В эту минуту одна из присутствующих дам посмотрела на часы и ужаснулась: было без пяти двенадцать, ее слова произвели впечатление, все замолчали, даже Тельма. Одни и те же мысли возникли у сидевших за столом людей, передаваясь от соседа к соседу, у каждого были дорогие им существа, семья, дом, был родной очаг, от которого они уже давно были оторваны, и каждому вспоминались прежние сочельники, вспоминались те, кто умер, и те, кто далеко, вспоминались все беды Франции. Парочки переглядывались, одинокие опускали глаза.
- Уже полночь? Это точно? - спросила Мано, и на фоне общего молчания было особенно заметно, что голос ее предательски дрогнул.
Над столом, где веточки остролиста стыдливо скрывали начисто вылизанные гостями тарелки, капитан поднял левую руку с часами. Соседи склонились над циферблатом.
- Ровно полночь, - сказал кто-то.
Мано поднялась с места.
- Поскольку полночь наступила, - произнесла она, - наиболее чувствительные могут облобызать друг друга.
И первая подала пример, обняв своих соседей справа и слева. Агнесса ждала, пока Мано подойдет к ней, ждала, опустив голову, отчего ее лицо Юноны казалось еще более упрямым, и уж совсем не вязалась с этим выражением по-детски выпяченная нижняя губка. Дойдя до Агнессы, Мано наклонилась и взяла в свои руки ее голову, но почувствовала, что та сопротивляется. Мано выпрямилась, и тут Агнесса вскочила с места, бросилась в объятия подруги и заплакала,
Агнесса сама удивилась этому неожиданному взрыву и никак не могла успокоиться, прерывисто дышала и тревожно жалась к груди подруги. Затем вспомнила, что они не одни, и пробормотала какие-то извинения.
- Помилуйте, - сказала Тельма Леон-Мартен самым непринужденным тоном, это же так естественно. Мы все взволнованы, но только вы одна не поддались чувству ложного стыда. Что ж тут такого?
Агнесса вернулась на свое место за столом.
- Нет, нет, мне право неловко, вы должны простить мне эту нелепую выходку. У меня ведь в оккупированной зоне осталась вся семья. В Париже, воскликнула она, подняв голову. - И никаких известий. И никаких известий также от близких, находящихся в плену.
Она сказала это наудачу, но почти без риска ошибиться, ибо плен угрожал любому ее родственнику, братьям и кузенам. В семье Буссарделей не принято было уклоняться от исполнения воинского долга.
Тельма тут же предложила свои услуги. Они офицеры? А они воевали в четырнадцатом году? Нет? В таком случае их нелегко будет вызволить. И все-таки... Она доверительно сообщила гостям об одном важном государственном проекте. Наверху поговаривают о том, что нужно подготовить людской состав для обмена. С нашей стороны будут отправлены добровольцы для работы на немецких заводах, взамен чего немцы освободят военнопленных из расчета один военнопленный за трех рабочих. Ну в общем что-то вроде старинного обычая, когда "откупались" призывники. Конечно, тут есть разница: время военное и мы являемся побежденной страной. Немцы не могут согласиться на паритет, поэтому и будут менять троих на одного. Сейчас вопрос изучается, Операция будет именоваться "Смена".
Глава II
Позже, когда гости разошлись, у Агнессы и Мано, оставшихся в одиночестве, вырвался вздох облегчения: долг был выполнен. Агнесса подсчитала деньги, которые ей удалось незаметно собрать с гостей в счет складчины. - До чего мы дошли! - пробормотала Мано. - И даже протестовать нельзя, а то скажут, что ты не понимаешь всей серьезности ситуации. Ну, да бог с ними. Надеюсь, не пришлось клянчить?
- Нет, не беспокойтесь. Я ждала, когда сами предложат. Что касается трех журналистов, у которых в кармане ни гроша, то я просто отказалась принять у них деньги.
Не говоря уже о том, что условия жизни вполне оправдывали систему складчины - более того, такая система диктовалась простым приличием, - все знакомые Мано прекрасно знали, как она стеснена в средствах. Ее единственным источником существования была коллекция картин, оставшаяся в мастерской покойного мужа, в старой высокой части городка Кань, к счастью, коллекция содержала и картины других художников, а не только творения самого коллекционера. Мано расходовала эти фонды с мудрой неторопливостью, в первую очередь отделываясь от балласта, и лишь изредка, в порядке исключения, расставалась с картиной, подписанной именем, всегда имеющим спрос на рынке. Если верить Мано, она без труда приносила эти жертвы.
- С годами я становлюсь все более и более равнодушной. У меня пресыщен глаз, как у других притупляется вкус к пище. Нет таких шедевров, которыми я слишком бы дорожила, да и людьми тоже!.. Со стороны можно подумать, что я люблю оказывать услуги, люблю быть на людях, - отнюдь! В лучшем случае это некая душевная гигиена. А то зачерствеешь!
К тому же нужно было поддерживать на должном уровне приток посетителей в домике на холме, что способствовало очередным распродажам картин. Если оглянуться на годы, протекшие со времен монпарнасского расцвета, который был и расцветом Манолы, то окажется, что приятельница Агнессы не утратила ровно ничего, кроме последнего слога своего имени. Напротив, истекшие годы, все более сказывавшиеся в чертах ее лица, по мере того как росло ее пристрастие к косметике, даже сблизили нынешнюю Мано с портретами Манолы, написанными грубо мазками в обычной манере ее супруга, двадцать лет назад изображения и оригинал имели куда меньше сходства. Даже поседев, она не перестала стричься под мальчика, благо волосы у нее были прямые и жесткие. Таким образом, оставаясь неизменной в кругу множества женщин, которые непрерывно меняли свою внешность в соответствии с модой, все более склонявшейся к женственности, Мано на современный вкус выглядела старой лесбийкой - грех, в котором она ни ранее, ни позже не была повинна.
Мано и Агнесса убрали со стола, перемыли посуду, радуясь этому одиночеству вдвоем, а также тому, что, не сговариваясь, распределили между собой хозяйственные хлопоты, снуя от стола к раковине, от раковины к мусорному ящику... Забыв усталость, треволнения сегодняшнего вечера, Агнесса испытывала теперь блаженное состояние, знакомое женщине, когда, наведя чистоту, перемыв, вытерев все, она показала себя куда более расторопной прислугой, чем настоящие прислуги.