— Почему вы издали этот странный звук? — спросил я Реджину.
— Какой звук?
— Едва ли я смогу его описать, а тем более повторить. Вы казались такой потрясенной.
— Ну…
— Все дело в моем адамовом яблоке, верно?
— В вашем чем?
— Ладно, забудьте. Лучше объясните, что с вами случилось.
— Ну, вы сказали такую странную вещь…
— Я?
— Я стояла, слушая нашего возлюбленного пастора, и готовилась собирать пожертвования, когда вы постучали мне по плечу.
Вот как, пожертвования! Значит, она собиралась обходить всех с тарелкой… Нет, с корзиной. Теперь я заметил, что девушка держит обеими руками широкую плетеную корзину, способную вместить килограммов тридцать картофеля. По неизвестной причине мне пришло в голову, что, если бы на дне не лежало солидное количество банкнотов, мелочь непременно просыпалась бы на пол сквозь большие отверстия.
— Значит, ваша задача — собирать пожертвования?
— Да. Другой часовой… — она посмотрела на персону в аналогичном облачении, стоящую в противоположном коридоре, — и я всегда собираем пожертвования сразу после хорала.
После хорала? Я не совсем понимал, что такое «хорал», но не собирался обнаруживать свое невежество перед этой красавицей. Судя по ее тону, это означало нечто важное. Может, Реджина собиралась танцевать? Я бы против этого не возражал. Но рассчитывать на танцы в церкви едва ли приходилось.
— Никто еще не стучал мне по плечу, — продолжала девушка, — поэтому я немного удивилась. А потом вы сказали эту странную вещь.
— Я думал, мы уже выяснили…
— Сначала это звучало, как «прошу прощения». А потом нечто вроде «сэрмэмилимисс»… точно не помню.
— Я тоже. Все, что я сказал, это: «Прошу прощения, сэр, мэм или…» Ладно, забудьте. Ну, если это все, тогда мне нечего волноваться.
— Настоящим шоком было, когда я обернулась и увидела вас. Вы не поверите, что я подумала.
— Поверю, не сомневайтесь.
— Мне показалось, будто вы какая-то огромная птица.
— Вы правы — я не верю. Вы, очевидно, шутите?
— Я только знаю, что меня едва не ослепило что-то большое и ярко-желтое, поэтому я решила, что это гигантская птица или большая связка бананов…
— Это уж слишком!
— А потом вы начали ругаться.
— Быть не может!
— Я сама слышала, как вы произнесли имя Господа всуе. — Она снова задрожала.
Я хлопнул ладонью себе по бедру:
— Господи Иису… Мисс Уинсом… Реджина, возможно, вы отчасти правы. Но я не имел в виду ничего дурного, и, думаю, Господь достаточно великодушен, чтобы посмотреть на это сквозь пальцы. Договорились?
Внезапно сверху раздался зычный голос, и должен признаться, что у меня по спине пробежали мурашки.
— Обратитесь…
«Обратиться во что? — подумал я. — В соляной столб? Кажется, это связано с Содомом и Гоморрой…»
— Обратитесь к номеру восемьдесят девять, а после этого, думаю, будет самым уместным в этот вечер 14 августа…
— Лемминг, — произнес я вслух.
— Что? — с любопытством спросила Реджина.
— Лемминг, всего лишь старина Фестус. Разве я не говорил вам…
—..закончить пением номера девяносто восемь, — сказал пастор Лемминг.
— Реджина, — снова заговорил я, — я только что вспомнил, что у меня есть серьезная работа, поэтому я и постучал вас по плечу, меня зовут Шелдон Скотт, и мне очень нужно как можно скорее поговорить с пастором Леммингом, но так как я не был уверен, что он станет говорить со мной, то подумал, что вы, может быть, сыграете роль посредника и уговорите его…
— Слушайте, с вами все в порядке?
— Разумеется. А почему вы спрашиваете?
— Вы весь желтый.
— Это просто отражение. Но мне в самом деле нужно побеседовать с пастором Леммингом, Реджина. Не могли бы вы уговорить его спуститься сюда и уделить мне немного его ценного времени. — Я посмотрел наверх. — Если он останется там, где стоит, я вряд ли смогу до него добраться.
Реджина показала на тяжелый серый занавес, прикрывавший стену за подиумом, где стоял Лемминг:
— За драпировкой есть маленькая винтовая лестница. По ней очень легко подняться.
— Легко, когда знаешь, как это сделать, — мрачно ответил я. — Вы не могли бы помочь…
— Конечно, с удовольствием. Я попрошу его, когда начнется хорал, но раньше я соберу пожертвования, хорошо?
— Отлично.
Я стоял на прежнем месте, думая о своем, когда внезапно раздались несколько самых душераздирающих звуков, какие только мне приходилось слышать. Это было еще страшнее призыва обратиться невесть во что. Звуки состояли из грохота, звона, плача, стука и еще непонятно чего.
— Что это? — в ужасе крикнул я.
Ре джина весело улыбнулась и зашевелила губами, но я ничего не расслышал, попросил повторить и прочел ответ по губам:
— Это начало хорала.
— Вы имеете в виду… Что такое хорал? Откуда доносятся эти звуки?
Я понял ответ по губам и посмотрел туда, куда указывал ее палец. Ниже Лемминга, перед драпировкой, скрывавшей винтовую лестницу, находилась группа музыкантов, если только их можно так назвать, которые якобы исполняли музыку, применяя усилители в куда большей степени, чем казалось необходимым. Это был не совсем рок-н-ролл и вообще что-либо, до сих пор известное человечеству. Вероятно, такие звуки можно было услышать, когда христиан терзали львы. Если бы мне пришлось давать этому жанру наименование, я бы назвал его «плимутрок»,[4] но он не заслуживал ни имени, ни описания. Подобное можно сыграть на двенадцати гитарах, двух барабанах, используемых Армией спасения, и четырех бубнах, и то когда исполнителей при этом сжигают заживо.
Итак, это был хорал — вернее, начало хорала, как сказала Реджина. Ее губы продолжали шевелиться, но я уже не мог по ним читать, так как музыка подействовала и на мое зрение. Потом я почувствовал, что она взяла меня за руку и куда-то повела. Я не возражал отойти подальше от источника музыкального катаклизма, но, увы, мы направились как раз к нему и прошли через отверстие в драпировке к винтовой лестнице. Очевидно, у нее имелась на то причина, но я был не в состоянии соображать — грохот буквально проникал мне в мозг, высекая искры, производя короткие замыкания и с треском разрывая нервные клетки…
Все кончилось так же внезапно, как началось.
Я подумал, что Лемминг использовал проповеди не только с пряником второго пришествия и кнутом проклятия и вечного огня, но и с длительным затягиванием каждого предупреждения или откровения, покуда напряжение и беспокойство не достигнут своего пика, с бесконечными повторениями слов и фраз. Этот ужасающий грохот, воздействующий на все органы чувств, был точно рассчитан на создание хаоса и беспорядка в умах и сердцах слушателей. Подобное состояние обычно возникало в моменты убедительного внушения абсолютно новых идей, требующих от человека перерождения, которое обычно деликатно именовали «религиозным обращением».
Такую технику в прошлом эффективно применяли Кальвин,[5] Уэсли[6] и прочие столь же праведные церковные реформаторы, а также всевозможные промыватели мозгов, преступные демагоги и палачи — вплоть до Гитлера и Сталина. Те же приемы применяли проповедники, запугивающие адским пламенем и серой, в том числе, очевидно, и Фестус Лемминг. Добавить к этому всеобщее пение, хлопание в ладоши и, может быть, ритуальный танец под «плимутрок» — и вся паства впадет в безумие.
Я заставил себя отвлечься от этих мыслей и смог снова ощутить — физически или телепатически — горячий пульс Реджины в том месте, где ее рука касалась моей.
Сначала Дру, потом Реджина — во многом отличающиеся друг от друга, как день и ночь, но обе обладающие горячим биением женского сердца — способны пробудить бурю в каждом мужчине, хочет он того или нет. Об этом не сказано в Библии, но закон природы не могут отрицать ни вера, ни страх перед адом, ни надежда на спасение души, покуда кровь кипит в жилах. Однако некоторые, вроде Фестуса Лемминга, упорно пытаются его отрицать.
В этот момент Фестус Лемминг предстал передо мной во плоти — если то, что я увидел, можно было назвать плотью.
Глава 5
Мы находились в глубине церкви — в большой, тускло освещенной комнате, четвертую стену которой образовывали тяжелые занавески позади нас, с невероятно высоким потолком и полом, занимающим добрых четыре-пять тысяч квадратных футов. «Пространство для будущего расширения», — подумал я, хотя в данный момент помещение походило на захламленный сельский склад.
Реджина подвела меня к винтовой лестнице, о которой она упоминала. Фестус Лемминг только что спустился с нее и сейчас направлялся к нам. Казалось неизбежным, что Реджина уберет свою руку с моей, как только Фестус нас заметит, поэтому в ту же секунду, как я его увидел, я перестал ощущать ее пульс. Это был неравный обмен. Я почувствовал, как что-то во мне умерло, и в тот же момент давно забытое воспоминание вернулось ко мне.