В этом и был весь Альберт Ванмеер. Он преподносил единственной дочери в качестве подарка на ее день рождения возможность наблюдать за достаточно кровавым зрелищем, с легкостью бил ее по рукам, в открытую заявляя, о своем недоверии, хотя был уверен в обратном, не переживал, что эти слова могут ее ранить, но сама мысль о том, что где-то голодает старый кот, которому не помешает диета, сеяла в его душе тревогу.
- Покормлю..., - махнула рукой Хоуп и с удовольствием поднялась с неудобного кресла, обошла стол и крепко обняла отца, который удовлетворенный переговорами снова вернулся к заполнению формуляров.
- Кошачий корм в шкафчике, внизу, левее от мойки, а для тебя, свежая моцарелла в холодильнике.
- Ну, хорошо! А то, меня уже ревность подмывать начала. Но все стало на свои места... «Доча, кот на первом месте, но за тебя я тоже не забыл!». Забота и внимание достаются всем поровну, но сначала коту, а потом мне! Любовь по -Ванмеерски!
- Надеюсь, ты закончила? - Альберт угрюмо вскинул брови, не разделяя сарказма, который так и сочился из Хоуп.
Дверь в кабинет мягко захлопнулась и сконцентрировавшись на прогнозе лечения, доктор Ванмеер про себя поблагодарил дочь, за то, что она избавила его от раздутых слов благодарности, хотя, эту заслугу он с гордостью приписывал своему спонтанному методу воспитания и гордился, едва ли не больше остальных отцовских лавров — лаконичность.
«Неплохо», - подумал доктор, заканчивая писать третью страницу мелким сбитым почерком, в то время, как Хоуп уснула прямо в такси, спустя всего несколько минут после того, как пробубнила адрес водителю.
Дом Ванмееров располагался в уютном зеленом районе на Сербер-драйв, на юго-востоке районе Лорелхерст. Двухэтажный, современного типа, этот дом только внешне остался нетронутым, после смерти миссис Ванмеер.
Решение переделать все внутри было обоюдным. Хоуп долго думала над поставленным отцом вопросом, который, казалось, не мог даже на стены смотреть спокойно, чтобы воспоминания не лезли в голову и не рвали сердце. Альберт Ванмеер был человеком верующим, но никогда не навязывал религиозность своей дочери, аргументируя это тем, что его выбор был сделан только после того, как он прошел долгий и нелегкий путь, на котором атеизм и просто безразличие не давали ему необходимого покоя и гармонии. В конце концов, он каким-то образом смог увязать науку и основные религиозные догмы, чтобы хоть немного смягчить характер Хоуп.
Девочка росла нелюдимой, в школе ее дразнили ботаником, друзей было мало, а ее полнейшая непробиваемость бесила сверстников еще больше. После смерти матери, уже будучи студенткой медицинского колледжа Хоуп на некоторое время пустилась во все тяжкие, но вскоре сама взяла себя в руки и начала собственную священную войну со смертью.
Несчастные случаи, которые отнимали жизнь у людей, были от того и обиднее, что за человека, практически не было возможности побороться. Автомобильные аварии, ломали судьбы, а их жертв привозили порой уже просто для констатации факта смерти.
Таксист растолкал свою пассажирку, только после того, как на счетчике выпрыгнуло ровно двадцать пять долларов, таким образом и девчонке дав поспать, и себя не обделив.
Хоуп с трудом вылезла из машины и поморщилась от яркого солнечного света. Ее помятая форма, которую она не удосужилась переодеть, контрастировала на фоне зарослей олеандра, шарообразных кустов лаванды, багровых листьев барбариса и выглядывающих розовых, мохнатых пиков астильбы.
Дом окружали высокие клены, а на заднем дворе рос огромный дуб, которым отец особо гордился. Хоуп прошла мимо буйно цветущего сада, едва ли не с закрытыми глазами. Она с облегчением выдохнула, когда очутилась внутри дома, где царила прохлада и полумрак. Прижав спиной входную дверь, она тут же услышала, как солидная по весу туша спрыгнула с немаленькой высоты и топот лап, довольно быстрый, оборвался где-то неподалеку. Хоуп открыла глаза и тут же послышалось не дружелюбное шипение.
- Угомонись, жирдяй! Я с миром, а сейчас еще и с едой буду!
Отмахнувшись от недовольной морды кота, который был явно заласкан и не знал отказа, судя по своим размерам с упитанного французского бульдога, Хоуп сразу пошла за кошачьим кормом, чтобы избавить себя от этой недовольной мины.
Окси заинтересованно мурлыкнул, когда заветный шкафчик распахнулся и довольно дернул хвостом, когда расстояние, между банкой и его миской стало стремительно сокращаться, а до ушей донесся божественный звук открываемой крышки.
Кот подошел ближе и требовательно мяукнул, Хоуп не стала церемониться и светло-коричневая мясная масса ляпнулась в миску, так, что пара брызг отлетела прямо в морду животному и тот недовольно зажмурился.
- Не благодари, - девушка довольно оскалилась и тут же открыла холодильник.
От вида гладких боков, внушительного шарика нежного сыра, рот наполнился слюной, но тут уже стоило подумать о гигиене. Томящее предвкушение редко баловало Хоуп своим наличием в ее жизни, а потому им нельзя было лишний раз пренебрегать и несмотря на усталость и состояние мышц, которые напоминали вату, девушка отправилась в душ, на ходу обдумывая мысль, что переезд на съемную квартиру был явно неудачной идеей и независимость не стоила своих сомнительных свечей, ведь ее отец был редким гостем в собственном доме, мало что запрещал ей самой, потому что вся жизнь Ванмееров протекала на работе, а посещение родового гнезда, больше напоминало попытку создать видимость нормальной жизни и семьи.
Отец отговаривал Хоуп переезжать и жить отдельно, но не настаивал. В итоге он оказался прав. Как и в тех случаях, когда говорил, что время почти все лечит, что Хоуп сможет обходиться без матери, что работа, со временем, заменит и его самого, и что это вполне нормально для врачей.
Он слишком часто был прав. Это пугало.
Горячая вода, окутывала уставшее тело и Хоуп стояла под упругими струями, наслаждаясь тем, что можно не шевелиться, что нельзя было сказать о ее мыслях. Она основательно обдумывала слова отца о том, что в детском онкологическом отделении она долго не задержится. Там все труднее и каждая эмоция возводится в совершенно иную степень.
От того и лишний повод придать своей жизни большего смысла и хотя бы попытаться облегчить жизнь и детям, которые борются наравне со взрослыми и их родителям, которым, порой, нужна еще большая поддержка. Хоуп знала, что ее мать одобрила бы ее выбор и подбодрила.
- «Когда ты чего-то хочешь всеми фибрами своего существа, на тебя работает вся Вселенная, а значит, ничего невозможного нет».
Эти слова мама повторяла Хоуп каждый день, вместо молитвы. Она всегда заставляла запоминать только хорошее, ведь по ее личному убеждению именно порыв сделать лучше, пусть омраченный страхом и сомнениями, дает настоящий импульс к развитию и заставляет стремиться к большему. Именно мать вбила в голову Хоуп, что смерть понятие не конечное и тем важнее зацикливаться не на ней, а на жизни, что этим и занимается ее отец, которого постоянно не было дома.
Хоуп всегда любила детей, но не торопилась заводить собственных в виду объективных причин, первой из которых значилось почти полное отсутствие свободного времени. Она подозревала, что много сил уйдет на борьбу с жалостью, но тут огромное спасибо отцу - Альберт Ванмеер буквально вытравлял это чувство из сердца своей дочери, на словах и на деле, подкрепляя собственным примером, что эта субстанция только вредит настоящим врачам, которые должны сочувствовать, но не скатываться до жалости, которая отупляет и заставляет руки дрожать, а хирургам это верная тропинка на покой.
Хоуп не хотела никому, даже самой себе доказывать, что ей подобная работа под силу, она знала, что справится с ней, не из-за того, что она железобетонная Ванмеер с каменным сердцем. Наоборот, Хоуп надеялась, что в детском онкологическом отделении ее саму спасут от превращения во взрослого, серьезного человека.