— Ебало завали, гризли, или отправлю…
— К директору? — снова перебил Пушкин.
Нельзя было допускать, чтобы детишки садились на шею, поэтому я моментально ответил:
— Не перебивай, когда учитель говорит, животное! Или тебя давно на́ хуй никто не посылал?
— Почему у тебя столько матов?
А этот мелкий очень стойкий. Да ещё и на «Ты» продолжал атаковать.
— Потому что у меня такая способность с рождения. Ещё могу воскреснуть. Так что замочить меня не получится. А ещё коту расскажу, что ты маслом хочешь накрасить его цепи.
— Не «накрасить», а… — волосатик резко замолчал. Он понял, что сейчас ему кто-то сломает нос или выбьет несколько зубов. — Откуда Вы знаете про кота и цепи в масле?! — испуганно спросил Пушкин, даже перешёл на «Вы».
— Мысли умею читать, когда злюсь! — гаркнул я. — Это, между прочим, ещё одна способность, гопники-полурослики. Так что не заставляйте меня злиться, — посмотрел я на весь класс, — и тогда проблемы не возникнут ни у вас ко мне, ни у меня к вам. — Понимая, что сказал что-то не то, я попытался не возвращаться назад, а завершил: — Думаю, вы поняли, что я хотел этим сказать. В общем, где ёбаный журнал?!
— В нижней полке, — сказал Гоголь и сразу же подбежал к учительскому столу. — Только нужно быть осторожным, а то там мышеловка, — предупредил мелкий.
— Может, сам достанешь? — скривил я такую рожицу, что Гоголян и не сопротивлялся.
Мальчишка аккуратно достал мышеловку и выбросил её в мусорное ведро. Дал мне журнальчик.
— А чего он такой заляпанный?
Конечно же, детишки мне на этот вопрос не ответили. Но когда я открыл журнал, то всё стало ясно — журнал ненастоящий. Его смастерили, скорее всего, Саня Пушка и Гоголян. Ребята даже положили его в тумбочку совсем недавно, потому что краска на обложке журнала ещё не высохла. И эта краска была очень похожа на ту, что разлилась у входа в класс.
— Что это за поебень такая, спиногрызы?! Где настоящие фамилии?! Почему тут одни клички какие-то?! — продолжил я свой наезд.
— А это у нас такой журнал, — хитро улыбнулся Пушкин.
Волосатик, по всей видимости, очень быстро забывал сказанное мной выше либо специально не хотел ослаблять напор. Ну прямо как я. Вот только разница между им и мной в том, что я физически гораздо выше и сильнее. Здесь особо нечем хвалиться, однако я просто констатирую факт. И как бы мне не хотелось продолжать свой наезд, но он был необходим в самом начале.
— Да неужели? — улыбнулся я, и сразу же изменил улыбку на ярость: — Ах ты, сука, энцефалит волосатый!
Я резко подорвался, открыл окно, подошёл к Пушкину, взял его за шкирку и метнул в то самое окно. Благо с первого этажа лететь неопасно.
— Вы думали, что я пошутил, ублюдки сраные?! — снова пришлось гаркнуть, чтобы мелкие зашатались. — Не на того нарвались, пиздюки метровые. Я своей башкой рисковать не буду. Если случится так, что из-за вас меня захотят казнить, то знайте, я воскресну и каждому оторву голову, когда вы будете спать. А потом засуну эти головы в ваши мелкие детские жопы, разорвав их так, что даже двенадцатипе́рстная кишка охуеет от моей жестокости. Вам, блядь, всё ясно, уро́ды из русского Шира?!
Дети напряглись. Видимо, они реально обосрались. Да я са́м чуть не обосрался от удивления, что так чётко атаковал их при первом же знакомстве. Конечно, я не хвалюсь тем, как на них наехал. И уж тем более не хвалюсь матами. Но получилось выше всяких похвал. Самый настоящий разнос от пацана с района.
Скажу так, на меня в детстве наезжали гораздо страшнее и громче. Ещё и по роже били, когда я огрызался. Хотя мне было похуй на все эти болячки. Главное — чтобы мать не узнала, как меня отпиздили мудаки на две головы выше. На подорожник плюнул, приложил к сломанному носу, и уже через два часа регенерация вылечила лучше, чем эта сраная медицина с ебучими нанотехнологиями, вакцинами, чипами и прочей хуетой.
— Вам, мудаки горбатые, восемь лет. Да если бы вы жили в Спарте, то уже целый год ходили бы с разбитыми ебальниками. И поверьте, никто бы не жаловался. — Я вздохнул и спокойно продолжил: — Нееет, ребятки. Вас бы пиздили ногами по горбу, а потом смотрели, кто дышит и пытается жаловаться на жизнь. И кто бы посмел реально пожаловаться, того бы скинули со скалы. Вот как-то так, первоклашки.
— Их скидывали ещё младенцами, — вякнул какой-то пацан.
— Молчи, паскуда-тварь! — крикнул я. — Иначе полетишь за тем хоббитом.
Я заодно выглянул в окно, чтобы проверить нашего волосатика.
— Пушкин, ты чё там… ревёшь, что ли?
Саня Пушка хлюпнул носом:
— Нет.
— Пидора ответ. Давай, пиздуй в хату. То есть в этот… в класс. Или подойди, руку дай, закину через окно. — И я сам опустил руки, чтобы Пушкин долго не размышлял на тему: нахуя я вообще родился в этом ебучем мире с этим ебучим подменным учителем?
Пушкин смешно подбежал своими коротенькими ножками и дал руку.
— Ух, какой ты тяжёленький. Мог бы и подпердануть, чтобы легче было, — улыбнулся я. — Шутка, Саня. Не бери близко к сердцу, а то до дуэли недоживёшь.
— Что-что? — спросил волосатик. Он, как я понял, не услышал, ибо пыхтел, пытаясь забраться через окно в класс.
— Ничего. Говорю: по запаху чую, что ты до этого неплохо так проперделся с подливой.
Мне даже как-то стыдно стало, что я всех детей так сразу обосрал.
Хотя, может, и правильно. В душе́ я такой же добряк, как и Николай Васильевич. Нужно всего лишь в начале показать, насколько ты хорош (насколько ты быдло), чтобы у детишек и в мыслях не было пакостить тебе в будущем.
Обратно же, если выбирать между жизнью и смертью, то лучше наорать и обосрать мелких, нежели самому отправиться на эшафот. Думаю, вы меня поддержите. Ну а если нет, тогда тоже идите на хуй. Я бы посмотрел на вас, если бы вы́ вместо меня попали сюда. Вот тогда бы мы все поглядели, как бы ваше литературное «делакруа-хуегруа» изменилось бы на банальный мат. А если бы вам директор школы угрожал отрубленной головой, тогда точно все методы стали бы хороши́ против первоклашек. Сам знаю, насколько эти мелкие пиздюки из нашего мира обнаглели за последние пять лет. Такие твари, что захуярил бы голыми руками. Не думаю, что в этом мире первоклашки чем-то отличаются. Поэтому мат и крики в самом начале могут очень хорошо бустануть моё намерение остаться в живых и не дать себя в обиду.
По первым ощущениям — двенадцать мелких тварей реально обосрались от моего наезда. И это меня радует. Если дальше они будут вести себя хорошо, то я тоже постараюсь не материться и не кричать, то бишь перестану быть быдло-мудаком, а стану нормальным учителем. Думаю, у меня получится. Уж что-что, а программу первого класса я знаю… не такой тупой, чтобы вообще ничего не уметь.
— Возьми Гоголяна и сходите оба в сортир, — обратился я к Пушкину, когда тот «очухался» после вылета через окно и обратного «залёта внутрь». — Найдите тряпку где-нибудь и уберите дерьмо в штанах и свою красочную работу у выхода из класса. Вы должны справиться до начала следующего урока, иначе отправлю туда, где даже директор никогда не додумается вас искать. Уж поверьте, я знаю эти места. Они о́чень, очень хуёвые. Просто поверьте на слово.
Саня Пушка и Гоголян так испугались, что моментально побежали искать тряпку. Я же, одолжив стул у временно отсутствующего волосатика, сел перед классом. Вытянул ноги на парту всё того же Пушкина. И начал просматривать тот журнал, что имелся.
— Итак, будем исходить из тех данных, что имеются, — пришлось предупредить мелкоту. — Надеюсь, когда я прочитаю кличку, погоняло или ещё что-то там, вы мне представитесь так, как по паспорту. У вас ведь есть паспорта дома?
— Конечно есть, — уверенно ответил толстячок.
Я посмотрел в журнал и нашёл там никнейм — Толстый.
— Это ты у нас Толстый?.. я про твою кличку, никнейм.
— Д-да, — на этот раз немного запнулся паренёк.
— И как тебя зовут?.. случайно не Лев Николаевич Толстой?
— Да! — с неким удивлением и испугом ответил паренёк, почесав животик.