Иногда устраивались и более крупные скандалы, и их объектом зачастую бывал один из ротных командиров, полковник А.[* Анцов Николай Спиридонович], в сущности, очень добрый человек, но по натуре вялый и флегматичный. За бесцветные глаза и сонный вид его прозвали "судаком" и изводили каптенармусом Поросенковым, так как он часто, приходя в роту, громко звал этого каптенармуса и очень смешно, на французский лад, произносил “Поросенков”.
Так вот, к заранее назначенному дню, когда полковник А. дежурил по Корпусу, заправилы запасались детскими воздушными шарами и тайком проносили к обеду в столовую. Во время обеда, пока полковник А. разгуливал между столами, из какого- нибудь конца выпускали эти шары с привязанным к ним бумажным судаком. Шары медленно поднимались к потолку под неистовый хохот всего Корпуса. От неожиданности сам А. и дежурные офицеры сразу не могли принять никаких мер, и приходилось звать дневальных, и те тащили огромную лестницу, так как потолок был очень высок. Пока происходило ее передвигание, от движения воздуха шары отгонялись в сторону, и их ловили длинными половыми щетками. Процедура длилась долго — к огромному удовольствию кадет и смущению начальства.
Помню я также очередной скандал, который устраивало несколько поколений 3-ей роты одному дежурному офицеру по прозвищу "вошь". Это прозвище он получил оттого, что был маленького роста и имел привычку, когда делал замечание, чесать бороду на щеке и причмокивать.
Этой злополучной жертве нашего озорства доставалось ежегодно в один и тот же день много неприятностей. Обычно к этому дню запасались хлопушками, которые при ударе обо что- либо твердое издавали сильный треск. В день "бенефиса", после вечерней молитвы, все послушно шли спать и даже делали это слишком послушно, что, очевидно, замечалось бедным капитаном С.
Приблизительно в 10 часов дежурные офицеры должны были обходить спальни, чтобы убедиться, что все улеглись спать. Вот в этот-то момент, когда капитан С. был на середине длиннейшей спальни, внезапно тушилось электричество; со всех сторон начинали взрываться хлопушки, и по его адресу сыпалась отборная ругань, и повторялось в бесчисленных вариациях прозвище "вошь".
Застигнутый темнотой далеко от выхода, С., конечно, с трудом оттуда выбирался, находясь все время, так сказать, под обстрелом. Затем появлялись дневальные, которые зажигали свет, но уже все кадеты смирно лежали по своим койкам, как ни в чем не бывало. Немедленно вызывался ротный командир, нас заставляли одеваться, ставили во фронт, и начинался разбор. В результате — полный карцер и много сидящих без отпуска на продолжительные сроки. Тем не менее на следующий год такой же бенефис "вше" опять повторялся, пока он наконец не покинул Корпус и не перешел на службу в другое ведомство.
В той же 3-ей роте был замечательный дежурный офицер полковник Г., мужчина уже за 40 лет, огромного роста, мощной фигуры, с длиннейшей черной с проседью бородой и при этом забавно картавивший. Он был добродушный человек, с весьма непосредственной натурой, но не отличался умом — совсем дитя природы. Мы, да и целый ряд наших предшественников, учли это качество и метко прозвали "обалдуем". Его очень любили изводить, в особенности оттого, что он легко этому поддавался или, по-нашему, "травился".
Однажды несколько сорванцов решили над ним особенно позабавиться. Когда все улеглись, около 12 часов ночи Г тоже лег спать на диван в дежурной комнате и снял с себя виц-мундир и саблю, одел пальто и убавил свет. Тогда кадеты поставили ряд табуреток у двух дверей дежурной комнаты и из одной громким шепотом стали звать: "обалдуй, обалдуй, вставай, ротный командир идет" Г уже успел заснуть и со сна только и разобрал, что идет ротный командир. Живо вскочил, схватился за саблю и стал застегивать портупею. В этот момент из обеих дверей раздался громкий смех и крики: "Надули обалдуя", и шалуны врассыпную бросились бежать.
Сообразив, что его обманули, Г страшно рассердился и как был, с саблей в руке, бросился за ними. В темноте наткнулся на заграждение из табуреток, которые с шумом попадали, что его еще больше рассердило, и он со страшным ревом и руганью бросился в спальню, где всех разбудил. Его же обидчики уже мирно лежали под одеялами и дружно храпели. Еще долго Г в бешенстве метался по спальне и старался определить, кто устроил над ним такое издевательство.
В этот день дежурным по Корпусу был наш ротный командир, и он как раз в это время случайно зашел в роту, и дежурный дневальный прибежал к Г доложить. На этот раз сомнений не было, это действительно шел ротный командир, и Г бросился в дежурную комнату, чтобы захватить треуголку и идти его встречать, но треуголки там не оказалось, так как она была запрятана, и ему пришлось подойти с рапортом с обнаженной головой. В этом же духе бывали проделки, устраиваемые нами преподавателям, и особенно доставалось штатским, а главным образом иностранцам.
Был у нас француз Г [* Статский советник Гоизар Иван Львович], уже старик, всегда франтовато одетый в сюртук морского покроя и весьма гордившийся своим чином статского советника. Так что мы его называли "voire excellence" Он, по-видимому, очень боялся простуды, а столик для преподавателей приходился близко от окна с форточкой, и когда он входил в класс, то первым делом подбегал к ней и пробовал, хорошо ли закрыта задвижка. Потом быстро садился на свое место, раскрывал журнал и отмечал, кого из кадет нет на уроке. Это обстоятельство и было нами учтено, и однажды задвижку обмазали чернилами, и когда француз схватился за нее, он вымазался , но не заметил этого сразу и, как обычно, сел и открыл журнал, отпечатав на нем свои пальцы. Возмущению Г не было пределов, он вскочил и сказал: "Господа, это свинство, я у вас не могу остаться" и быстро ушел к инспектору классов и больше уже в этот урок к нам не пришел. Конечно, мы были сурово наказаны и потом перед ним извинялись.
Иностранным языкам, к большому сожалению, мы учились чрезвычайно плохо, хотя именно нам, будущим морякам, это было важно, в наших же интересах. Не то что преподаватели были плохи, наоборот, среди них имелись и очень хорошие, но как-то уж так повелось, что на преподавание языков мы смотрели как на какую-то проформу, выполнением которой следует пренебрегать. Как-то наш англичанин, у которого мы ровно ничему не учились и только над ним издевались из-за его плохого знания русского языка, вдруг перед Рождеством заикнулся, что необходимо сделать письменную работу на полугодовой балл, причем он предполагал диктовать русские фразы, а мы их должны были писать по-английски. Такая проверка знаний никак не входила в наши расчеты, так как мы языка почти не знали, но все имели лучшие баллы, и работа, конечно, выказала бы полное наше невежество. Сначала весь класс искренне возмущался и старался его уверить, что никаких письменных работ нам не полагается делать и даже запрещено. Но это не помогло, так как оказалось, что сам инспектор классов посоветовал англичанину работу сделать. Следовательно, приходилось как-то выворачиваться, и мы решили обмануть его, т е. заранее заготовить на английском языке несколько фраз, их переписать на соответствующие листки бумаги и по окончании урока подать их англичанину вместо тех фраз, которые он собирался нам продиктовать. Во время же урока будем только делать вид, что пишем. Как решили, так и сделали, и англичанин был очень доволен, что весь час прошел совершенно гладко.
Мы рассчитывали, что он проделки нашей не заметит, поскольку у всех будут одинаковые фразы, и забудет, какие именно фразы он нам диктовал, так как их выдумывал тут же на уроке. Наш расчет оказался совершенно правильным, только мы пожадничали и все написали работу почти без ошибок. Вот это-то и подвело, так как англичанин отлично знал, что многие этого никак сделать не могли, и благодаря этому заметил, что фразы были другие. Недолго думая, он пошел жаловаться к инспектору, что его обманули, и тог приказал работу повторить. В субботу, когда все уже ушли в отпуск, она была повторена, и тут уже пришлось действовать начистоту, потому что это явилось неожиданностью, да и англичанин зорко следил. Но зато мы же ему и отомстили, и во время урока стоял такой шум и был такой беспорядок, что англичанин, наверное, долго не забывал этого часа.
Среди офицеров-преподавателей частенько от нас доставалось преподавателю алгебры и теоретической механики подполковнику М. Это был человек небольшого роста, весьма кроткой наружности, всегда державший свою маленькую головку набок и обладавший нежным картавящим голоском. За эти качества мы его прозвали "куропаткой", что его очень обижало, и, когда на уроке раздавались звуки, напоминающие воркование куропатки, или кто-нибудь картавя произносил "куропаточка", он страшно изводился. Так доведенный до бешенства, он закричал: "Называйте меня львом, тигром, леопардом, но только не куропаткой", чем, конечно, доставил нам огромное удовольствие.