— Мы во Франции! — кричала наша дочь. — Франция! Франция! Франция!
— Здорово!
— Это будет моя комната!
— Нет, моя!
— А где бассейн?
— Бассейна пока нет, детка. Папа его потом устроит. Потерпи.
Бен, мой бесподобный зять, похожий на отставного консьержа, стоял, почесывая лысеющий затылок. Уже в тридцатый раз он говорил одно и то же:
— Ну-ну… Тут тебе придется несладко, Эрик. — Бен повернулся ко мне. — И тебе тоже, Симона. Держитесь. Я бы за это не взялся.
Эллен стояла рядом с мужем. Выглядела она измученной. Их путешествие продолжалось почти тринадцать часов вместо десяти, потому что Бен еще в Бельгии повернул не туда, куда надо, а выяснилось это только через сотню километров. Потом они очутились в Париже вместо кольцевой дороги, потому что часть ее была перекрыта из-за ведущихся там работ. В центре города весь транспорт стоял в пробках. Словом, это оказалось не самое удачное путешествие.
— Тут действительно красиво, — заметила Эллен. — Природа и все такое. Но вас очень трудно найти. Все дороги похожи одна на другую, а табличек нигде нет.
— Вы на самом деле не хотите кофе? — спросила я.
— Нет, Симона, спасибо, — отозвался Бен. — Мы лучше оставим вас одних. По дороге сюда недалеко от города я видел гостиничку. Мы поедем туда. Рано утром нам снова в дорогу, и я хочу хорошенько отдохнуть, прежде чем садиться за руль.
Мы пошли вместе с ними во двор. Легкие капли дождя падали вокруг нас на сорняки и желтоватый гравий.
— Какое красивое здание! — вырвалось у Эллен еще раз, когда она для приличия опять посмотрела на наш дом. — Какая роскошь, все эти камни, и лестница, и вообще все. Башни просто великолепны! Обязательно вернемся на будущий год, когда все будет готово, но…
— …вам еще есть чем заняться, — поддержал жену Бен.
Я выдавила из себя улыбку.
Не прошло и часа, как они приехали, а мы уже махали Бену, Эллен и их зеленой «тойоте». Мы махали, пока они не скрылись из виду, выехав по нашей дорожке на шоссе.
Спустились сумерки. Небо окрасилось в оранжево-красный цвет, а стрекотание кузнечиков доносилось со всех сторон. Ошеломляюще.
Из дома были слышны детские голоса, восторженные крики. Бастиан и Изабелла выбежали на улицу, озорные и полные энергии.
— Идите сюда! — позвала я и присела на корточки, обнимая детей, прильнувших ко мне с обеих сторон. — Хорошо вам было у Бена и Эллен?
— Да, очень хорошо! — воскликнул Бастиан. — Они разрешали нам самим выбирать, что мы будем есть.
— И когда идти спать! — тут же гордо добавила Изабелла.
— А что вы ели? — спросила я.
— Блинчики с джемом, жареную картошку… — начал перечислять Бастиан.
— Шоколад! — Изабелла не могла остаться в стороне от столь животрепещущей темы.
— Ты рад, что вернулся? — я внимательно смотрела на сына.
— Ну конечно, — Бастиан вдруг стал серьезным.
Он глянул на дом, и я проследила за его взглядом. Здание, с его высокими башнями с правой стороны, резко выделялось огромным темным силуэтом на фоне багровевшего неба.
Может быть, мне показалось, но кузнечики вдруг умолкли.
— Мама, мы будем тут жить? — робко спросила Изабелла.
— Да, милая. Мы будем тут жить. Это наш новый дом. Разве он тебе не нравится? Настоящий замок, а?
Изабелла думала совсем о другом.
— Нам теперь придется говорить по-французски? Fleur [8] и как там — soleil [9]?
— Французский дурацкий, — тут же прокомментировал Бастиан.
— Да, мое сокровище, мы будем говорить по-французски. Но дома это не обязательно, мы по-прежнему будем говорить на родном языке, как привыкли. Папа уже поставил тарелку, так что вы можете смотреть голландские передачи. И «Зоо», и «Губку Боба» [10].
— А когда нам в школу?
— В четверг, через пять дней.
— Так скоро? — закричал Бастиан.
— А они все там говорят… не как мы? — спросила Изабелла.
— В школе все говорят по-французски. И ученики, и учителя. Но вы скоро научитесь и уже к Рождеству будете говорить по-французски лучше, чем папа и мама. Это действительно получится очень быстро, можешь мне поверить.
Я слышала себя будто со стороны. Мудрость, приобретенная на форумах в Интернете.
Изабелла прижалась ко мне. Бастиан крепко сжимал мою руку.
В горле у меня застрял ком.
— Мадам? — повторяет полицейский, будто сомневаясь, что я его вижу и слышу.
Растерянно смотрю ему в глаза в надежде найти искру тепла, возможно, сочувствие или, во всяком случае, просто человеческое понимание. Он глядит на меня равнодушно. Никакого сочувствия, никакого тепла.
— Я хочу позвонить мужу, — говорю я. — Позвольте мне, пожалуйста, позвонить мужу.
Должно быть, Эрик не на шутку испугался. Сегодня утром он видел, как меня увозили. Видел, как во дворе на меня надели наручники, как двое вооруженных полицейских шли по бокам. Когда полицейская машина тронулась с места и я через заднее стекло бросила отчаянный взгляд на Эрика, одиноко стоявшего на нашей дорожке, его лицо исказило смятение.
Слава Богу, Изабелла и Бастиан еще спали.
— Это невозможно, — отвечает представитель закона. — В течение трех дней вам запрещены все контакты с внешним миром. Таковы правила.
Я зажмуриваюсь. Снова открываю глаза. Пытаюсь оставаться спокойной.
— Но мой муж…
— Ничем не могу помочь.
«Адвокат», — проносится мысль. Человек, с которым я смогу поговорить. Я попрошу его успокоить Эрика, передать, что я люблю его и детей.
Поднимаю глаза.
— Мне нужен адвокат, — это заучит безнадежно, в точности так, как я себя чувствую.
Полицейский отрицательно качает головой.
— Только после допроса, мадам.
4
Я часто смотрю на небо. Днем, когда по нему летят самолеты и лениво двигаются облака. Но еще лучше ночью, когда там, наверху, посверкивают бесчисленные огоньки, непостижимые, недостижимые. Я представляю себе, что я — один из них. Подняться вверх, обнять, вобрать в себя все что можно и расколоться на миллионы осколков. Это несбыточное желание. Тоска.
Все разочаровывает, если очень-очень ждешь.
Хорошо еще, что прощание в первый день учебы не утонуло в детских слезах. Оба мужественно помахали мне, входя в школу, где и дети, и взрослые говорили на языке, который они знали еще так плохо.
Самым ужасным в тот день оказались мои собственные слезы в машине на обратном пути домой. Я не знала, почему расплакалась. Я так гордилась детьми, или так им сопереживала, или и то и другое?
Всю первую школьную неделю я не знала покоя. Целыми днями, едва ли не каждую минуту, я думала о дочери и сыне. Изабелла и Бастиан, в чужом классе, с незнакомой учительницей и детьми, которые разглядывают их как диковину. Они не могли понять многое из того, что там говорилось, и, должно быть, испытывали неуверенность и робость. Эта мысль не оставляла меня ни на минуту. Я все время была около телефона на случай, если позвонит директор школы, но аппарат молчал.
Бастиан и Изабелла постепенно втягивались. Хотя вчера, когда я укрывала сына на ночь, он сказал, что ужасно скучает по своим друзьям и думает, что ему никогда не научиться говорить так, как другие дети в школе. Правда, на перемене они играли в футбол на школьной площадке (в старой школе, в Голландии, это было запрещено), и ему очень понравилось. А еще он вместе с другими мальчиками ловил ящериц, которых на стенах школы было множество.
Изабелла приспособилась к новой обстановке подозрительно легко. По ее словам, в школе, уж точно, были хорошие цветные карандаши и шаблоны, по которым надо обводить всякие фигурки. Там имелся компьютер. И она примерно понимала, чего хочет от нее учительница. Она просто делала то же, что другие дети.