Его губы коснулись моих нежнейшей лаской. Я отодвинулась, прервав поцелуй. Мои руки скользнули по гладкому атласу рубашки, ощущая твердость его тела. Я, наконец, сделала то, о чем мечтала весь вечер: провела пальцами по вырезам на плечах, ощущая гладкость, мягкость, упругость его кожи. Я обвила его руками за плечи, и наши тела соприкоснулись.
Он обхватил мою талию, крепко прижав меня к себе, так крепко, что я чувствовала, как он напряжен, сквозь атлас его брюк, сквозь ткань юбки и кружево трусиков. Чувствуя, как он напряжен, готов, я закрыла глаза и уткнулась лицом ему в грудь. Я хотела встать на ноги, чуть отодвинуться, чтобы снова начать соображать, но он не отпускал меня. Я открыла глаза, намереваясь сказать ему, чтобы он меня отпустил, ко всем чертям, но увидела его лицо, полуоткрытые губы и не смогла произнести ни звука.
Я поцеловала его почти так же нежно, как он целовал меня. Его руки напряглись, прижимая меня еще крепче, еще сильнее. Я вздохнула, долго и прерывисто, и он снова меня поцеловал. Его губы накрыли мои, я тонула в нем, открыв губы для его губ, языка, всего его. Проведя языком по кончикам его клыков, я сумела не наколоться. Целоваться с вампиром – это целое искусство, и я его не забыла.
Он обхватил мои бедра, приподнял меня и понес к столу, не прерывая поцелуя. Я почти ожидала, что он уложит меня на стол, но он не стал этого делать. Он развернулся и сам сел на стол, разведя мои ноги. Нас разделяло лишь два клочка ткани. Он лег на стол, а я оседлала его. Мы терлись друг об друга сквозь атлас его брюк и мои трусики.
Он повел руками по моим чулкам, пока его пальцы не коснулись кружевного верха. Я вдавила себя в него, так что его тело выгнулось дугой. В этот момент кто-то постучал в дверь. Мы оба застыли. Затем Жан-Клод крикнул:
– Не смейте нас беспокоить!
Незнакомый голос произнес:
– Простите, мастер, здесь Малкольм. Он говорит, что дело срочное.
Очевидно, Жан-Клод знал, кто говорит, потому что он закрыл глаза и тихо ругнулся по-французски.
– Чего он хочет?
Я соскользнула с него, а он остался лежать на столе, свесив ноги. Раздался спокойный голос Малкольма:
– У меня подарок для миз Блейк.
Я осмотрелась, моя одежда, как ни странно, была в порядке. Жан-Клод поднялся, но остался сидеть на столе.
– Входите.
Дверь открылась и вошел Малкольм – высокий, светловолосый мужчина в темном костюме. Он всегда одевался как телепроповедник: консервативно, дорого, безукоризненно. По сравнению с Жан-Клодом он выглядел заурядно, впрочем, как и все остальные. Но, все же, нельзя было не почувствовать его присутствие. Его спокойная, мощная сила наполняла комнату. Он был мастером-вампиром, и у меня мурашки по коже бегали от его силы. Он пытался сойти за человека. Мне всегда было интересно, приглушал ли он исходящую от него силу, и если да, то насколько же он силен в действительности.
– Миз Блейк, Жан-Клод, – он слегка поклонился и отошел от двери, давая пройти двум вампирам. Вампиры были в темных костюмах и белых рубашках, одежда дьяконов, они несли вампира, закованного в цепи. У него были короткие светлые волосы, а рот вымазан в крови, как будто они заковали его, не дав привести себя в порядок.
– Это Билл Стакер. Девушка, к сожалению, умерла.
– Теперь она одна из вас, – сказала я.
Малкольм кивнул:
– Этот попытался сбежать, но я дал вам слово, что если девушка умрет, его накажут в соответствии с вашим законом.
– Вы могли бы просто отвезти его в участок, – заметила я.
Он взглянул на Жан-Клода, на меня, на мое кожаное пальто, валяющееся на полу.
– Жаль, что испортил вам вечер, но я подумал, что будет лучше, если Истребительница доставит его в полицию, а не мы. Репортеры поверят вам, если вы подтвердите, что мы не попустительствовали ему, а вы достаточно благородны, чтобы сказать правду.
– Вы полагаете, что другие полицейские поступили бы иначе?
– Многие представители закона нам не доверяют и только обрадуются, если мы потеряем статус граждан.
При всем желании, я не могла на это возразить.
– Я отвезу его в полицейский участок и сообщу прессе, что это вы его доставили.
– Благодарю вас, миз Блейк. – Он взглянул на Жан-Клода. – Еще раз примите мои извинения, мне говорили, что вы больше не встречаетесь.
– Мы не встречаемся, – ответила я слишком поспешно.
Он пожал плечами.
– Конечно.
Он снова посмотрел на Жан-Клода, его улыбка лучше всяких слов говорила, что они друг друга недолюбливают. Ему было приятно испортить вечер Жан-Клоду. Они слишком отличались, чтобы одобрять методы друг друга.
Малкольм переступил через вампира, лежащего на полу с кляпом во рту, и удалился со своими дьяконами. Ни один из них не удостоил взглядом фигуру на полу, бьющуюся в цепях.
В дверях собралась толпа официантов и официанток в символической одежде.
– Возьмите этого вампира и загрузите в машину к ma petite, – распорядился Жан-Клод.
Он взглянул на меня, я выудила ключи из кармана пальто и бросила одному из вампиров. Одна из женщин подняла закованную фигуру и перебросила через плечо, как будто он ничего не весил. Двери за собой они закрыли без напоминаний.
Я подняла пальто с пола.
– Я должна идти.
– Конечно, должна, – в его голосе слышался намек на злость. – Ты дала волю своему желанию, а теперь ты снова должна загнать его в клетку, упрятать подальше, начать испытывать стыд.
Я начала раздражаться, но он сидел, понурив голову, руки были безвольно сложены на коленях. Я никогда раньше не видела его таким подавленным. Он был прав, именно так я относилась к нему. Я осталась на прежнем месте, держа в руках пальто.
– Мне нужно отвести его в участок и рассказать правду прессе, так чтобы вампиры не стали выглядеть хуже, чем уже есть в этой ситуации.
Он кивнул, не глядя на меня. Если бы он был, как обычно, самоуверен, я бы развернулась и ушла. Но я не могла уйти, видя его боль.
– Ладно, протягиваю оливковую ветвь, – сказала я.
– Оливковую ветвь? – спросил он нахмурившись.
– Белый флаг? – предложила я.
Он ухмыльнулся:
– Перемирие, – его смех прошелся бархатом по моей коже. – Не знал, что мы воюем.
Это было слишком похоже на правду.
– Ты дашь мне сказать тебе кое-что приятное или нет?
– Вне всяких сомнений, ma petite, я далек от мысли мешать твоим великодушным побуждениям.
– Я пытаюсь пригласить тебя на свидание.
Его улыбка стала шире, а в глазах моментально отразилась такая радость, что я отвела взгляд, потому что мне захотелось улыбнуться ему в ответ.
– Ты, наверное, очень давно никого не приглашала, так что потеряла сноровку.
Я надела пальто.
– Ладно, продолжай умничать, увидим, чего ты этим добьешься.
Я почти дошла до дверей, когда он сказал:
– Не война, ma petite, но осада, и этот несчастный солдат чувствует себя таким покинутым и одиноким.
Я остановилась и развернулась лицом к нему. Он все еще сидел на столе, пытаясь выглядеть безобидно. О нем можно было сказать многое: он был красив, соблазнителен, умен, жесток, но никак не безобиден, ни для тела, ни для души, ни для разума.
– Увидимся завтра вечером. Выбери ресторан.
Я была его человеком-слугой и он мог чувствовать вкус пищи, которую я ем. Впервые за несколько столетий он, наконец, мог снова ощутить вкус еды. Это была незначительная сила, побочный эффект меток, но он обожал ее, а я обожала смотреть, как он наслаждается первым бифштексом за четыреста лет.
– Я зарезервирую столик, – произнес он невыразительным голосом, как будто боялся, что я передумаю.
Я смотрела на него, сидящего на столе, в атласе и коже и мне не хотелось менять мое решение. Я хотела сидеть за обеденным столом напротив него. Я хотела отвезти его домой и узнать, какого сегодня цвета простыни на его постели.
Дело было не просто в сексе; мне хотелось, чтобы меня кто-то обнял. Мне нужно было безопасное убежище, место, где я могу быть самой собой. Вне зависимости от того, нравится мне это или нет, в объятиях Жан-Клода я могла не притворяться. Я могла позвонить Ричарду, и он был бы рад меня слышать, и накал страстей был бы не меньше, но у нас с Ричардом было кардинальное расхождение во взглядах по глобальным вопросам, не имеющим ничего общего с тем, что он – вервольф. Ричард хотел быть хорошим человеком, и считал, что для хорошего человека я слишком легко убиваю. Жан-Клод показал мне, что такое крайняя степень практичности, это помогло мне остаться в живых и сохранить жизни другим. Но мысль, что объятия Жан-Клода могут служить для меня убежищем, была очень отрезвляющей. Почти угнетающей.