Беатрис подожгла сухой стебель и бросила на дно. Травы занялись с треском и едва слышным свистом. Анна, сунувшая было хорошенький носик в колдовской круг, от густого насыщенного духа разразилась влажным кашлем.
Ещё одна любопытная, чтоб их всех…
Беатрис поморщилась, но промолчала. Время было дорого, а страх перед нечистым только сильнее подгонял.
— Боюсь-боюсь, — низко прошелестел демон, принюхавшись и распознав запах простейших крестьянских оберегов. Жёсткая его фигура вновь расслабленно смягчилась. Подумал, видно, на чудо она совсем не способна… И пускай.
Пускай. Беатрис до его колкостей и пронзительных взглядов больше не стало дела: мысли и руки её занимал застрявший между большим сундуком и печью ларчик.
Оглушительно громыхнуло. Чадящее пламя испугано затрепетало над оплавленными свечами, полынь почти уже истлела.
Беатрис порывисто вздохнула, сжимая в руках ингредиенты. Да простит её Всевышний за ведьмовское снадобье! Знания тёмные её ведьмой не делают, благо, добрых людей она ни в жизнь не проклинала, лишь на кого Бог укажет!
На дно серебряного блюда отправилась змеиная кожа и порченная калган-трава*, тут же жарко разгораясь и смердя.
Демон, снова поведя носом, подозрительно сощурился:
— Ты же дитя вытравить хотела. Что ты делаешь, ведьма?
— Уж я-то, что делаю, знаю. Знаю, не волнуйся, — Беатрис раскрыла ларец, опасаясь притрагиваться к тому, что в нём, пока не осядет порченный пепел. Вдохнула едкий дым, смахнула выступившие от колдовского жара пот и слёзы. Так надо, во славу святых предков, ради близкого Рая. — Коль один мёртвый ребёнок от Ада не отвратит — значит, всех изведу.
Недоумение сменилось в серых глазах давящей злобой. Нечистый метнулся было к проёму, но лишь разбил в щепки часть дверного косяка и вызвал торжествующий хохот Анны, что ещё сильнее его разозлил.
Демон дёрнул головой по-звериному. Прищурился, заприметив защитные руны. Усмехнулся. Руки Беатрис дрогнули под его тяжёлым острым взглядом, едва не упустив извлечённый из ларца пузырёк.
— Не будет дома, не будет и замка́. Ты сделала выбор, ведьма.
Перстни угрожающе блеснули в свете нового раската и камни в кладке с опасным стуком зашевелились.
Дьявол…
Анна разразилась стенаниями. Огонь вокруг серебряного блюда панически заметался, но пепел, мигая редкими искрами, наконец упокоился на дне, и Беатрис залила его тут же вспыхнувшим елеем.
К осыпающемуся потолку взвился яркий огненный столп. Запахло кипящим маслом, нагретым песком и палёным волосом.
Мерзко, но Беатрис, вдыхая этот смрад, ликовала.
Обманула, обошла, победила! Не успеет, бес, всё равно не успеет. Пусть хоть весь мир на них своей тяжестью обрушится — она своё дело сделает, не будь она Беатрис от святой крови!
В огонь отправился помеченный чернильно-алым кружевной платок. Стены содрогнулись. Анна вскрикнула и вцепилась в Беатрис мёртвой от ужаса хваткой, но та лишь с раздражением оттолкнула её и воздела руки к потемневшему пламени:
— Кровью заклинаю, кровью заклинаю, Асмодей, аггел*, да не даст больше всходов твоё семя, пока жива моя бессмертная душа! И будь проклят всякий, кто по грешной земле уже ходит — плотью от твоей плоти, кровью от твоей крови! И дух из него изойди! Аминь…
Беатрис упала-таки на колени, едва цепляясь за нить спутанного сознания. Огонь погас весь: от блюда и сальных свечей до забытого очага. Дрожь прекратилась. Дождь притих. Даже гроза теперь неразборчиво ворчала где-то в отдалении.
Стало до того тихо, что слышен был лишь отвратительный дух от всего сожжённого и осторожное дыхание. И эта гнетущая, почти что полная тишина вдруг разбилась о негромкий низкий смех — смех демона.
Он всё ещё не пересекал порога. Его обёрнутый в плащ силуэт очерчивала теперь полная луна, заключённые в перстнях огни бросали на дорогие ткани и запрокинутое лицо разноцветные колдовские блики.
Демон смеялся. Смеялся мягко и искренне: не несло от его фигуры теперь ни злобой, ни скрытой угрозой, не давил тяжёлый взгляд на плечи, вынуждая склониться, не пронзал до кости могильный холод.
Демон был спокоен и отстранён. Демон смеялся так, что радость победы отдавалась на языке полынью, порченным пеплом и кровью.
Сердце болезненно замерло в груди. Неужели не вышло? Неужели ошиблась? Неужели Всевышний наказал за ворожбу? Беатрис глядела в хищные очи не отрываясь, будто ожидая объяснения. Не находя ответа на его жуткое спокойствие. Кляня про себя на всякий случай собственную нерасторопность, темноту и глупую Анну, что невовремя лезла под руку.
Наконец его губы разомкнулись:
— Вот, значит, как ты назначила, какие слова выбрала? Что ж. Такого я, воистину, и представить не мог, — светлый взгляд вновь стал насмешливым под чёрными изломами бровей. — Каждый смертный грех есть великий самообман и великое заблуждение. Но твоя наивность… — демон покачал головой. На бледном лице разожглась озорная улыбка. — Твоя наивность — воистину всему венец! Мир так тёмен, Беа, ты же знаешь. Так откуда в нём взяться чему-то… — демон фыркнул, — святому.
Миг — и фигура из проёма исчезла, открывая вид на тихий пейзаж, остеклённый дождевой водой и посеребрённый лунным светом. Не успевшие развеяться тучи пятнали светлый диск грязными клочьями, перемолотые грозой и ливнем ветки мозолили глаза открытыми переломами, дождь всё ещё продолжался совсем тихонько, вонзаясь в грязь тяжёлыми крупными каплями, но всё уже дышало тем робким покоем природы, наступающим после затяжного ненастья.
Гроза закончилась. Демона больше не было.
Сквозняк гонял по влажным доскам вытряхнутый из кладки песок, грудь присыпанной пылью и пеплом компаньонки неторопливо вздымалась, растрёпанная Анна несмело и подозрительно вглядывалась в каждый тёмный угол, а Беатрис совсем немного сожалела о том, что жизнь её нечистый так и не забрал. Кто-кто, а она по свету находилась, пора и меру знать.
И покоя… тоже заслужила. Не того тревожного забытья с тяжёлой головой, ноющей болью, пустотой внутри и ломотой в костях, что обеспечит ей непомерно сильное колдовство, а настоящего покоя, Рая. Чтобы как тётка, как бабка и прабабка, и весь их святой род…
Но мир так тёмен… Откуда в нём взяться чему-то святому?
Лёгкое прикосновение заставило Беатрис вздрогнуть. Но это была всего-то Анна. Растерянная, пугливая, с дрожащими губами и тонкой рукой у живота.
— Это всё? А мне что делать? Я перемен не чувствую.
— Конечно не чувствуешь. Откуда бы. Твой-то зачат, а по земле пока не ходит, — откликнулась Беатрис ворчливо. В сон клонило страшно, а эта тут ещё…
Беатрис недовольно покосилась на готовую возмутиться синьорину, но кивнула, хорошо, мол, ты тоже своё получишь.
Знать, дело нужно до конца довести. Знать, и эта, пусть и дурная, а нечистому не достанется.
Благое дело.
Беатрис прошаркала до двери, затворила её на тяжёлый засов, едва не ударивший по пальцам. Дошла наощупь до очага, бросила сухой мох на тлеющие угли. Разворошила.
В изменчивых отблесках пламени падшая дочь герцога — заплаканная, со спутанными волосами и кровящей отчего-то губой — смотрелась особенно жалко. Так жалко, что и сама это верно понимала, раз все указания выполняла молча и покорно, лишь тёмными глазками презрительно стреляла.
Беатрис помогла ей сесть в её неудобном платье в центр комнаты, вновь зажгла вокруг чадящие, уже наполовину оплывшие свечи. Наполнила пыльную серебряную чашу вином из хранящегося под самым потолком бурдюка, соскоблила с демонического лезвия грязные наросты проклятой крови. Стряхнула в вино.
Анна скривилась:
— И мне это — пить?
— Для начала ручками своими это взять, миледи, — Беатрис сомкнула на чаше чужие холодные тонкие пальцы, — и…
Перед глазами, закрывая свет, пронеслась стайка несуществующих чёрных мотыльков. Колени подкосились. А на языке вкусом несостоявшегося поражения вновь загорчили полынь, порченный пепел и кровь.
— И что? — прорвался сквозь густой болезненный сумрак тревожный голос Анны. — Взять — и что потом? Ведьма?!..