контролер, с привычной ловкостью лавируя между переполняющими империал автобуса пассажирами. Локшин, очнувшись, пошарил в карманах и вытащил горсть смятых и разорванных автобусных и трамвайных билетов.
– Кажется, этот, – неопределенно сказал он, отдавая кондуктору всю пачку.
Двухэтажный автобус с грохотом спустился по Швивой Горке, застрял в узком проходе между тротуарами и трамваем и, разгоняя пронзительными гудками толпу, пересек Таганскую площадь. Контролер обиженно отыскал нужный ему билет и подал его Локшину, сердито отшвырнув остальные за борт империала.
Три месяца прошло со дня памятного собрания у Сибирякова. Идея диефикации давно перестала быть объектом плоских шуток Паши. Общество по диефикации СССР, или как его сокращенно называли – ОДС, сумело создать многочисленные отделения не только в Москве, но и в ряде крупнейших областных городов. Только на-днях пришло письмо из Свердловска о возникновении там инициативной группы.
– Диефикация Урала, – вспомнил Локшин свои недавние мечтания и невольно улыбнулся.
Первая же статья Локшина, появившаяся в «Голосе Рабочего», вызвала сотни откликов. Письма рабочих, обсуждавших идею круглосуточного производства, мне имя ответственных руководителей предприятий, мнения ученых ежедневно заполняли те триста – четыреста строк, которые отвел Иван Николаевич пропаганде идеи.
Со страниц «Голоса» дискуссия перекинулась в другие газеты, и сейчас малопонятное как будто слово «диефикация» сделалось достоянием сотен тысяч людей, и мало-по-малу входило в быт, как когда-то вошло и привилось схожее с ним слово «электрификация».
«Обсуждаем предложение товарища Локшина», – пестрели набранные крупным шрифтом заголовки. – «Мнение рабочего Петрякова», «ВСНХ РСФСР создал комиссию по разработке вопросов, связанных с диефикацией». «Газета „Труд“ дает специальный номер, посвящённый вопросам диефикации». «Мнение приказчика МСПО Иваньянца». «Сотрудники гомельского ОКРКО постановили диефицировать ОКРФО». «Фабрика „Красный Серп“ переходит на трехсменную работу».
Из газет дискуссия перекинулась на фабрики и заводы, на рабочие собрания, в клубы. Вопрос этот обсуждается в обеденные перерывы, ставится на повестку дня каждого собрания, ему посвящаются номера стенных газет. То там, то тут отдельные бригады ударников берут на себя задачу добиваться многосменной работы, то здесь, то там одна фабрика вызывает другую на соревнование по увеличению коэффициента сменности.
Немногочисленные в первое время работники общества были завалены приглашениями выступать со специальными докладами перед рабочей аудиторией, и эти доклады неизменно были переполнены слушателями, принимавшими самое живое участие в обсуждении вопроса. На одно из таких собраний на заводе «Красный путь» и ехал Локшин. Автобус остановился у заставы Ильича: клуб завода был недалеко. Локшин поднялся по узкой и темной лестнице и оказался в небольшом полутемном, заставленном деревянными скамьями зале. На утлой сцене за покрытым красной материей столом долговязый рабочий в кепке играл в шашки с коренастым, лысым, разглаживающим после каждого хода длинные, свисающие на грудь запорожские усы человеком. Несколько рабочих возились над декорациями, с грохотом забивая гвозди в неподатливую фанеру. Скучающая комсомолка меланхолически извлекала из разбитой обшарпанной фисгармонии одну и ту же заунывную ноту.
– Мне товарища Кизякина, – сказал Локшин, предварительно достав путевку.
– Я, – весело отозвался человек с усами, быстро сбросив с доски выигранную шашку.
Локшин подошел к сцене. Скучающая комсомолка приветствовала его все той же на этот раз взятой фортиссимо нотой, усатый «съел» еще одну шашку, опрокинул доску, шлепнул партнера по спине и спрыгнул со сцены.
– Я – докладчик, – отрекомендовался Локшин.
– Сейчас подойдут, – сказал усатый и представился: – Кизякин – секретарь ячейки.
– А мы вам, – словно хвастаясь, продолжал он, – лозунг приготовили. Сейчас вывешивать будем.
Он втащил Локшина на сцену и развернул пестрое полотнище.
«Пусть человек отдыхает», – прочел Локшин, – «а машина обязана работать».
– Это наши комсомольцы состряпали. Верка! – крикнул Кизякин сидящей за фисгармонией комсомолке, – подика-ка сюда!
– А что ж – хорошо, – сказал Локшин. – Только я, пожалуй, исправил бы немножко. Позвольте, позвольте… Вот так: человек может… Нет, лучше – может и должен отдыхать – машина обязана работать. Прекрасно…
Он вынул блокнот и записал туда понравившийся лозунг.
– Вам много для доклада потребуется?
– Справлюсь за полчаса.
Клуб медленно наполнялся. Входившие прежде всего окидывали зал, словно проверяя, много ли уж собралось и состоится ли доклад, отыскивали глазами докладчика и, убедившись, что все в порядке, занимали места почему-то преимущественно в задних рядах. Передние ряды занимала шумная детвора.
– Закройте двери, – прикрикнул Кизякин.
Шум постепенно улегся, только детвора никак не могла угомониться.
– Тише вы, огольцы! – прикрикнул Кизякин.
На недостаточное внимание слушателей Локшин пожаловаться не мог. Он говорил, казалось бы, о далеких для рабочего вещах, все о тех же скрытых ресурсах, о том, что страна не может себе позволить плохого использования основного капитала, о том, что и теперь, как несколько лет назад, нам нужно «догнать и перегнать». Перед тем как ехать на доклад, он тщательно проработал привезенные группой ударников материалы, касающиеся возможности перевода «Красного Пути» на круглосуточную работу, и говорил о том, что бы мог дать этот завод при максимальной нагрузке его оборудования.
Ему казалось, что аудитория на его стороне, что он уже овладел ею. Вот пожилая работница, сложив руки на животе и внимательно склонив голову на бок, шевелит губами, словно повторяя за докладчиком каждое его слово. Вот кто-то, похожий на старого часовщика, нет-нет приподнимется с места, вскинет клочковатую сивую бороду я приложит к уху сложенную трубкой ладонь. А рядом с ним котельщик о неотмытой копотью на лице пытается то и дело вытереть пот со лба, но так и застывает с напряженно согнутой рукой.