— А вы бы, господа судьи, тоже стали рядом со мной. Право! Все равно не сегодня-завтра слопают зоотавры. Уж лучше умереть от пули, чем попасть к ним на зубы… Не хотите? Напрасно! Я вам по дружбе советую… Ну что же, солдаты? Пора! Стреляйте, а то спать хочется…
Перед вечером грабежи приняли повальный характер. Из общественных складов растащили все, что могли. Не пощадили и частные магазины. Грабили открыто, на глазах полиции. Формировались даже отдельные отряды грабителей, которые подчинялись тут же выбранным главарям и отмежевывали себе отдельные участки. Пришлые из деревень крестьяне держались большей частью отдельно, грабили хмуро, тяжело, без всякого подъема, без увлечения, которое сказывалось в работе городских грабительских шаек. И когда солдаты открывали по ним стрельбу, они так же хмуро, в тяжелом молчании, встречали ружейный огонь, а потом, переступая через убитых и раненых, снова лезли сплошной, серой массой вперед.
Около 8 часов вечера удалось, после долгого перерыва, исправить поврежденную радиотелеграфную станцию и снестись с Лондоном, Берлином и другими центрами. Но, по-видимому, станции там работали плохо, потому что ответы получались отрывочные, с большими пробелами.
Так, Лондон ответил: «Погибаем… больше сорока тысяч… Вестминстер… мосты… отрезаны… Голод…»
Из Берлина тоже пришли невеселые вести: «Развалины… Погибло 23127 мужчин… 21964 женщин… детей… по профессиям… Организовать ферейн… Введена карточная система…»
Еще хуже, по-видимому, обстояли дела в Нью-Йорке, но подробностей не удалось узнать, так как радио носило очень беспорядочный характер: «Бруклин уничтожен… Белый Дом… Президент… Много пароходов… Больше полутораста тысяч (по-видимому, жертв)… пожары… тысячи негров… Суд Линча…»
Подобные же радио получены были из Петербурга, Рима, Мадрида, Стокгольма, Копенгагена, Калькутты, Сиднея, Сан-Франциско и Буэнос-Айреса.
Только из Токио получился странный, вызвавший общее недоумение ответ. Он был составлен в следующих выражениях: «Вашего радио не поняли. Что случилось? О каких зоотаврах говорите вы? У нас все благополучно. Ждем разъяснений».
IV
В третью ночь произошло событие, которое даже в эти ужасные дни, когда, казалось, людей уже ничем не удивишь, вызвало огромное волнение.
В сущности, узнали о нем только на следующее утро, когда люди, после пережитых за ночь ужасов, робко выглянули на свет Божий из ночных убежищ, чтобы посмотреть на разрушения. И вот тут-то, из квартала в квартал, из улицы в улицу, из дома в дом, пополз волнующий слух, точно и он где-либо прятался всю ночь и только теперь решился выползти наружу.
— Мертвый зоотавр! — передавалось из уст в уста придушенным голосом, которому, казалось, с трудом удавалось пройти через сдавленное волнением горло и потом через запекшиеся уста.
— Не может быть! Где?
— На площади Notre Dame. От собора осталась груда развалин!
— Господи! Но как же это случилось?
— Не знаю. Бегу туда. Весь город туда бежит.
Действительно, со всех концов устремлялись к площади
Notre Dame толпы народа, взволнованно обсуждая события.
— Мертвый зоотавр… Мертвый зоотавр!.. — слышалось то и дело.
Казалось, что людям доставляет удовольствие повторять это, слышать сочетание этих двух слов. В этом было что-то утешительное, какая-то надежда. Раз зоотавры смертны, как и всякое живое существо, то с ними возможна и борьба. Значит, это не такие уж сверхъестественные существа, против которых бессильны сами законы природы.
Среди устремлявшихся к месту происшествия толп ходили самые фантастические слухи.
— Он был убит дальнобойным электрическим током, пущенным с Венсеннского форта.
— Ничего подобного! Его убили бомбой, начиненной холерными и чумными бациллами.
— Вздор! Он просто-напросто разбился о собор. Если с разгона о такую махину грохнешься, то уж несдобровать, хоть бы и зоотавру!
По мере приближения к Notre Dame, это последнее объяснение казалось наиболее правдоподобным.
— Зоотавр разбился о собор!
— Не разглядел!
— А его прожектор?
— Потух, должно быть…
— И собор, говорят, тоже вдребезги. Камня на камне не осталось…
— Н-да… Больше тысячелетия стоял, против всех напастей устоял, а тут вдруг…
— А все же, и зоотавр погиб!
Все прилегающие к Notre Dame улицы, точно так же, как и ведущие к площади мосты через Сену, охранялись тройной цепью солдат, пешей и конной полиции. Все прибывающие толпы напирали сзади, и с каждой минутой труднее становилось сдерживать их напор. В некоторых местах цепь была прорвана, и человеческий поток, точно через пробитую плотину, черными волнами залил площадь. Крыши, окна и балконы прилегающих к площади домов тоже чернели сплошной массой человеческих тел.
Те, которые находились за цепью, делали нечеловеческие усилия хоть что-нибудь увидеть: лезли на фонари, на деревья, поднимались на спины своих соседей, неестественно вытягивали шею, пускали в ход самые рискованные гимнастические приемы, но толком им все же ничего не удавалось увидеть. Видели только те счастливцы, которым удалось пробраться за заветную черту, где находились власти, члены парламента и муниципалитета, представители прессы, дипломатического корпуса и т. п.
А видеть здесь можно было вот что:
Правая башня Notre Dame представляла груду развалин. Левая тоже была сильно повреждена. Сам корпус собора не так серьезно пострадал: только крыша была разворочена, да в правой стене, со стороны канала, зияли несколько больших пробоин.
Черные, тысячелетние камни правой башни лежали бесформенной грудой от главного портала, наполовину разрушенного, далеко в глубь площади. А среди камней, местами совершенно покрытый ими, черной чудовищной массой лежал, головой к порталу, мертвый зоотавр.
Ниже мы приводим подробное описание этого чудовища, сделанное, по поручению Академии Наук, специальной комиссией из виднейших французских зоологов; пока же мы ограничимся несколькими, наиболее выдающимися штрихами общей картины, которую представляла в это памятное утро площадь.
Долгое время никто не решался подойти к зоотавру: он внушал всем такой суеверный страх, что людям не верилось в его смерть. Казалось, что вот-вот эта груда оживет, зашевелится, поднимет голову. При одной мысли об этом мороз подирал по коже самых хладнокровных людей.
Вначале публика держалась в отдалении от зоотавра. Некоторые рассматривали его в бинокль. Газетные репортеры щелкали фотографическими аппаратами, с лихорадочной торопливостью набрасывали что-то в своих записных книжках, но все же не решались подойти слишком близко.