Ксеньке дятел нравится - она его не раз видела в парке.
А жучки не нравятся. Ей хочется, чтобы в ее мире добрый дятел был, а злых жучков не было. И она, подумав, решительно сообщает: "Дятел съест всех жучков и будет летать ко мне, я буду давать ему крошки..."
Меня такое решение проблемы не устраивает. Зачем закреплять в воображении ребенка заведомо неверное представление о природе?! "У дятла от крошек живот заболит, ему можно есть только жучков", - говорю я с беспощадной неуступчивостью, потому что свято верю в право ребенка знать обо всем правду и только правду. Ксенька подбирает сухую ветку, задумчиво стучит ею о ствол дерева и бросает. "Я позову врача и мы полечим дятла", говорит мне этот юный несгибаемый волюнтарист. Я лихорадочно пытаюсь найти примеры более яркие и убедительные. Но разговор на эту тему продолжать не решаюсь: понимаю- он окончится так же. У нее уже сложилось свое неправильное (типичное для городского ребенка, оторванного от повседневной жизни природы) представление, сформированное книжками и нашими родительскими сентенциями. То есть мы выстроили в ее сознании схему, которая наверняка будет мешать ей исследовать реальность. Мы населили ее воображение образами добрых и злых животных, которых на самом деле нет.
Это открытие омрачает мое безоблачное настроение. Мельтешение Ксеньки между деревьями начинает казаться мне бессмысленной тратой времени. Я замечаю в своей дочери множество недостатков- слишком громко смеется, не умеет держаться с посторонними (отворачивается, когда спрашивают, норовит спрятаться за спину родителя). Не научили мы ее сосредоточиваться, не разбрасываться, занимаясь чем-то...
Словом, дело из рук вон плохо. Чувствую, как подступает раздражение и на нее, и на себя, и на Валю. Затем - реакция на раздражение: мысль о своем неумении как следует организовать отношения, сделать их направленно воспитывающими...
В этот момент Ксенька, стоявшая на берегу озерца, крикнула: "Папа, смотри!" Она увидела большую, сверкающую слюдяными крыльями, тихо стрекочущую стрекозу, осторожно опустившуюся на стебель травы. "Как вертолет!"- отметила Ксенька, разглядывая ее. Я тоже стал смотреть на стрекозу, на ее замечательно-прозрачные вздрагивающие крылья, и мне вспомнилось: в детстве, увидев в первый раз в жизни вертолет, опускавшийся за крайним домом нашего села, на клеверное поле, я подумал: "Как стрекоза!"
"А не в этом ли дело? - мелькнула у меня мысль... Ксенька вначале увидела вертолет (его мы часто видели из окна-он опускался за крышами соседних домов на поле стадиона), а потом только - стрекозу. Большой мир она открывает для себя совсем не так, как я когда-то. Для меня речка, корова, лошадь были каждодневной обыденностью, для нее это ожившая картинка из книжки. Для меня вертолет, телевизор, магнитофон, которые я увидел уже школьником, были чудом. Для нее они - обыденность.
Она идет к познанию среды как бы с другой стороны - от того, что сделано руками людей. И в этом, конечно, есть свои преимущества и свои недостатки. Но дело не в этом. А в том, что Ксенька развивается в иной обстановке и по-иному. Темп развития, характер, "стимуляторы", внутренние импульсы - все иное.
Словом, она- отнюдь не мое "я", каким я был в ее годы.
Я же, видимо, неосознанно отождествляю себя (точнее, тот образ, который сложился в воображении) с ней. Невольно ищу аналогии. И удивляюсь, когда их не обнаруживаю. И сержусь от того, что развитие дочери идет не по моему сценарию.
Это еще одно за сегодняшний день небольшое открытие вначале просто потрясло меня. Стал вспоминать, всплыли в памяти эпизоды, когда был или непонятно почему доволен или необъяснимо раздражен поведением дочери.
Вывод довольно жесткий: я люблю в своей дочери только собственное отражение. То есть то, что отделившись от меня, становится моим вторым, маленьким "я".
Но она-то, оказывается, совсем другой человек. Другие впечатления питают ее воображение. Она-каждый день по-своему конструирует в своем сознании окружающий ее мир, упорно не желая признавать в нем противоречий, вражды,борьбы - мир преимущественно добрых существ, уже совсем почти победивших зло. И, может быть, в этом сказывается не только влияние схематично-упрощенных назидательных книжек, а еще и инстинктивное желание маленького, слабого пока, существа отвернуться "от страшного", от непосильного.
Однажды Максим Петрович, когда речь зашла о рецидивах Ксенькиного упрямства и капризности, сказал: "Все равно я люблю ее такой, какая она есть".
Как же все-таки трудно научиться так любить! Научиться видеть в ней совершенно другого человека (а не "переиздание"
собственной личности) со своими особенностями, повадками, с непривычным для нас, взрослых, путем исследования окружающего мира.
Хотя, пожалуй, это относится, наверное, не только к детям, а к человеку любого возраста и поколения.
Ну, вот, например, Максим Петрович. Его поколение вынесло на своих плечах войну. До сих пор иногда за общим воскресным обедом он нет-нет да и вспомнит, как выходили из окружения, без еды и воды, через леса, ели кисленькую траву "заячьи ушки". Вспоминает и свое деревенское детство как старший брат, заменивший ему отца, однажды стыдил его, пятилетнего, за какую-то провинность такими словами: "Ты уже большой, должен все понимать, ты ведь уже в штанах ходишь, вон к ним карман какой пришит..." Иное время, иной путь развития. То есть тоже - совсем другой человек.
А Вера Ивановна?! Каждый год восьмого марта к ней приходят с цветами ее бывшие ученицы, и лицо ее странно меняется: как будто бы та же деловитая строгость и все-таки не та. Нет в ней обычной будничной озабоченности, словно бы все ее слова, мимолетная улыбка, вопросы, жесты, реплики обретают сейчас особенный смысл - значение важнейшего дела.
Наверное, такая она, строго-праздничная, деловито-торжественная, на уроках, которые, кстати говоря, считаются в школе лучшими. Но при всем этом она не умеет того, что, на мой взгляд, уметь учителю младших классов необходимо: играть с детьми. Когда пробует играть с Ксенькой - не ладится. Слишком педантично следует сценарию игры. сдерживает выдумку - не равноправный партнер, а контролер. Не в том ли дело, что в школе не принято пользоваться на уроках элементами игры, ее приемами, и в педучилищах, институтах не учат будущих педагогов этому?
А Валя?! Ведь вот как-то допытывался у Вали: были ли у неев подростковом возрасте конфликты с родителями. Выяснилось - нет. И ни Максим Петрович, ни Вера Ивановна тоже так и не вспомнили. Мне это даже показалось вначале отклонением от нормы. Потом подумал: она тоже - совсем другой человек, со своим особенным путем развития, строем чувств и мыслей.
Почти инопланетное существо, таящее неизвестные мне особенности.
Как опасно, оказывается, привыкать друг к другу --будь то ребенок или взрослый! Перестаешь с прежней непредвзятостью узнавать рядом живущего, открывать в нем новое, незнакомое.
И любить его.
Такого, какой он -есть, не придуманного, не схематизированного. Живого.
ИМЕНЕМ ЛЮБВИ
Несколько слов о том,
во что иногда
рядится воспитание
"с позиции силы"
"Волевое" воспитание всегда производит неприятное впечатление: окрик, грозный взгляд, металл в голосе. К тому же это слишком очевидное свидетельство- взрослый бессилен. Да
если еще вспомнить часто повторяемые слова о том, что требовательность должна идти рука об руку с уважением, то... Нет, кричать на ребенка непростительно. О физических же наказаниях и заикаться нечего - стыдно!
Но вот что любопытно: решительно осуждая воспитание "с позиции силы", мы не всегда задумываемся, на какой основе эта "позиция" возникает. Основа же, как свидетельствует дневниковая запись папы, - любовь к своему отражению. Однако до тех пор; пока скальпель самоанализа не освободит ее от "обманчивой оболочки, она будет фигурировать в глазах и самого родителя и его окружения как "любовь к ребенку".