Казаки, не веря своим глазам, смотрели на их поспешное бегство, ещё некоторое время не решаясь покинуть укрывшие их камни. Однако, убедившись, что это не очередная хитрость степняков и не обман зрения, одни упали там же, где сидели, другие принялись перевязывать друг другу раны, а третьи кинулись к ручью. Ужасно вонявшая при первом знакомстве сероводородом вода уже не оскорбляла обоняние и не казалась столь противной на вкус. Измученные жаждой люди пили её так жадно, как будто не пробовали в своей жизни ничего вкуснее, отчего доктору пришлось даже вмешаться, чтобы предупредить возможные расстройства. Кое-как наведя порядок, он без сил опустился на песок рядом со спрятавшимися в тени Будищевым и Шматовым.
— У вас есть папиросы? — спросил он, вытирая со лба испарину.
Смертельно уставший Дмитрий вопрос проигнорировал, а Шматов извиняющимся тоном пояснил:
— Некурящие они.
— Так вот куда девался пропавший у саперов динамит! — добавил после недолгого молчания врач.
— Не знаю, о чем вы, — отозвался, зевнув, кондуктор, — но ваши домыслы, по меньшей мере, оскорбительны.
— Оставьте, — махнул рукой Студитский, — я вовсе не в претензии. Но может быть, вы все-таки расскажете, для чего вам понадобились мои весы?
— Порох взвешивать, — с досадой ответил Будищев.
— В каком смысле?
— Чтобы навеска была одинакова и разброс пуль минимален. Это необходимо для точной стрельбы на дальнюю дистанцию.
— Но почему вы не попросили сами?
— Как вам сказать, — задумался Дмитрий. — Вы никогда не обращали внимания, что ворованная булка кажется слаще купленной?
— Но я никогда не воровал булок! — растерялся врач.
— Да? — искренне удивился моряк, — а по вашему лексикону во время боя можно подумать, что только этим и занимались!
Доктор недоуменно обвел взглядом сначала своего собеседника, затем его слугу, а потом, сообразив, что тот шутит, заливисто расхохотался, а через несколько минут к нему присоединились его новые знакомые.
Примерно через час после этого, послышался мерный топот ног, и к месту недавнего боя подошла рота Самурского полка, вышедшая из Бами почти одновременно с ними. Солдаты и офицеры, не веря своим глазам, осматривали лежащие кругом человеческие и лошадиные трупы, c изумлением сравнивая их с кучкой измученных охотников.
— Экое побоище! — с явным почтением в голосе заметил командовавший ротой капитан.
— Да уж, постреляли маненько, вашбродь, — скромно заметил в ответ Федя.
[1] Мультук — среднеазиатское кремневое ружье.
[2] Басон — галун на погоне. Лычка. Приказный — ефрейтор у казаков.
Глава 2
Аул Бами, бывший некогда текинским укреплением был занят русскими еще в мае месяце, причем без единого выстрела. Кочевники, справедливо опасаясь знаменитого белого генерала, предпочли не рисковать, и отошли, оставив неприятелю не только свои жилища, но и засеянные поля вокруг. Теперь солдаты из Самурского полка и Кавказского линейного батальона, «вооруженные» для такой надобности серпами и косами, убирали по очереди чужой урожай. А чтобы бывшие владельцы, раздосадованные потерей, не организовали нападения на «жнецов», их прикрывали разъезды казаков из Таманского и Полтавского полков. Один из таких патрулей и встретил возвращающихся из Бендессен охотников.
— Что с вами приключилось, барон? — удивленно спросил молодой хорунжий, заметив мрачного, как туча в ненастный день, фон Левенштерна.
— Мы есть попали в засаду, — охотно стал отвечать тот, но поскольку его ломаный русский был малопонятен для однополчанина, тот начал расспрашивать казаков, доктора Студитского, выделяющегося среди прочих окровавленной повязкой на ухе, а так же ехавшего замыкающим Будищева.
Таманцы, подозрительно косившиеся на своего урядника, старались отделаться односложными ответами. Дескать, попали в засаду, да отбились. Чего уж тут толковать? Врач, возможно, с удовольствием посвятил бы офицера во все душераздирающие подробности их приключения, но из-за обильной кровопотери сильно ослабел, и теперь с трудом держался в седле. Так что отдуваться пришлось моряку. Впрочем, и он не слишком потрафил любопытству молодого человека.
— Стреляли! — устало пожав плечами, отозвался Дмитрий.
— Но как?!
— Долго. Чертовски долго!
К счастью для любопытного хорунжего нашелся один человек, не пожалевший для него подробностей. Им оказался, разумеется, Федя Шматов, обладавший счастливым даром не унывать в любой ситуации. Увидев рядом с собой свободные уши, просто изнывающие от информационного голода, бывший ефрейтор охотно присел на них и с удовольствием вывалил все доступные ему сведения.
— Эх, мне бы туда! — не без зависти в голосе прошептал офицер, провожая взглядом героев. — Тут бы не то что клюквой [1] пахнет… тут в георгиевские кавалеры прямиком…
Представив, как выигрышно смотрелся бы орден святого Георгия на его черкеске, молодой человек дал своему жеребцу шенкеля и погнал его вдоль свежеубранного поля.
Весть о случившемся так быстро разнеслась по Бами, что не успели охотники сдать своих раненных в лазарет, как туда примчался сам Скобелев в сопровождении штабных и конвоя.
— Что с ним? — требовательным тоном спросил генерал, показывая на едва стоящего на ногах Студитского.
Фон Левенштерн, вытянувшись в струнку, принялся докладывать, но плохое знание государственного языка Российской империи снова сыграло с бароном дурную шутку. Ничего не поняв из его невнятного лопотания, Михаил Дмитриевич, нетерпеливым жестом заставил курляндца молчать и обернулся к Будищеву:
— Говорите вы!
— Ваше Превосходительство, — устало отозвался Дмитрий. — Господин доктор был ранен в ухо во время отражения нападения банды текинцев. Поскольку бой длился почти восемь часов, оказать ему помощь не представлялось возможным, а потому он потерял много крови.
— Вы разбираетесь в медицине?
— Не особо, но перевязку сделать могу. Да и ранений в своей жизни навидался всяких. Так что, если инфекцию никакую не занесут, то жить Владимир Андреевич будет. Правда, без половины уха, а остальное до свадьбы заживет.
— Он женат, — машинально поправил генерал.
Кондуктор в ответ лишь пожал плечами, дескать, в таком случае, и беспокоиться не о чем. Скобелев же, убедившись, что здоровью его давнего друга ничего не угрожает, продолжил допрос:
— Много ли было текинцев?
— Примерно три сотни. Возможно, больше, но не на много.
— И вы отбились? — с явным недоверием в голосе спросил командующий.
— Да.
— Моряк явно привирает, — по-французски заметил один из спутников генерала — лощеный подполковник с золотым аксельбантом генштабиста на груди. — За ними такое водится не меньше, чем за казаками.
Не смотря на то, что кондуктор не знал галльского наречия, тон штабного был настолько красноречив, что догадаться о его смысле не составляло ни малейшего труда. Скобелев, судя по его выражению лица, придерживался того же мнения, но Будищева это не смутило.
— Ваше превосходительство, — почтительно, но вместе с тем твердо продолжал он, — осмелюсь доложить, что уже после боя к Бендессенам подошла рота капитана Ракитского. Он и его подчиненные видели трупы убитых нами врагов и даже пересчитали, перед тем как зарыть.
— И сколько же супостатов вы положили?
— Только оставшихся на месте — девяносто восемь. Кроме того, некоторое количество убитых они увезли с собой. В числе последних — своего предводителя.
— Почему вы решили, что это был предводитель? — встрепенулся говоривший по-французски подполковник.
— Одет богато и всеми командовал, — пояснил Будищев.
— У вас было время его рассмотреть?
— У меня было время его подстрелить. А также четверых его приближенных.
— Надо бы узнать через лазутчиков, кто это был, — задумался Скобелев. — Может, сам Махмуд-кули-хан?
— Я займусь, — кивнул офицер.
— Что же, если все, так как вы говорите, — повысил голос генерал, — то вот мое слово: Все участники этого дела получат знаки отличия военного ордена.[2]