Партизаны ведут бой на подступах к деревне. Но и в самой деревне сквозь треск пламени, крики, грохот осыпающейся черепицы и рушащихся стропил прорываются глухие звуки ружейных выстрелов. Старик садовник из своей шомполки, Настеха из дробовика, заняв выгодную позицию, стреляют по пробегающим мимо немцам.
В одном белье из горящего дома выскочил Каспа. Распахнул дверь сарая, вывел своего Росинанта и попытался вскочить на его костлявую спину. Но это увидели женщины. Они содрали Каспу с коня и потащили к горящему дому. Он пытался вырваться, что-то кричал, его опаленные усы жалко шевелились над искривленными от ужаса губами.
Горящий дом все ближе. Безумный страх придал Каспе силы. Он ударил в живот одну женщину, отшвырнул другую, рубаха треснула на нем, и он едва не вырвался, но тут подоспела с тройником в руках Надежда Петровна Она схватила Каспу за горло и потащила к пустой оконнице, за которой бушевало пламя.
- Остановитесь!.. Что вы делаете?.. - раздался крик.
Надежда Петровна обернулась. Солдат-славист, держа автомат стволом вниз, медленно подходил к ним. Их глаза встретились. Надежда Петровна уступила Каспу товаркам и вскинула тройник. Немец отбросил автомат и поднял руки. Его губы дергались, пытаясь сложиться в улыбку. И вдруг он улыбнулся беззащитной, слабой улыбкой. Он улыбался Надежде Петровне, веря, что простое, слабое, человеческое погасит сжигающую ее ненависть. Конечно, Надежда Петровна узнала его, но ничто в ней не дрогнуло.
Он понял, что сейчас грянет выстрел, и, ловя последнее мгновение, сказал:
- За что?.. Я ж не такой немец!..
- Ты хороший немец, - почти ласково отозвалась Надежда Петровна. - Но ты неприятель! - И спустила курок.
Улыбка сползла с его лица, сменившись гримасой - не боли, а горького удивления...
Надежда Петровна вернулась к Каспе, схватила его за гашник и за ворот рубахи и опрокинула в дыру окна, в самую топку.
- Петровна!.. Петровна!.. - послышался срывающийся крик. - Большова спымали!..
Петровна и остальные женщины кинулись на деревенскую площадь.
...Большов стоял возле двух берез, руки его скручены обротью за спиной, измазанное кровью и сажей лицо странно спокойно. Так мертвенно спокоен бывает проигравшийся до последней полушки игрок. Но совсем не спокойна жадно разглядывающая его Петровна. Она просто и деловито застрелила немецкого солдата, она швырнула Каспу в огонь с тем ясным и надежным ощущением содеянного добра, с каким кидала зерно в борозду, но сейчас ею владеют иные, куда более сложные и острые чувства.
- Что же ты не гордишься, Большов, ты, карающий меч Господень?
- Я не горжусь - нечем, - медленно усмехнулся Большов, - но и на коленях не ползаю.
- А я ползала, правда твоя... Так ведь сыночек, родная кровинка, другого у меня не будет...
- Пошла ты знаешь куда?.. Надоела!..
- Ты не боишься смерти?..
- Плевал я на все: и на вас, и на себя, и на жизнь, которую вы изгадили. Кончайте скорее, и баста!
- Тебе не для чего жить, да?.. Вот ты и задаешься...
- Да уж ручки целовать не стану, - усмехнулся бывший староста.
- Ну, прощай, Большов, ты мне на всю жизнь запомнишься.
Две женщины подошли к Большову и, прежде чем он сообразил, что они делают, затянули по веревочной петле на каждой его ноге. А другие женщины пригнули к земле стволы двух соседних берез. Землистая бледность разлилась по лицу Большова.
- Очумели?! - заорал он. - Креста на вас нет!.. Помогите!.. Помогите!..
- Тащи! - приказала Надежда Петровна Большова подтащили к березам.
Он стал вырываться, глаза его выкатились из орбит, страшный звериный вой вырвался из перекошенного рта.
Он повалился на колени перед Петровной и целовал землю у ее ног.
И все же Большов избежал страшной казни. Прежде чем березы распрямились, рослый партизан, подойдя сзади, выстрелом в затылок избавил его от мук.
- Ты зачем, гад, нашему суду помешал? - вскричала Надежда Петровна и в ярости плюнула в лицо своему мужу.
- Ну что ты, маленькая, успокойся, - ласково сказал. Крыченков...
И тут замечает Петровна, как затихло в окружающем мире. Только огонь трещит и гудит, но ни выстрела - замолк шум боя. Подоспевшая из-под Суджи воинская часть помогла партизанам добить противника.
Ярко пылают в ночи Конопельки. Отблеск огня на лицах баб, на бородатых лицах партизан, на лицах бойцов под глубокими касками, на мертвых лицах немцев и пособников их...
...Раннее утро. В прозрачное голубое небо истекают последние дымки спаленных домов. Пожар не вовсе уничтожил деревню. От большей части изб остались либо обгорелые стропила, либо печь - памятник погибшему дому, но кое-где огонь пожрал лишь сарай, лишь крытый двор, пощадив жилое строение, а то и вообще ограничился крышей, крыльцом..
Возле своей дотла сгоревшей избы ведут прощальный разговор Надежда Петровна и Крыченков, одетый по-походному, с вещмешком и при оружии:
- ...и где они его зарыли, ума не приложу. Вишь, не сберегла я тебе сына, даже могилки его не могу показать.
- Зря я вчера тебе помешал!.. - Крыченков заскрипел зубами от боли и ярости. - Рвать их на куски, гадов!.. А ты не казнись, Надь, на тебе вины нету.
Мимо них быстрым шагом прошли деревенские мужики - вчерашние партизаны - в сопровождении плачущих жен.
- Матюш, пора! - крикнули Крыченкову.
- Уже? - помертвела лицом Надежда Петровна.
- Нас всем отрядом в один батальон берут, так и будем своей деревней воевать, - сказал Крыченков и добавил тихо: - Надь, ты прости меня, коли назад не буду.
- Зачем вперед загадывать? На войне никто своей судьбы не знает. Ты вот партизанил, возле смерти ходил, а причина мальчонке нашему вышла.
- Нет, Надя, по моей душе мне выжить нельзя. Я в каждом фрице Колькиного палача вижу.
Надежда Петровна посмотрела мужу в лицо.
- Понимаю тебя. А все-таки буду ждать... Знаешь, Мотя, после Колькиной гибели я чего-то новое в себе чую. Будто ничего для себя во мне не осталось, а все другим принадлежит... Нет, близко, да не то...
- То, - сказал Крыченков, - я понял. Они обнялись и постояли так, молча
- А хорошая была у нас семья!.. - сказал Крыченков и заплакал, и, оттолкнув жену, побежал к площади, где уже строился отряд...
...У колодца-журавля Настеха дает напиться красивому сержанту в танкистском шлеме. За околицей виднеется танк "KB", в открытом люке стоит танкист и смотрит в голубую пустоту неба, населенную одинокой медленной вороной.
- Значит, вы не верите в чувство с первого взгляда? - спрашивает танкист Настеху.
- Ни с первого, ни со второго, ни с третьего, ни с десятого.
- Может, вы вообще не верите в любовь? - испуганно спрашивает танкист.
Он высок, строен, плечист, но при всей своей мужественной стати по-мальчишески наивен, прост, по-телячьи пухлогуб.
- Нешто ты не знаешь? Любовь померла двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок первого года, - со скрытой горечью усмехнулась Настеха - Ее первой же бомбой убили, не то под Одессой, не то под Брестом.
- Это неправда! - как-то слишком горячо для шутливого разговора воскликнул танкист. - Ее не убили. Она пропала без вести, а теперь нашлась.
- Ладно трепаться-то!..
- Меня, например, зовут Костя, - сообщает танкист. - Константин Дмитриевич Лубенцов. Мы россошанские.
- Настя... - неохотно проговорила девушка.
- Конечно, Петриченко?
- Да.. - удивилась Настеха - А вы почем знаете?
- В вашем районе каждый второй Петриченко. Разрешите еще водички?
Настя подымает ведро, танкист пьет, не обращая внимания на то, что вода льется мимо рта, на лицо, шею, за пазуху.
- А вы, значит, к каждой второй подъезжаете? - спросила Настеха.
- Не имеем такой привычки! - серьезно ответил танкист. - Вы разрешите написать вам письмецо в перерыве между боями?
- Пишите, кто вам запрещает...
Подходит Софья и, кивнув танкисту, наклоняет коромысло журавля.