— На границе без происшествий.
— Хорошо, — ответил сидевший в машине майор Серебренников. — Продолжайте службу.
«Газик» проскочил завод эфирных масел и въехал в районный центр. Возле хлопкоочистительного завода пришлось задержаться: взад-вперед маневрировал паровозик. Он толкал порожние платформы, оглашая воздух петушиным криком, и наконец скрылся за железными воротами.
«Газик» прошмыгнул под проводами, укутанными почерневшими хлопьями ваты. Вдоль улицы выстроились чинары и тополя с побеленными стволами. За ними блестели оконными стеклами аккуратные домики. Лениво плескалась вода в арыках, слизывая с берега опавшие листья.
Потом поселок оборвался, и «газик» затрясся на выбоинах, взметая пыль. Запахло раскаленным песком.
Бородуля перестал дремать, уставился на крутой затылок майора. Серебренников повернулся к нему:
— Надо было выехать пораньше, пыли бы столько не наглотались. Впрочем, на границе говорят: поешь ветерку с песочком — и сыт.
— Почему? — спросил Бородуля.
— Вот послужишь на границе — поймешь, — ответил майор.
— У меня отец тоже на границе служил, — вдруг сказал Бородуля.
— Давно? — поинтересовался Серебренников.
— Еще перед войной.
— Я в то время на Дальнем Востоке служил. Есть такая бухта — Находка.
— Командовали? — спросил Бородуля.
— Командовал.
— Всей бухтой?
Серебренников засмеялся.
— Да нет. Немножко поменьше — отделением.
Бородуле вдруг показалось, что они с майором старые приятели.
Вскоре Серебренников уже знал, что Бородуля окончил лишь семь классов. В колхозе больше был на подсобных работах. Хотели его направить в школу механизаторов, да он отказался. Потом посылали было на курсы садоводов, но ведь это бабье дело. Сватали за него дочку бригадира. Хорошая девушка, между прочим. Да раз сами сватали, какой ему интерес был?..
Солнце прямым попаданием било в машину. Серебренников протянул водителю зеленые очки.
— Не надо, товарищ майор, — пытался возразить Микаелян.
— Берите, берите. А где же ваши очки?
— Они у меня, товарищ майор, не держатся.
— Вот только потеряйте эти, — пригрозил Серебренников, и Микаелян понял, что назад очки у него майор не возьмет.
Еще через полчаса въехали на заставу. Капитан Ярцев встретил у ворот. Серебренников протянул руку.
Дежурный представился:
— Сержант Назаров.
Бородуля высунулся из кабины и сразу признал в нем своего бывшего командира отделения.
— Почему не докладываете? — строго спросил Ярцев.
Бородуля удивился:
— Так ведь я это… с товарищем майором.
Но Серебренников тоже смотрел строго:
— Докладывайте, Бородуля.
Тот надулся, но доложил. Дежурный принес воду, полил Серебренникову на руки.
— Покажите рядовому Бородуле койку и пусть займется чем-нибудь, — распорядился капитан Ярцев.
— Есть! — ответил дежурный. — Пошли, Бородуля.
Солдат неохотно повиновался. Перед входом в казарму Назаров остановил его и молча показал на щетку. Бородуля поставил на ступеньки вещевой мешок.
Кряхтя, стал чистить сапоги.
Потом сержант провел Бородулю в дальний угол казармы, показал на аккуратно заправленную чистыми простынями койку под свернутым накомарником. К спинке была прикреплена незаполненная бирка.
— После обеда заполните. Ясно? И вот что: наше отделение лучшее на заставе.
— Понял, — вздохнул Бородуля. Его не очень-то радовало, что придется служить под началом сержанта Назарова. Бородуля помнил его по учебному взводу: язва, а не сержант. Просто отдохнул, пока был в хозяйственном взводе.
Часовой по заставе окликнул дежурного:
— Катер возвращается!
Сержант велел Бородуле привести себя в порядок и, придерживая клинок, чтобы не бил по ногам, зашагал встречать экипаж. Он видел, как Шарапов развернул катер, поставил против течения. Кошевник бросил чалку — толстый витой канат — на мертвяк, и почти сразу мотор заглох.
Когда пограничники подошли, Назаров отвел их в сторону:
— Разряжай!
По дороге на заставу Назаров будто невзначай заметил Шарапову:
— Увидишь Истат, предупреди серьезно, чтобы реже ходила к реке.
— Опять обливалась? — стараясь казаться равнодушным, спросил моряк-старшина.
Потом дежурный сообщил, что приехал Серебренников. Шарапов обрадовался — у него было много вопросов к майору.
Дежурный доложил начальнику заставы, что с границы прибыл экипаж катера. Ярцев, получив у майора разрешение, направился к наряду.
Шарапов на макете участка показал капитану, где река изменила фарватер и образовалась мель.
Ярцев слушал внимательно: все это он должен был учесть в службе пограничных нарядов. Он вернулся в канцелярию и стал что-то писать.
Серебренников оторвался от партийных документов, которые в это время просматривал. Ему показалось, что капитан нездоров. Сидит, низко опустив голову. И скулы, и нос, и подбородок — все заострилось.
— Ты, случаем, не заболел, Николай Петрович? Выглядишь что-то неважно.
— Устал, — неохотно ответил капитан. — Заместитель на курорте, вот и верчусь как белка в колесе.
— Ночью пойду на поверку, — заметил Серебренников. — Учти, пожалуйста.
В канцелярию вошел Шарапов и обратился к майору:
— Завтра у одного солдата день рождения. Мы хотим отметить, организовать на заставе стол именинника.
Серебренников заинтересовался.
— А ну-ка, садись, садись.
— Мы себе мыслим это так, — объяснял Шарапов, продолжая стоять. — Сажаем, значит, именинника с близкими друзьями за отдельный столик. На столе цветы… — Тут он запнулся. — В общем, есть бумажные у Тамары Ивановны Ярцевой, и она обещала. А потом — конфеты, пирог. Пусть солдат чувствует, что он действительно именинник.
— Молодцы! — одобрил майор.
Старшина прищурился, словно представил себе, как будет выглядеть стол именинника:
— Белая скатерть — хорошо. Цветы бумажные — тоже. Но вот если бы настоящие…
Зазвонил телефон.
— Ясно, куда клонит Шарапов, — сказал начальник заставы, поднимая трубку. — Есть в поселке девушка, и стоит у нее на подоконнике фикус.
— А что, — подхватил Серебренников, — это идея. У кого фикус?
— Конечно, у секретаря поселкового Совета, — ответил Ярцев и бросил в трубку: — Слушаю!
— Не даст она мне. — Шарапов смутился.
— А, Истат Мирзобаева, — вспомнил Серебренников. — Так вы скажите, старшина, что это я прошу.
Ярцев принимал телефонограмму.
— Поздравляю, товарищ Шарапов, — сказал он, вешая трубку. — Вам присвоено очередное звание. И Кошевнику тоже.
— Давно так не фартило. Дошел после второй стопки. Целуется.
— Не трепись, Зуб, выкладывай все по порядку.
На траву шлепнулся кожаный бумажник с двумя отделениями. В одном — паспорт и военный билет, в другом — двести рублей наличными и аккредитив.
— Так что же, на одном бумажнике пофартило?
— Есть еще сумочка, Буйвол. Только не у меня она, у штымпа. [5]
— Откуда штымп? Как познакомились?
— Ростовский, говорит. Ну я бумажник взял — и ходу. В тамбуре электрички дымы пускаю. Вдруг — он. Кругом никого, он да я. Вытаскивает часы. Я удивился: точь-в-точь как у моего «клиента».
— Что же сам не взял?
— Цепочка мудреная. Бился — никак.
Зуб — узкий в плечах, с длинным лицом. Когда смеялся, выставлял напоказ золотые коронки. Это своего рода приманка: заметит приезжий человек в ресторане хорошо одетого, с виду болезненного парня, тоже, наверное, отдыхающего, и проникается к нему доверием. Зуб робко попросит разрешения присесть рядом, закажет коньяк — и жертва обречена…
— Это, говорит, не вы, случаем, обронили? — продолжал рассказывать Зуб. — «Конечно», — отвечаю.
«Прошу, сэр». Я за часиками. А он: «Стоп!..» Предлагает руку и сердце.
— Раньше не бывал в наших краях? — сразу поинтересовался Буйвол.