Где-то сбоку богини судьбы Парки в коротких туниках прядут свои нити на расписных деревенских прялках.
Гости вдруг разом подмечают, что у античных статуй Аполлона и Афродиты головы точь-в-точь Дормидонта и Машеньки.
Когда молодым кричат "горько" и они целомудренно целуются, вовсю палят пушки. Среди приносящих Дормидонту и Машеньке свадебных подношений и рыцарь в доспехах, с белой розой в руке и броской надписью на груди по-немецки "учитель". Белая роза галантно вручается невесте. Оркестр играет вальсы, менуэты, польки. Гости танцуют. Лев Сидорович частенько вальсирует с Пелагеей Фроловной, а Никита Никитович с Дарьей Кирилловной.
Зинаида проповедует свой образ жизни. И небезуспешно. Кое-кто из присутствующих уже повсюду движется, почитывая.
Окружающие, указу я на Машеньку и Дормидонта, постоянно твердят, что они "шарманная" пара.
Молодой франтоват, ловок, остроумен.
Вдруг в приглушенное звучание оркестра вплетается теплая соловьиная мелодия рожка, звучащая как бы с небес сквозь высокие лепные потолки. Словно сам Лель снизошел до жениха и невесты.
Оркестр умолкает. Всякое движение среди гостей прекращается. Все боятся спугнуть напутственную любовную песнь лесного и полевого божества отчего края.
Отговорил рожок. Веселье оживает. Студенты ставят перед молодыми живого петуха, а гимназистки осыпают их зерном.
Из гостей — военных, чиновников, купцов, мещан — в противоположном от пожарных углу составляется свой оркестр, в котором уже есть место и гармони, в том числе и "черепанке", и балалайке. Оркестр пробует свои силы в просторном северном женском танце.
Барыни, барышни, купчихи и сударушки сперва робко, а потом все более и более осваиваясь, стали фигура за фигурой выводить узор обычного для пошехонских мест сельского свадебного хоровода. Отошел хоровод. Оркестр грянул плясовую. И тут безо всяких предисловий вступили все. Даже пожарные, оставив свои инструменты. Даже немецкий рыцарь. Даже Лев Сидорович, отстегнув саблю.
Одни Парки продолжали прясть свои нити. Между Пелагеей Фроловной и Дарьей Кирилловной началось нешуточное состязание. И Дарья Кирилловна выиграла-таки его.
Затем Никита Никитович вызвал на перепляс Льва Сидоровича. Тот вызов принял. Никита Никитович скинул пиджак, Лев Сидорович освободился от мундира с эполетами. И принялись они отчаянно дробить и крутиться, выкидывая коленца. Никита Никитович переплясал Льва Сидоровича, за что Лев Сидорович одарил его саблей.
Позже вновь кричали "горько". И палили пушки.
После всего студенты и гимназистки выстроились в хор и пропели родителям величальную, а молодым заздравную песню. И Дарья Кирилловна повела Дормидонта и Машеньку в опочивальню.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Рассказчик (поет):
Вы пришли, чтобы сразу уйти?
Ну, хотя бы присядьте!
Для чего я фонарь засветил?
Чтобы быть непонятней.
И темнеет.
А книгу вы можете взять.
И подвиньтесь поближе.
Вы по-прежнему учитесь
Звезды на спицах вязать?
И все вяжете, вяжете…
И когда я вас снова увижу?
Знакомая нам комната на Крестовской. Тот же широкий, изрядно облысевший диван.
Дормидонт просыпается, вскакивает и никак не может понять — отчего он здесь? Оседает на диван, закрывает глаза. Долго и с упорством обшаривает воздух вокруг себя и чмокает губами… Вновь распахивает глаза. И тут же с испугом зажмуривается. Наконец, решительно встает.
Сдергивает скатерть со стола. И отовсюду стаскивает в нее свои вещи: полагаю, всем известен гардероб студента, от веку он почти не изменился. Вещи собраны. Узел завязан.
Дормидонт, успев повеселеть, взваливает узел на плечо и покидает квартиру.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Рассказчик: Ни за что на свете Дормидонт не мог признать всё, так удачно произошедшее, лишь сновидением, то есть совершенным вымыслом. Доводы разума — к прискорбию — были здесь неуместны. И потому, даже на малую толику не поколебавшись, он в восьмом часу с узлом и охапкой чайных роз, которые не без симпатии сторожа срезал в ботаническом саду alma mater, постучался в дверь на Воскресенском проспекте. И прислуга ему отворила.
Гостиная в доме уездного чиновника среднего достатка. На лицевой стене искусная копия картины "Три богатыря". Дарья Кирилловна в чепце и халате за легкими гимнастическими упражнениями. Лев Сидорович в штатском платье, расхаживая из угла в угол, репетирует какую-то особо патетическую речь.
Дарья Кирилловна по утрам с вопиющим упрямством изнуряла себя упражнениями по аглицкой системе. О пользе их извольте решать сами. Льва Сидоровича никогда не занимали подобные глупости, он презирал гимнастику. И перед тем, как отбыть на службу, он обычно готовился к событиям грядущего дня. Вот и нынче Лев Сидорович репетирует предполагаемую речь в суде по поводу торжества на рождение младенца у секретаря суда.
Дормидонт уверенно вошел в гостиную. Сбросил узел. Подлетел к ручке маменьки. И преподнес ей цветы. За которые Дарья Кирилловна его расцеловала. Поклонился папеньке и пожал протянутую Львом Сидоровичем руку.
Ни Лев Сидорович, ни Дарья Кирилловна не удивились появлению в их доме и в столь ранний час незнакомого юноши. Семья была гостеприимной, и у них постоянно и подолгу, то есть попросту годами, гостили родственники, которых супруги, как ни пытались, не сумели перечесть, а потому усвоили, что их — тьма египетская. Теперь уже обитал один — кузен Дмитрий, студент Александровского технического училища. Сегодня он ни свет ни заря сбежал в свои обожаемые механические мастерские.
Хозяева предложили гостю поудобнее устраиваться в кресле, а сами предпочли венские стулья возле овального обеденного стола.
Дормидонта ничуть не смутило, что эту комнату, пусть и просторную, вряд ли даже с натяжкой можно было поименовать залом. И обставлена она, ну, совершенно не так! И на Льве Сидоровиче всего лишь партикулярное платье!
Вы не забывайте, что Дормидонт пылкий влюбленный, да еще, как ему кажется, счастливый. И чего нет в действительности, то без особых усилий доделывает воображение.
Взаимное молчание затягивалось.
Каждый изводил себя вопросом, который сам же и полагал непристойным. Лев Сидорович желал знать: не отпрыск ли перед ним Марьи Феоктистовны?
Дарья Кирилловна: не крестник ли это Аполлинария Семеновича?
А Дормидонт: где его законная половина, сиречь-жена?
Первым не выдержал Дормидонт. Он поднялся, помялся и сел. Затем встал Лев Сидорович. И уже занес палец вверх. Но Дарья Кирилловна предусмотрительно дернула его за рукав. И супруг с облегчением опустился на венский стул.
После чего сама Дарья Кирилловна долго стояла, решительно опершись на столешницу и собираясь с духом, а в результате поднесла батистовый платок к глазам и непринужденно вернулась в прежнее положение.
И еще дважды, все более и более приближаясь к вопросу, подымались они, но в самый последний момент состояние дерзости внезапно их оставляло.
Вопросы сии так в неловкости и зависли на воздусях.
И тогда Дормидонт выказал себя истинным мужчиной. Он завел речь об охоте на медведя.
Дормидонт блистательно разыгрывает сценку охоты, изображая одновременно и охотников, которых, по всей вероятности, трое, и медведя. Шутейный рассказ заканчивается тем, что охотники сидят по деревьям, а медведь их караулит. Дормидонт кланяется. Лев Сидорович и Дарья Кирилловна ему аплодируют.
В это время появляется Машенька в гимназической форме. И застает папеньку и маменьку в обществе вчерашнего смешного реалиста с бульвара. Мальчишка, растопырив руки, бросается к ней, жадно впивается губами в губы и обнимает. Лев Сидорович и Дарья Кирилловна опешили.
Машенька сперва обомлела, потеряла волю, и ей стало сладко-сладко, с ней словно обморок приключился…
Затем она оторвала мальчишку от себя и, возмущенная надругательством, влепила ему горячую пощечину. А Лев Сидорович выскочил из-за стола, схватил потерявшегося и покорного Дормидонта за ухо и выставил его на проспект.
Туда же следом полетел и его тощий узел.
Машенька села в то самое кресло, которое недавно занимал Дормидонт, и горько заплакала. Папенька и маменька принялись ее утешать.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Рассказчик (поет):