— А что делать?
Он очень внимательно осмотрел нас. По очереди.
— Люди, — сказал тихо, — вернемся?
Мы шумно возмутились. Быков вздохнул.
— Ну, двинулись дальше, друзья-мушкетеры!
И мы двинулись. И услышали рев приближавшейся машины — квартала за три до нас. И неизвестно чего шуганувшись, дружненько нырнули за угол.
…Ее вынесло и развернуло прямо напротив нас — громадный военный грузовик. За визгом тормозов я ничего не услышала. Зато услышал Быков и рванул под прикрытие остановившейся с работающим мотором машины. Присел, вскинул автомат… Куда он стрелял? Не знаю. По-моему, он и сам не знал. Я видела сбоку его побелевшую щеку, напряженные губы, сощуренный глаз. Вдруг бросил автомат, прыгнул к кабине, рванул на себя дверь, обрушился с подножки на асфальт, как-то сразу очутился у заднего колеса, установил пулемет (или что там еще — на ножках). Дал очередь.
И вдруг все стихло. Даже мотор заглох.
Я это все длинно описываю, а так все было быстро — трах, бах…
Быков медленно, словно отдирая себя от асфальта, поднялся, тщательно отряхнул колени. Обернулся. Казалось, Быков сейчас рассмеется или расплачется — так возбужденно дергались его губы.
— Быков, — сказала я в ошеломлении, — ты чего это тут… развоевался?
— Так стреляли же, — неохотно ответствовал Быков, — а у меня рефлекс.
— Какой рефлекс?
— Условный.
Пощурился куда-то вдаль. Сказал медленно:
— Дали бы по бензобаку… кажется, они такие же вояки, как и мы. Хреновые.
— Кто — они?
— Я знаю? — окрысился Быков.
— А чего стрелял? Может, они это… так просто?
— Просто? — вскинул Быков крылатейшую бровь. Взял меня за локоть, подтащил к кабине. Там — ничком, лицом в руль — лежал человек в военной форме.
— Смотри. Это дяди так просто. Шутят.
И полез к шоферу в карман.
— Зачем? — спросила я.
Быков только оскалился. Сунул, не глядя, в карман куртки твердую книжечку, крикнул:
— Димка, что там?
— Пусто, — Димка спрыгнул из кузова. — Ящики одни. Теперь на машине поедем?
— Куда?
— Ну… по городу.
— Ага. Езжайте, Димитрий. Флаг вам в руки. И барабан на шею.
— Нет, а че… — начал было Димка и заткнулся. Он увидел шофера.
— А с… ним что будем делать? — спросила я.
— Похороним, — огрызнулся Быков. Подумал серьезно. Встал на подножку, легко, как куклу, подвинул на сиденье тело, попытался закрыть дверь, Она не закрывалась — мешали ноги шофера. Быков взмок. И тут еще начал икать Димка.
— Ладно, — сказал Быков зло. Подобрал с асфальта этот… пулемет, сунул Димке автомат и пошел вдоль улицы. Я оглянулась. Машина стояла покосившейся зеленой коробкой — как сломанная детьми игрушка. За лобовым стеклом шофера не было видно.
Не то чтобы было жутко. Не то чтобы было жалко. Непонятно было. Странно.
— Быков, а может, он еще живой?
Быков даже не оглянулся. Свернул в первую же арку, прислонился спиной к обшарпанной стене и стал себя охлопывать.
— Ты чего? — нервно спросила я.
— Сигареты ищу.
С сигаретой в руках он себя и хлопал.
— Вон, — сказала я.
— Ага. Мерси… — Быков зажал зубами белую палочку, прикурил и долго мотал в воздухе спичкой.
— Потухла, — сказала я.
— Что? Ага…
Димка тоже прикурил. Они стояли и задумчиво курили, а я стояла и смотрела на Быкова. Трусил Быков непередаваемо.
— Поднатаскали тебя в десанте, — сказала я.
— Ты что, Серега, в десанте был? А где?
Быков глянул через плечо и сказал неохотно:
— Это было давно и неправда.
— Ты в кого стрелял-то, Быков?
Он сморщился, выдохнул дым некрасиво — как будто кипящий чайник открыли.
— В белый свет, как в копеечку.
— А я думал, ты их всех… — разочарованно протянул Димка.
Быков опять оглянулся:
— Ага. Одним махом семерых побивахом…
— У тебя что, клаустрофобия? — спросила я.
— Что? — переспросил Быков.
— Боязнь открытых пространств.
— Клаустрофобия — боязнь закрытых пространств. Знакомство с психиатрией у тебя явно шапочное.
— А у тебя — личное?
— Любительское.
— Ну и катись со своим любительским…
— Ага? — рассеянно сказал Быков, отрывая от асфальта пулемет
— Ага! — свирепо сказала я. — Пушку поставь!
— А что ты ей будешь делать? — осведомился Быков. — Гвозди заколачивать?
— Выяснять!
— И что же, разрешите поинтересоваться?
— Почему в нашем родном российском городе на нашей родной российской улице подстреливают наших родных российских шоферов, словно диких селезней!
— Чеканная формулировочка, — пропел Быков. — И трупов вы, значит, не боитесь?
— Нет, — сразу сказал Димка, и стало ясно — еще как!
— З-забавно, — сказал Быков. — Есть хотите?
— Нет! — сказали мы хором.
— А я — да, — сказал он и стал давиться бутербродом. Давился долго и старательно. Потом отряхнул крошки с куртки, тщательно потянулся и сказал:
— Пошли.
— Куда?
— Туда, — объяснил Быков, взмахом руки решительно указуя на подъезд.
И мы пошли. Сначала скромно, ступая на цыпочки, стучали и звонили. Осторожно заходили в открытые двери, где они были. Потом обнаглели — влетали-вылетали, влетали-вылетали. В одних квартирах был порядок. В других беспорядок. Но во всех одинаково никого не было.
— Вода есть, — бормотал Быков, — свет… так, тоже есть. А они отправились трехсоттысячной группой за город поваляться на травке…
— Она еще не выросла.
— …на еще не выросшей травке, послушать пение кукушки…
— Кукушки не поют.
— …не занудничай… и отведать березового сока. Может, мы здесь и поживем? Не ночевать же нам на улице. Тем более, что по ночам в каменных джунглях бродят дикие звери.
Мы стояли и смотрели на аккуратно застеленную белым покрывалом двуспальную кровать. Было тихо.
— Нет, — сказал Быков. — Пожалуй, нам здесь тоже будет грустно.
И потопал к дверям. Это спившийся идиот как-то умудрялся все понимать. Спать в одной из этих квартир — все равно что ночевать в одной комнате с мертвецом. Кто пробовал?
Быков сунулся в последнюю на площадке дверь, замедленно повернулся и аккуратно притворил ее за собой.
— Пошли, — сказал бодро, — в гостиницу. Выберем номер-люкс…
— А там занято.
— А мы скажем "ах, простите" и поищем пустой…
И коротко размахнувшись, ударил прикладом шедшего впереди Димку. Тот охнул и поехал вниз по лестнице. Я отлетела к стене, отфутболенная плечом Быкова. Было тихо. Голова Быкова и дуло пулемета смотрели вверх. Гляделся Быков очень эффектно.