Верескун покраснел, выстрелил, не целясь, и фанерный глухарь повис вниз головой.
— О-о! — в один голос воскликнули девицы. — Он превосходный стрелок!
— И давно не мальчик! — огрызнулся Богдан и передал винтовку парикмахеру.
— Разве? — с деланным удивлением протянула шатенка. — А на вид совсем ребенок.
— Очковтирательство природы, — бросил Богдан где-то услышанную фразу. — А впрочем, с высоты вашего возраста… — не договорив, он стал выбираться из тесного людского круга, но почувствовал прикосновение к руке мягкой женской ладони.
— Михель, — брюнетка другой рукой коснулась подбородка парикмахера, — мне этот ершистый мальчик положительно нравится. Познакомь!..
Верескун не сразу понял, как очутился с новой компанией в питейном заведении. Неловкость и скованность в непривычной обстановке у него исчезли с первой рюмкой коньяку. Через полчаса его уже трудно было отличить от завсегдатаев таверны, как Михель называл помещение, где они с полным комфортом расположились за низким столиком. Он слушал, смеялся, что-то не очень связное рассказывал, а про себя все старался определить, какая из двух девиц ему больше нравится.
Люсик и Нэльчик оказались любопытными девицами. Шатенка Люсик часто курила, но наотрез отказалась от крепких напитков, зато брюнетка Нэльчик пила наравне с парнями, но просила, чтобы ее «не ароматили табачным зловонием».
Душой компании был Абрамзон. Не стесняясь женщин, он рассказывал самые пересоленные и переперченные анекдоты и при этом так заразительно смеялся, что невольно вызывал хохот у остальных.
Домой Богдан явился во второй половине следующего дня. Тетка бросилась ему на шею с красными от слез глазами. Оказалось, что она обзвонила все больницы и подняла на ноги городскую милицию. Пришлось здорово изворачиваться. Верескун намолол ей сто верст до небес и все лесом. Он горячо и взволнованно говорил про школьного друга, который тоже приехал сюда и потерял бабушкину пенсию, но сознаться старухе не хочет. Богдан одолжил ему двадцать пять рублей, которые отложил на дорогу, а тому нужно еще столько. Не найдет друг денег — повесится. Вечером доверчивая тетка, вздыхая и охая, отсчитала племяннику нужную сумму, и он поспешно ушел, обещая опять заночевать у друга.
Еще одна ночь прошла в пьяном угаре. Кое-как оправдавшись перед теткой, но не найдя теперь повода выпросить у нее денег, Богдан пришел в компанию налегке. Стыдливо сославшись на свою некредитоспособность, он робко пытался отказаться провести с ними вечер, но новые друзья запротестовали.
— Богик, — протянула Люсик, — ты антикварная редкость! Кто же из-за такого пустяка оставляет милую компанию?
— Чтоб мы были без валюты? — воскликнула Нэльчик. — Какая убогость фантазии!
— Сколько тебе? — Абрамзон вытащил пачку денег.
Богдан растерялся:
— Ну, на вечер…
— Возьми, — Михель протянул две новенькие бумажки достоинством по двадцать пять рублей. — Но помни, что занимать деньги всегда плохо: берешь чужие и на время, а отдавать придется свои и навсегда.
Люсик и Нэльчик захихикали — фраза им показалась остроумной.
— А самое отменное качество денег, — продолжал острить Абрамзон, — их количество: чем больше, тем лучше.
Богдан взял деньги и со страхом подумал: «Как же буду расплачиваться?». Но тут же себя успокоил: «Можно сегодня потратить скромно, завтра пополнить теткиными и отдать»…
Конечно же, он мог бы и не расплачиваться третий раз подряд, но Люсик и Нэльчик не без намека похвалились дорогими браслетами, которые, по их утверждению, подарил им расточительный Михель.
И сколько же нового Богдан узнал от своих изысканных в манерах друзей! Оказывается, можно жить не так, как живут все труженики в их провинциальном городке. Работают, месяцами откладывают деньги, чтобы приобрести какую-нибудь дорогую вещь. Ресторан посещают только по случаю семейного торжества или по большим праздникам. Им, наверное, и в голову не приходит, что можно жить вот так, как Абрамзон и его подруги. Михель, по примеру покойного отца, тоже когда-то честно работал в парикмахерской, довольствовался только зарплатой и чаевыми. Но вот уже несколько лет он там трудится для отвода любопытных глаз, а источник дохода у него совсем другой, а какой — Богдан узнает позже. Нет, он не ворует, просто у него сейчас много друзей, с которыми мастер держит деловые связи.
Нэльчик, к удивлению Богдана, оказалась замужней, но все лето без тоски живет на расстоянии от своего «милого и щедрого старикана». Люсик тоже выходила замуж. Ее супружеская жизнь оборвалась сразу же после медового месяца. По этому поводу Абрамзон сострил: «У ее мужа заработок был маленьким…». Люсик живет на иждивении отца, заведующего самым крупным фотоателье в городе.
Утром Михель сухо потребовал долг. Верескун растерянно развел руками.
— На что рассчитывал? — наседал Абрамзон. — Умел кататься, умей и саночки возить. С такими дамочками прибедняться нельзя. Расходовать деньги умеешь, учись их делать…
В полдень Богдан и Люсик стояли у пирса и смотрели на огромный теплоход, прибывший из заграничного плавания. Пассажиры нетерпеливо спускались по трапу, торопливо показывали вещи таможенникам и растекались по набережной.
— Он нас видит, — таинственно сообщила Люсик и закурила. — Сядем на той скамеечке, — показала на место под густым каштаном.
Богдан, взявший напрокат у Абрамзона зеленую шляпу, черный с блестящими камнями галстук и увесистую деревянную трость, выглядел элегантно, И если бы кто-то из бывших одноклассников увидел его в этот момент рядом с экстравагантно разодетой дамой, вряд ли узнал в нем не всегда опрятного Верескуна. Богдан выглядел солиднее и старше своих восемнадцати лет.
Тот, кого ждали, сделал вид, что незнаком с Люсиком. Он грузно сел на скамейку рядом с Богданом, вытер платком лоб и шумно выдохнул:
— Ну и духота здесь!
— День на день не приходится, — отозвалась Люсик.
Пассажир с теплохода пристроил свою трость к скамейке, пыхтя перевязал на туфлях шнурки и поднялся. Этот минутный эпизод потом долго не давал Богдану покоя. Трость, взятая «напрокат», была подменена. Чем их начинили владельцы, Богдан не знал.
— Контрабанда, — легко и просто ответил ему Михель, — то есть запрещенные к ввозу и вывозу товары.
— Так за это же…
— За это дают солидные сроки, — спокойно продолжал за него Абрамзон. — Это очень рискованное, но и доходное дело. Хочешь жить, умей крутиться.
— Ну, а если… — Богдан не находил слов.
— Если нигде не проболтаешься, — перебил его Михель, — тебе уже ничего не грозит. Дело сделано. Помни, что жизнь — это счастливая случайность, но обязательно со смертельным исходом. Молодость не любит ранней развязки. Трепанешься — пойдешь на скамью подсудимых, а, может, не доживешь и до нее. Тебе это ни с какой стороны не светит, поэтому я спокоен.
И еще одна ночь прошла в кутеже.
— В армию уходишь? Это, по-моему, прозаично и скучно, — лепетала захмелевшая Нэльчик. Люсик возражала:
— Брось ты свою теорию обреченности! Возможно, Богик попадет в морской флот. Будет ходить в заграничные плавания. Он увидит свет. Парамарибо, Сидней, Монтевидео! Эх, почему я не родилась мужчиной! Здесь мы прозябаем. Жизнь там! — она резко и значительно показала рукой выше голов собеседников. Ей не возражали…
— Вы призываетесь в пограничные войска, — стройный майор пожал Богдану руку. — Поздравляю, товарищ Верескун. Вас ждет, не скрою, трудная, но почетная служба. Верю, оправдаете высокое доверие народа.
Да, майор, прибывший за молодым пополнением, верил парням, призванным служить на границе. У всех у них были примерно одинаковые биографии, которые излагались на полстранице; школа, год работы или учебы, комсомол. Не отличалась она ничем по документам и у Богдана Верескуна. Школьная и комсомольская характеристики положительные. Родители судимости не имели, за границей из родственников никто не проживал. Формально не было никаких оснований не призывать Верескуна на службу в пограничные войска. А то, что случилось с ним за короткий срок в большом портовом городе, осталось тайной, покрытой мраком. Ее Богдан никому не раскроет. Все это в прошлом. Оно, думал Верескун, забудется.