Ераст. Нет, зачем же-с! Да мне ни серебра, ни золота, никаких сокровищ ка свете не надо, только б ласку видеть да жалел бы меня кто-нибудь. Вот теперь ваш подарок, конечно, я очень чувствую; а ведь для души тут ничего нет-с. Для меня только ласковое слово, совет, наставление для жизни в тысячу раз дороже всяких подарков. А ежели пожалеть, утешить в горе, заплакать вместе… об таких предметах зачем и мечтать! Потому этого никогда не дождешься…
Вера Филипповна. Отчего ж не дождешься? Ведь уж я плачу, Ераст!
Ераст. Это для меня сверх всякого ожидания. Такое счастье, что уж я и не знаю, как его оценить и чему приписать! Все-таки по крайности позвольте хоть ручку поцеловать.
Вера Филипповна (задумчиво). Не надо, мой друг; ты знаешь, что я не люблю.
Ераст. Вы сами изволили говорить, что у матери следует руки целовать, а вы для меня гораздо дороже-с. Потому мать – это дело даже довольно обыкновенное, у всякого она есть; а чтоб посторонняя женщина такие чувства имела – это, по нынешним временам, невозмо-кно и встретить. Не обижайте, позвольте ручку!
Вера Филипповна. Ну, изволь, мой дружок. Только, пожалуйста, чтоб уж никогда…
Ераст (целуя руку). Как никогда, как никогда, помилуйте! Подняли меня до небес и опять приказываете мне взять оборот на старое положение. Я так осмеливался думать, что не последний раз я от вас такое утешение в своих горестях имею.
Вера Филипповна. Да я, дружок, только насчет поцелуев-то; а побеседовать с тобой, посоветовать что, потужить вместе я, пожалуй, и вперед не откажусь.
Ераст. Только того-с и жаждет душа моя.
Вера Филипповна. Что ж, отчего же! Тут дурного ничего нет.
Ераст. Окромя хорошего, ничего нет-с. Но при всем том я от вас отойду подальше; потому Аполлинария Панфиловна сюда приближается. (Уходит.)
Входит Аполлинария Панфиловна.
Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.
Вера Филипповна. Воротились?
Аполлинария Панфиловна. Затолковалась с одной знакомой. А вы все еще тут сидели?
Вера Филипповна. Да, отдыхаю. Хорошо здесь воздухом-то подышать; еще поспею, служба долгая, часов до десяти.
Аполлинария Панфиловна. Да, да, конечно, на вольном воздухе… то дома-то, в четырех стенах сидеть! Проводить есть кому, так что ж вам! Не то что до десяти часов, хоть до полуночи оставайтесь.
Вера Филипповна. Я без провожатых, одна езжу.
Аполлинария Панфиловна. А словно как я тут вашего приказчика, Ераста, видела.
Вера Филипповна. Да, и я видела; так ведь он тоже помолиться пришел, а совсем не для проводов; он сам по себе, а я сама по себе.
Аполлинария Панфиловна. Да, конечно. Хороший он человек, солидный, скромный такой.
Вера Филипповна. Не знаю я их, приказчиков-то, да и вижу их очень редко. Какие они там, уж это не мое дело, это Потап Потапыч знает.
Аполлинария Панфиловна. Хороший человек, хороший: не болтун, не похвастает, женщину не опозорит, которая к нему снисходительность имеет, уж хоть умрет, а промолчит. Другие ведь такие охальники, чего и нет, наговорят; а этот хоть бы что и было, так режь его, не выдаст. Оно и дорого для нас, для женщин-то.
Вера Филипповна. Не понимаю я, что вы говорите.
Аполлинария Панфиловна. Да что вы, Вера Филипповна; что тут такого непонятного! Разумеется, скромный мужчина гораздо приятнее. Другой, знаете, и собой некрасив, а, глядишь, очень хорошая женщина любит. А за что? За скромность. Вот Оленька сама мне проговорилась, а он молчит и виду не подает.
Вера Филипповна. Оленька, говорите вы? Какая Оленька?
Аполлинария Панфиловна. Да Оленька, ваша племянница. Болтушка она; хорошо еще, что такого скромного человека нашла. Попадись она другому, гак уже муж-то давно бы узнал.
Вера Филипповна. Да что вы говорите! Может ли быть!
Аполлинария Панфиловна. Да что ж такого мудреного! Эх, матушка Вера Филипповна. Да сплошь да рядом, чему тут удивляться-то!
Вера Филипповна. Нет, я не верю вам, он кажется таким скромным, сиротливым.
Аполлинария Панфиловна. «Кажется». Да мужчина, каким ему нужно, таким он и кажется: где надо быть смирным, он смирен, где надо бойким, он бойкий; где плакать – плачет, где плясать – пляшет. Всякий мужчина коли он не дурак, так плут; а у всякого плута свой расчет. Разини-то повывелись, нынче палец в рот не клади, откусят.
Вера Филипповна. Ах, право, как это неприятно, как неприятно!
Аполлинария Панфиловна. Да вам-то что за дело:Пущай их…
Вера Филипповна. Да как же это… в нашем доме! Нет, нехорошо, нехорошо.
Аполлинария Панфиловна. Да ведь слухов никаких нет, никто про это тоже не говорит, все равно что нет ничего.
Вера Филипповна. Нет, все-таки… Вот поди узнай людей-то!
Аполлинария Панфиловна. Да зачем их узнавать! И верить никому не надо. Надо только самой быть осторожной. Ведь не к присяге же всякого приводить! Вот я никому не верю. Мало ли что сгоряча-то говорится… Пожалуй, меня обманывай, я не рассержусь: я зато сама десятерых обману. Ах, заболталась я с вами. Прощайте, домой пора.
Вера Филипповна. Уж и я.
Аполлинария Панфиловна. Что так? Вы достоять хотели?
Вера Филипповна. Да что-то нездоровится, так как-то не по себе.
Аполлинария Панфиловна. Погуляйте немножко! На воздухе-то лучше. Куда вам торопиться!… Да где он тут? Вон, кажется, идет… Парень-то так, без дела шатается… он и проводит вас. Прощайте! (Уходит.)
Вдали показывается Ераст.
Вера Филипповна и Ераст (вдали).
Вера Филипповна. Кто из них лжет: он или она? Да что мне, в самом деле… как хотят; мне за них не отвечать. Только вот уж разговаривать-то не надо. Разве пойти в собор… да нет, какая уж молитва.
Ераст подходит.
Что тебе, Ераст?
Ераст. Не будет ли какого приказания от вас?
Вера Филипповна. Какие приказания! Я уеду сейчас.
Ераст. А мне-с?
Вера Филипповна. Да что ж мне до тебя! Хочешь оставайся, хочешь – домой ступай.
Ераст. Только и всего-с?
Вера Филипповна. Чего ж тебе! Я приехала молиться, ты тоже; я себя знаю, и ты свое место понимай.
Ераст. Это уж совсем другой разговор против давешнего, одно к другому не подходит.
Вера Филипповна. Ну, что ж делать! Пока человека не знаешь, так ему и веришь; а как узнаешь про дела его, так по делам ему и цена.
Ераст. Теперь я понимаю. Так я и ожидал. Значит, в ваших глазах меня очернили; и теперь, что было Для меня дорогого на свете, я всего лишен, потому вы считаете меня неосновательным человеком. Ну, что ж Делать? Знать, такая судьба, так тому и быть. Но после всего этого позвольте вам сказать два слова.
Вера Филипповна. Говори!
Ераст. Первое-с: ничего такого и никаких дурных дел за мной нет. Если что вам сказано, так это все пустое, все наносные слова. Есть за мной один грех: что я больше всего на свете уважаю и люблю женщину, которая очень высока для меня; но этого я грехом не ставлю.
Вера Филипповна. Ну, дальше что ж?
Ераст. Так как вижу я со всех сторон одни нападки и ниоткуда мне никакой радости и утешения нет; так для чего жить-с? Не в пример лучше будет, ежели свою жизнь покончить.
Вера Филипповна. Что ты, бог с тобой! Какие ты слова говоришь!
Ераст. Слова самые настоящие; все это так и будет. Спасения мне нет, спасти меня никто не может… только может одна женщина, и эта женщина – вы-с!