Я не выдержала и прыснула, вспомнив.
– А правда, что ты охлаждаешь колбасу в подвале?
Ветер засопел.
– Говори, что случилось. Не нравится, как бабушка готовит? Я всегда говорил, что она перебарщивает с маслом. Кстати, она послала тебе поцелуй и просила обнять. Раз сама не может. Она часто плачет, знаешь? Ты бы ее пожалела. Написала письмо или что-нибудь в этом духе. Я не думаю, что обнять тебя – это хорошая идея. Если я тебя обниму, ты заледенеешь. Ты изменилась с тех пор, как потеряла ботинок, понимаешь?
– Очень тебя прошу, – выдохнула я, не выдержав, – отведи меня к волкам.
Стало тихо. Только старая вишня покачивала ветками. Одна ягодка, потом другая, потом еще и еще – упали в траву. Я чувствовала, что Климентин в раздумьях кружил вокруг дерева.
– Ты рехнулась, дорогуша?
– Я бы тебя попросила отнести меня за гору, но мне, кажется, не выжить, если ты меня еще раз поднимешь вверх, ты слишком холодный.
– За гору?
Ветер с новой силой набросился на дерево, и оно будто закружилось в танце. Мне показалось, или так одновременно Климентин разговаривает и со мной, и с вишней?
– Да, туда где огни, и где живут люди. Живые люди, – сказала я с особым нажимом. – Не могу больше тут одна, никто ничего не хочет мне объяснить, почему я никого не вижу?
– Я думаю, ты попала в переплет, моя милая.
Я шмыгнула носом. По правде говоря, я уже ужасно замерзла. А ведь Разговор с Климентином не мог быть долгим.
– Это я и без тебя знаю.
– Нет, на самом деле. Ты ни здесь, ни там. И все же ты и здесь и там.
– Спасибо, – буркнула я, охватывая себя за плечи, – ты прояснил ситуацию. – И еще одно. Пожалуйста, попроси Герогха о встрече. Скажи, что я скучаю.
Ветки на вишне встали дыбом.
– Твой отец за такие слова оторвал бы мне голову.
– Но у тебя нет головы. И ты всегда можешь ушмыгнуть, ты же ветер, на тебя цепей не наденешь. Потом, – лукаво добавила я, – почему-то сдается мне, ты привык слушаться меня так же, как и его.
– Его, тебя, его мамочку, да успокоятся ее кости, а у нее-то поручения были те еще…, – пробурчал ветер.
– А какие у нее были…
Но тут под вишней стало по-настоящему тихо. Ледяной ветер улетел. Сгущались сумерки.
«Моя шкура дымится от тебя»
Я прождала до наступления полной темноты. Ночь была теплой, казалось, повсюду в мире наступает теплынь, стоит Климентину удалиться. Я даже не заметила, как уснула. Проснулась от того, что что-то теплое и мокрое тыкалось мне в руку.
– Вот взять бы да утащить тебя обратно, – прохрипел знакомый голос, и я мигом вскочила и бросилась обнимать теплые худые бока.
– Герогх!
Я была так рада, точно увидела родного брата. Волк отпрыгнул и начал отряхиваться, словно в воде побывал.
– Мне такие нежности ни к чему – зафыркал он. – Что тебе надо? Говори скорее, пока твой папаня не надумал еще за мной погоняться.
Я уселась рядом на траву. Кажется, он еще больше отощал. Или просто лунные сумерки делали звериный силуэт резче, отчетливее.
– Ты можешь перенести меня за гору?
Волк посмотрел на меня долгим, пустым взглядом. В темноте его глаза еще больше отливали желтым.
– Сдается мне, у тебя с головой проблемы, принцесса. А я сразу и не понял. То-то ты все какую-то ерунду лопотала.
Он лизнул лапу.
– Не надо было тебя отдавать.
– Я никого не вижу в замке. И никто не видит меня. Это паршиво. Мне надоело. Климентин сказал, что за горой живут люди.
– Ты что, не понимаешь? Там живут другие люди.
Он так выкашлял это «другие», будто они были с рогами и трехногие. Я живо представила себе, как мог выглядеть такой человек, и поежилась.
– Какие другие?
– Гедамболы там нет.
Волк стал задумчиво покусывать шерсть на боку.
– Вот что, принцесса. Даже если я донесу тебя до горы, на скалы мне не забраться. Но можешь попросить твоего ледяного пса забросить тебя наверх. Через гору никому не перейти – мы, волки иногда обходим ее, но что толку – там тоже нет еды. Бежать далеко – оно того не стоит. Дальше Гедамболы холодный ветер не полетит. Он не сможет. Если хочешь попасть за гору, тебе придется говорить с хозяйкой.
– С кем?
– Ты что, вчера родилась?
– Нет, уже больше недели прошло.
Я подвинулась к нему поближе и прильнула к теплому боку. Мне так хотелось, чтобы меня хоть кто-то обнял.
– Шкура моя дымится от тебя, принцесса.
Я покраснела от удовольствия. Таких комплиментов мне еще никто не делал. Я была очень польщена.
– Эту историю знает каждый волчонок. Если хочешь, я расскажу.
Я немного поерзала в траве, подогнула под себя обе ноги, потому что они стали зябнуть, и приготовилась слушать его хриплый, приглушенный голос. Самого волка в темноте почти не было видно, он лег в траву и к тому же закрыл глаза.
– Много-много лет назад, когда ничего, кроме камней на свете не было, на этой самой горе родилась женщина с прекрасными длинными волосами. Это была первая женщина на всем белом свете, и ей было очень одиноко в нашем молодом мире. Так что она, день и ночь расчесывая волосы, начала придумывать, как бы его украсить. Так из ее головы родилась Гедамбола – деревья, реки, звери. И под конец на кончиках ее волос, словно вылупившись из луковок, выросли люди. Сначала они были маленькими и глупыми, но вскоре выросли, поумнели и стали совсем как ты сейчас. У них появились свои дела и мысли. Это были хорошие люди, они строили дома из веток или рыли норы, обкладывая их мхом, собирали ягоды, охотились на зверье. Только одно им не нравилось, и чем дальше, тем больше – что они были привязаны к своей хозяйке – от каждого из них к ее голове по-прежнему тянулось по волоску. Поэтому самые первые люди Гедамболы и сговорились с волками. Однажды ночью, когда женщина спала, волки потихоньку перегрызли волосы. И люди убежали с горы в долину, к реке, там они стали жить сами по себе, своим умом, строить дома, управляться с хозяйством – как умели, без подсказок хозяйки. Волки, за то, что освободили людей, получили свободу охотиться на зверей по всей Гедамболе, где они захотят, даже там, где поселились люди – те обещали их не трогать. Но как это часто бывает с договорами, люди забыли свои обещания. Их деревни становились все больше, они расселились вдоль реки. Сами они тоже охотились в лесах, и постепенно дичь стала исчезать. Говорят, когда хозяйка узнала, что случилось, она рассердилась жутко. С тех пор зимы в Гедамболе сделались на удивление суровыми. Когда людям нечего стало есть, не осталось дичи для охоты, они прогнали волков в пригорье, а потом и вовсе вынудили уйти за гору. Многие ушли. Но некоторые остались.
Хрустнул сучок – это я вытянула затекшие ноги.
Волк задумчиво лежал в траве. Было ясно, что он сам до сих пор под большим впечатлением от этой истории. Наконец молчание было нарушено. Он что-то надумал.
– Я отнесу тебя к горе, принцесса. А ты за это сделаешь вот что. Твой отец когда-нибудь умрет. Не возражай мне. Все мы умрем. Но пока он жив, нам здесь жизни нет. Такой уж он уродился, вонючий коровий любитель. Но когда ты получишь корону, пообещай мне одну вещь для моих детей.
И я пообещала. Я согласилась очень быстро. Быть может, это было не самым разумным решением. Но я совсем не чувствовала себя принцессой. И честно говоря, мне было плевать на Гедамболу, пустую и пыльную. А уж тем более, на ее корону. Я мечтала наконец встретить живых людей, прикоснуться к ним, поговорить. Увидеть чьи-то глаза, сочувствие, я хотела, чтобы кто-то пожалел меня. Обнял.
Ведь сова по ночам на балконе со мной совсем не разговаривала.
– А что стало с той женщиной?
– Ну, – зевнул Герогх так широко, что я могла бы пересчитать все его зубы, если бы он позволил мне, – говорят, от огорчения, что ее дети оказались такими неблагодарными, она превратилась в камень. Ее прекрасные глаза погасли, а волосы стали ветрами. Говорят, перекушенные волосы до сих пор летают по Гедамболе, некоторые прячутся в лесу, боясь гнева хозяйки, некоторые, особенно те, к которым были привязаны люди, так и живут у них в семьях, вроде бы как переходят по наследству. Но волкам до этого дела нет. Нам по-настоящему нужно только одно – пища.
– Я думаю, она там.
– Кто, хозяйка? – волк кивнул. – Конечно, там. Даже если и окаменела, все равно, как и раньше, смотрит на своих детей. Удрученно качает головой. На нас ей плевать. Мы, волки, из другого мира, когда-то давно мы пришли из-за горы. Искали еду. Нам она не указ. Мы свободны. Но все равно никто не может забраться на гору, только ветры. Это вообще-то вроде как их колыбель. А пойди взберись, когда они ее боятся, хуже чем нас.
– Чего боятся-то?
– Может, что она снова привяжет их к себе, и они потеряют свободу? Мы бы, волки, боялись этого.
– Но волки же не все волоски перегрызли?
– Нет, конечно, нет. Волосы так перепутались – дикие ветры передрались между собой, некоторые вырвались сами, умчались. Поэтому тут в Гедамболе почти всегда очень ветрено.