- Она здесь не живет, - перебил его юноша. - Здесь живем мы, семья Джорджеску. Перед вами жена моего отца. Урожденная Петреску...
- Прошу тебя соблюдать приличия, - вступила женщина. - И не приводить с собой разных типов...
Она повернулась и исчезла в коридоре.
- Вы уж извините ее за эту сцену. - Юноша криво улыбнулся. - Она третья жена моего отца. На ее плечи легли все ошибки его предшествующих женитьб. Пять мальчиков и девочка.
Гаврилеску взволнованно обмахивался шляпой.
- Сожалею, - начал он. - Искренне сожалею. Я не хотел огорчить ее. Что и говорить, час весьма неподходящий. Обеденный час. Но понимаете, завтра утром у меня урок на Спиро-вой Горе. Портфель мне нужен. Там этюды Черни, вторая и третья тетради. Там мои партитуры, мои собственные интерпретации записаны на полях. Поэтому я всегда ношу портфель с собой.
Юноша смотрел на него с улыбкой.
- Мне кажется, вы меня не поняли, - прервал он Гаврилеску. - Я уже объяснял вам, что здесь живем мы, семья Джорджеску. Живем четыре года.
- Не может быть! - воскликнул Гаврилеску. - Я был здесь всего несколько часов назад, давал урок Отилии с девяти до трех. Потом беседовал с госпожой Войтинович.
- На улице Поповн, восемнадцать, на втором этаже? - удивленно переспросил юноша и весело улыбнулся.
- Вот именно. Я прекрасно знаю этот дом. -Могу сказать вам, где стоит рояль. Доведу вас туда с закрытыми глазами. Он в гостиной у окна.
- У нас нет рояля, - сказал юноша. - Поднимитесь этажом выше. Хотя могу вас заверить, что на третьем этаже Отилия тоже не живет. Там живет семья капитана Замфира. Поднимитесь на четвертый. Мне очень жаль, - прибавил он, видя, что Гаврилеску слушает его испуганно, все быстрее обмахиваясь шляпой. - Я был бы очень рад, если бы эта семья Отилии жила в нашем доме...
Гаврилеску глядел на него в нерешительности.
- Благодарю вас, - сказал он, помолчав. - Попытаю счастья на четвертом этаже, хотя даю вам слово, что сегодня еще в начале четвертого был здесь. Он показал на коридор.
Подниматься вверх было трудно. На четвертом этаже он долго утирал лицо платком, прежде чем позвонить. Кто-то засеменил по коридору, дверь отворилась, перед ним стоял мальчик лет пяти-шести.
- Ах, - воскликнул Гаврилеску, - боюсь, что я ошибся. Мне нужна госпожа Войтинович...
В дверях появилась улыбающаяся молодая женщина:
- Госпожа Войтинович жила на втором этаже, но больше не живет, она уехала в провинцию.
- И давно?
- О да, давненько. Осенью будет уж восемь лет. Сразу после свадьбы Отилии.
Гаврилеску потер лоб, посмотрел на женщину и улыбнулся со всей возможной кротостью.
- Полагаю, вы что-то перепутали. Я говорю об Отилии Панделе, внучке госпожи Войтинович, она учится в шестом классе лицея.
- Я обеих хорошо знала, - произнесла женщина. - Когда мы сюда переехали, Отилия только что обручилась, знаете, вначале была эта история с майором. Госпожа Войтинович не давала своего согласия на брак и была права: слишком велика была разница в возрасте. Отилия была дитя, ей не исполнилось и девятнадцати лет. К счастью, она встретила Фрынку, инженера Фрынку, - не может быть, чтобы вы о нем не слышали.
- Инженер Фрынку? - повторил Гаврилеску. - Фрынку?
- Да, изобретатель. В газетах писали...
- Изобретатель Фрынку, - мечтательно повторил Гаврилеску. Любопытно...
Он протянул руку, погладил по голове мальчика и, слегка поклонившись, сказал:
- Прошу прощения. Видно, я перепутал этаж.
Юноша ждал его внизу; он курил у двери своей квартиры.
- Выяснили что-нибудь?
- Госпожа, живущая наверху, полагает, что Отилия вышла замуж, но, уверяю вас, это ошибка. Отилии нет и семнадцати, она учится в шестом классе лицея. Я разговаривал с госпожой Войтинович, мы обсуждали самые разные темы, но она ни словом не обмолвилась...
- Любопытно...
- Даже весьма, - осмелев, сказал Гаври-леску. - Потому я и говорю вам, что ничему не верю. Даю вам честное слово. Но в конце концов, зачем настаивать? В сущности, это недоразумение... Приду еще раз завтра утром...
И, попрощавшись, стал решително спускаться.
'Держись, Гаврилеску, - прошептал он, выйдя на улицу, - ты впадаешь в маразм, стал терять память. Путаешь адреса...' Увидел трамвай и ускорил шаг. Только усевшись у открытого окна, он почувствовал легкое дуновение ветра.
- Наконец-то, - обратился он к женщине, сидевшей напротив. - Будто, будто. - но почувствовал, что не может закончит фразу, и растерянно улыбнулся. - Да, - продолжал он, помолчав, - я недавно сказал приятелю... будто... будто побывал в Аравийской пустыне. Полковник Лоуренс, если вы о нем слышали...
Женщина продолжала смотреть в окно...
- Теперь через час-другой насту пит ночь. Темнота, я хочу сказать, ночная прохлада. Наконец-то... Можно будет вздохнуть.
Кондуктор в ожидании глядел на него, и Гаврилеску стал рыться в своих карманах.
- После полуночи сможем вздохнуть, - обратился он к кондуктору. - Что за длинный день, - прибавил он раздраженно, потому что не мог найти бумажник. - Сколько перипетий!.. Ах, наконец-то! - И он протянул кондуктору банкноту.
- Эта уже не годится, - сказал кондуктор, возвращая купюру. - Обменяйте в банке...
- Почему? - недоумевал Гаврилеску, вертя банкноту в руках.
- Изъята из обращения год назад. Обменяйте ее в банке.
- Любопытно! - произнес Гаврилеску, внимательно разглядывая купюру. Сегодня утром годилась. И цыганки берут. У меня были еще три таких, и цыганки взяли.
Женщина побледнела, раздраженно вскочила с места и пересела в другой конец трамвая.
- Не надо было говорить о цыганках при даме, - укорил его кондуктор.
- Все говорят! - возразил Гаврилеску. - Я три раза в неделю езжу этим трамваем и даю вам честное слово...
- Да, это правда, - вмешался какой-то пассажир. - Мы все говорим, но не при дамах. Надо сохранять благоразумие. В особенности сейчас, когда цыганки собрались устраивать иллюминацию. Да-да, и муниципалитет дал разрешение: они устроят в своем саду иллюминацию. Я, могу вам сказать, человек без предрассудков, но иллюминация у цыганок - это вызов!..
- Любопытно, - произнес Гаврилеску. - Я ничего не слышал.
- Пишут во всех газетах, - вмешался в разговор другой пассажир. - Какой позор! - воскликнул он громким голосом. - Безобразие!
Несколько человек обернулись, и под их возмущенными взглядами Гаврилеску потупился.
- Поищите, может, у вас есть другие купюры, - сказал кондуктор. - Если нет, придется вам выйти на следующей остановке.
Гаврилеску покраснел и, не решаясь поднять глаза, стал шарить по карманам. К счастью, кошелек с мелочью оказался поблизости, среди многочисленных платков. Отсчитав несколько монет, он протянул их кондуктору.
- Вы дали мне всего пять леев, - сказал кондуктор, указывая на свою ладонь.
- До Почтовой таможни.
- Не важно докуда, билет стоит десять леев. На каком свете вы живете? сурово произнес кондуктор.
- Я живу в Бухаресте, - гордо ответил Гаврилеску, поднимая глаза на кондуктора. - И езжу на трамвае по три-четыре раза в день вот уже не один год и всегда платил пять леев.
Теперь весь вагон с интересом прислушивался к разговору. Несколько пассажиров пересели поближе. Кондуктор подбрасывал монеты на ладони.
- Заплатите за проезд или выходите на следующей остановке.
- Трамвай подорожал года три-четыре назад, - вставил кто-то.
- Пять лет назад, - уточнил кондуктор.
- Даю вам честное слово... - торжественно начал Гаврилеску.
- Тогда выходите на следующей остановке, - перебил его кондуктор.
- Лучше уж доплатите, - посоветовал кто-то. - До Почтовой таможни идти далеко.
Гаврилеску отыскал в кошельке пять леев и доплатил.
- Странные происходят вещи, - прошептал он, когда отошел кондуктор. Решения принимаются за ночь, за двадцать четыре часа... Точнее, за шесть. Даю вам честное слово... Но в конце концов, зачем настаивать? Это был ужас-ный день. И что еще серьезнее, мы не можем жить без трамвая. Я, во всяком случае, вынужден по три-четыре раза в день ездить на трамвае. Впрочем, урок музыки стоит сто леев. Вот такую купюру. Но теперь и эта купюра не годится. Надо идти менять ее в банке...
- Дайте мне, - сказал пожилой господин. - Завтра обменяю в конторе.
Он вынул из бумажника купюру и протянул ее Гаврилеску. Гаврилеску осторожно взял ее и, внимательно рассмотрев, произнес:
- Красивая. И давно она в обращении? Пассажиры с улыбкой переглянулись.
- Года три, - промолвил один.
- Любопытно, что мне такая до сих пор не попадалась. Правда, я человек рассеянный. Артистическая натура...
Он спрятал купюру в бумажник и посмотрел в окно.
- Стемнело. Наконец-то!
И вдруг почувствовал такую усталость, такое изнеможение, что, закрыв лицо руками, зажмурился и так просидел до Почтовой таможни.
Он напрасно пытался открыть дверь ключом, потом долго жал на кнопку звонка, стучал - погромче, потише - в окна столовой, наконец, вернулся к входной двери и принялся дубасить кулаком. Вскоре в темном окне соседнего дома появилось белое пятно ночной рубахи, и хриплый голос крикнул: