Сегодня Валя подозвала меня: "Взгляни". Подошел, сел рядом. Лежащее в кроватке существо, упакованное в пеленки, молча, сосредоточенно смотрело на нас внимательным, даже, казалось, строгим взглядом. Взглядом наблюдателя.
- ...Не по себе становится, - призналась Валя. - Будто изучает нас...
Однажды он минут десять изводил всех пронзительным криком, причину которого мы, четверо, установить не могли. Вера Ивановна предлагала то соску, то погремушку, то брала на руки.
Через полминуты - снова крик. Подошел Максим Петрович.
Склонился, забормотал что-то успокаивающее. Его глуховатый голос звучал негромко и ровно. И человечек замолк.
Может быть, он был чем-то встревожен?! Резким звуком (в смежной комнате включили телевизор), цветовым пятном (пестрое платье подошедшей Веры Ивановны) или неожиданным ощущением (из форточки пахнуло весенней сыростью).
Как бы там ни было, голос деда восстановил его душевное равновесие. Непостижимым для нас чутьем, не понимая ни слова, он все-таки уловил их смысл: мы рядом с тобой, мы - твоя защита, не надо тревожиться!
Да, мы убережем его, защитим, вырастим. Но не помешаем ли своей опекой приобрести необходимую жизнестойкость?
Пока в его жизнь придут друзья, книжки, детсад, школа, он проживет среди нас, четверых, целую эпоху! Причем самую решающую. Ведь именно в первые годы человек наиболее восприимчив. И потому семья всесильна! Только не все родители, знают об этом. Они у себя дома абсолютные творцы будущих бед и радостей своего ребенка.
Запись 2-я
Нельзя? Почему?
О творческих способностях
и запретах в воспитании
Телефон зазвонил не вовремя.
Ксенька как раз переползла диван и уже тянулась к белому проводку с розовым выключателем: сейчас сомкнет вокруг проводка миниатюрные пальчики, брякнет настенным светильником и ее сосредоточенно-экспериментаторское лицо засияет восторженно.
Но тут вошла Вера Ивановна:
- Тебя... Иди, я посмотрю за ней.
Мы так замечательно с ней работали! Я переносил ее в другой конец дивана, она, энергично работая локтями и коленками, пересекала его, жмурясь, гремела светильником, я опять хватал ее и переносил... С каждым разом она проделывала свой путь все сноровистее и радостнее, хваталась за проводок (выдернутый из розетки) все увереннее... А тут-телефон.
Он недалеко, почти у двери, в смежной комнате.
Ну да, конечно, кто же еще может звонить в воскресенье по служебным делам, кроме Вадима Николаевича! Голос - будто наждачной бумагой по трубке... Чертежи, "привязка коммуникаций", "по-новому нужно решить, а сроки жмут"... Руководитель у насдеповой, но чересчур поглощен работой; как-то позвонил мне в половине двенадцатого ночи, будучи уверен, что'только девять вечера.
Сейчас я старался быстрее закончить разговор, так как за дверью слышал профессионально звучащий, учительский голос Веры Ивановны: "Нельзя это трогать! Ни в коем случае!"
Мне тут же представилось, как лицо Ксеньки мгновенно снова становится прежним, беспомощно удивленным и непонимающим, каким оно было несколько месяцев назад. Тогда она только начинала рассматривать свои руки, ноги, шлепать ладонью по игрушкам, по деревянным прутьям кровати. На каждую игрушку внимания у нее хватало самое большее на полминуты.
Немножко дольше она могла слушать наши с ней-разговоры.
Ее, видно, здесь занимало меняющееся выражение лица и интонации. Позже, когда она стала ползать, у нее появился странный объект интереса - нитка на диванном покрывале.
Эту нитку она могла рассматривать и ковырять почти три минуты - срок для нее огромный! Вот тут уже ее лицо все чаще утрачивало свое беспомощно-удивленное выражение, становилось сосредоточенно-деловым. Сейчас у нее уже солидный исследовательский опыт: оторванная обложка книги, выковыренная затычка из надутого гуся (звук-"Пых!", изумленный вскрик) и наконец-настенный светильник.
Вадим Николаевич говорил что-то об ошибке в расчетах, а за дверью уже слышался тревожный писк, заглушаемый отчетливо звучащими словами: "Нет, Ксюша, не надо! Вот, смотри, какая интересная игрушка!"
Когда я положил трубку, в соседней комнате писк сменился громким ревом. (Удивительно, такое маленькое, почти невесомое существо и такой мощный басистый звук! Даже в комнате соседки бабы Глаши слышно.)
Вхожу. Вера Ивановна трясет давно уже надоевшей Ксеньке погремушкой у ее искаженного плачем лица, сердито приговаривая:
- Избаловали девчонку. Все ей позволяют!
Из ванной, бросив стирку, прибежала Валя. Пришел Максим Петрович, оторвавшись от разобранного до последнего винтика фотоаппарата.
- Разве можно так воспитывать?! - продолжала возмущаться Вера Ивановна. - Совсем не приучаете ее к слову "нельзя".
- И не надо пугать ее этим словом, глушить естественную любознательность, - разразился я очередной тирадой. - А то сейчас глушим, потом в школе удивляемся, почему у детей интереса к учебе нет.
Ксенька на руках у Вали отвлеклась: по щекам еще слезы не сбежали, а уже сосредоточенно теребит мамкин нос.
- Она же никого слушаться не будет.
- Вот и хорошо, пусть своим умом живет.
- Да нет у нее еще своего ума!
- И не будет, если без конца одергивать.
- А если волю дать - будет?! Она такое вам натворит...
Кого из нее хотите вырастить - вы подумали?
Мы, конечно, об этом подумали. И - давно. Б запальчивости я немедленно изложил нашу программу воспитания не потребителя, не приспособленца к обстоятельствам, а человека, способного исследовать обстоятельства и преобразовывать их... Словом -личность творческую!
- ...Чтобы витала в облаках, как и вы оба, - подвела черту нашей дискуссии Вера Ивановна, уходя из комнаты.
- Вы, главное, не горячитесь, - сказал Максим Петрович нам с Валей, подмигнул Ксеньке и пошел к своему фотоаппарату.
В дверях он столкнулся с бабой Глашей. Она, жмурясь в улыбке, тонким голоском запричитала.
- А я думала, уж не стряслось чего, такой крик. Ох, горластая девка растет, покою от нее ни ей самой, ни другим не будет.
Да сейчас все они нервные: в школу бегом, из школы бегом.
Куда торопятся? Вся жизнь еще впереди...
"Ну, положим, уже не вся, хоть и малая часть, но прожита, - подумалось мне тогда. - Шаг к самостоятельной жизни сделан".
Какой она у моей дочери будет?...
Запись 3-я
ФАКТ ЖИЗНИ
О медведе в берлоге,
играх всерьез
и пробуждении
самосознания
Это было неправдоподобно.
Я даже не сразу понял, что случилось.
Ксеня, сидевшая на диване (она уже давно ходит и немного разговаривает), вдруг сморщившись в плаксивой гримасе, сказала:
- Хочу домой.
- Ты же дома!
- К маме и папе, - продолжала она, начиная реветь.
- Да ведь я твой папа!
Осторожно притрагиваюсь к ней, глажу по голове, успокаиваю. В дверь заглядывает Вера Ивановна: "Что тут у вас?" За ней маячит Максим Петрович. Оба встревожены.
Еще бы! Так спокойно шпа игра. так звонко лопотала их внучка, и вдруг -рев. Пытаюсь объяснить: я был медведем, она - Машей. Она подметала берлогу, варила похлебку, потом медведь ей сказал, что насовсем осгавит ее у себя. Заплакала.
- Да разве можно детей пугагь? - выговорила мне Вера Ивановна.
Нельзя... Конечно, нельзя.. Я соглашаюсь и не могу опомниться: Ксенька же смотрела на меня, видела мое лицо, понимала, что я - папа, что мы играем! Неужели можно вот так, в городской квартире, подметая воображаемым веником паркетный пол, вдруг подумать, что ты в какой-то там берлоге, в глухом лесу, а человек, сидящий на диване, вовсе не папа, а медведь, сошедший со страницы Сборника сказок?
Трудно было поверить но вот оно, Ксенькино лицо, мокрое от непросохших слез. Она, прижавшись ко мне, еще только успокаивается, приходит в себя. В буквальном смысле - "в себя", потому что для этого ей нужно перестать быть Машей.
...Совсем недавно, каких-нибудь полгода назад, (ей тогда было полтора года) она три летних месяца жила с Валей в деревне, у родственников, и была бессловесным существом.
Могла с понимающим выражением подолгу слушать когонибудь из взрослых, только улыбаясь в ответ на нетерпеливый вопрос: "Ты когда заговоришь, молчун?"
В ее молчании словно бы что-то таилось.
Вот она на пухлых ногах, нетвердо ступая, спускается осторожно с крыльца, подходит к ветле, задирает взлохмаченную голову. Ветла шумит на ветру узкой, серебристой с изнанки листвой, словно бы силится сказать что-то. Ксеня притрагивается к стволу, гладит его так, будто ждет, что он выгнется, как спина у кошки.
У тропинки, ведущей к реке, лежит большой плоский камень. Никаких у него, казалось бы, признаков жизни. Но хорошо прогретый солнцем, он долго держит в себе тепло и потому тоже кажется живым. Ксеня, посидев на нем, машет ему на прощание рукой, отправляясь дальш'е.
Узкая Клязьма сверкает убегающей рябью, шевелит водорослями у берега, шуршит камышом. Она, без сомнения, живая, хоть и прохладная. Ее движение можно ощутить, опустив в воду руку. Чувствуя к ней дружеское расположение, Ксеня объясняется с ней звуком "кых!", что означает обычно приглашение то к работе совком в песке, то к ходьбе... Словом - к действию.