Не знаю, что тут на что повлияло – вид сумки, факт ее доставки или само соседство – но Упс прекратилось.
И воцарился мир.
Тогда пролетарий повернулся к соседу, сосавшему пиво, и начал рассказывать, как работал ремонтником. В звуковом диапазоне Упс и шире.
А я приехал как раз!
Я же обещал, что все кончится миром.
Да, забыл сказать. Девчата, меня окружавшие, взахлеб обсуждали журнал с глянцевыми трусами и передачу про Дом номер Два.
Призыв
В метро (я очень внимательно слушаю такие вещи и ничего не путаю) только что прозвучало:
«Помогайте беременным женщинам, помогающим инвалидам и людям с плохим зрением».
Демиурги
Поздний вечер, метро.
Полный вагон рыбаков.
Финский бульон-залив еще не до конца переварил ледяную корку зимнего жира. Рыбаки сидят до последнего.
Мне их сильно не хватает, этих рыбаков. Несколько лет назад, когда я каждое утро садился в поезд, эти странные люди с громоздкой экипировкой были для меня бесплатным триллером. Удовольствие от созерцания этих фигур, как и от всякого триллера, строилось на контрасте и радости за личный комфорт. Я даже забавлялся, вспоминая не помню, чью, обидную песню про жен, встречающих рыбаков, которых доставили прямо со льдины на чрезвычайном вертолете. «Кормилец спустился с небес», – вот как пелось в той песне, не без высоколобого сарказма. А жены стоят внизу с разинутыми ртами.
Меня не покидало подозрение, что это какие-то особенные люди. Придешь на залив и видишь вдали множество черных мушек. Сидят неподвижно, не пьют и не курят, хотя, конечно, как-то же они пьют и курят, потому что иначе теряется весь смысл. Каждый сам по себе, никакого общения, никакого обмена продуманными мнениями и видами. И едут-то в поезде молча, лишь рыкнут изредка что-то универсальное, размытое семантически. Как будто из камня высечены, да и близко уже к тому по текстуре кожи с проникновением в податливый, восприимчивый к оледенению мозг.
Вчера я решил, что они, может быть, демиурги.
Они никого не ловят. Они зависают над водами и творят Рыб.
Они сосредотачиваются, и Рыбы образуются из ничего.
Но дело, вполне возможно, обстоит совершенно иначе, наоборот. Не исключено, что это сами Рыбы охотятся на рыбаков. Потому что эпоха Рыб к маю месяцу заканчивается, и наступает эпоха Водолея. Льдину отрывает, и вот уже Рыбы густеют косяками, ждут, когда им удастся выделить из ловцов чистый Духовный Экстракт.
Не знаю, короче. В быту такие люди ничем не выделяются.
Был у нас физиотерапевт – милейший, невысокий человечек, немного хроменький, и даже машину себе купил такую же трогательную, «Оку»; выходит однажды за ворота, а ее хулиганы перевернули, и вот он стоит весь беспомощный, кричит одиноким голосом человека. И, представьте, туда же – рыбак оказался! Сам мне рассказывал, как отправился с железным ящиком за далекие горизонты, по талой льдине. В конце апреля было дело. Солнышко к полудню припекло, захотелось демиургу назад, а берег-то вот он: близко, да не укусишь! Лед уже почти весь растаял! И пришлось ему петлять два часа, выбирать местечко потверже. Уже спешит, и ножку-то хромую приволакивает; уже в каждой полынье ему по серой раковой шейке мерещится, но не сдается, ибо в сердце у него – пламенный рыбный мотор. Так и ходил он по водам, аки посуху, но вышел, иначе как бы я узнал.
Анимализм
Пришли родители.
Рассказывают, что видели в троллейбусе мужика, который вез на рукаве огромного откормленного ворона.
Разговаривал с ним.
Мать:
– Кто?
Отчим:
– Ну, мужик, не ворон. Мужик с вороном.
Мать:
– Что же он ему говорил?
Отчим:
– Ну, я не знаю. Ну, «не ссы, блядь, потерпи, сейчас выйдем».
Полифония
Троллейбус.
Мужчина лет пятидесяти сидит, нашел себе стоячую жертву, застенчивого курсанта медицинской службы.
– Вот ты скажи мне, кем ты будешь? Гинекологом?
Посторонняя женщина в очках, с соседнего сиденья:
– Проктологом!
Курсант, пожимая плечами:
– Кем прикажут.
Мужчина:
– Ну а все-таки?
Курсант:
– Инфекция.
Женщина в очках, словоохотливо и радостно:
– Инфузория!..
Мужчина:
– И чем ее лечат?
Курсант:
– Лекарствами. И закалкой.
Женщина в очках, с готовностью поет:
– Если хочешь, если хочешь быть здоров…
Мужчина, доверительно:
– Я вот призывался в 77-м…
Я вышел остановкой раньше нужной. Позади меня женщина в очках задумчиво приговаривала, качая головой: «Одна, совсем одна».
Правила маскировки
Никак не пойму людей, которые ездят в метро в камуфляже. С семьей, в выходной день.
От кого они прячутся, от кого хотят скрыться? Ведь ничего не получится.
Чтобы спрятаться в метро, нужно проколоть себе бровь и вставить гантельку, а в уши – наушники, да выкрасить черным ногти, да взять в руки банку с джин-тоником. Тогда никто не догадается, что ты на самом деле джеймс-бонд и выполняешь невыполнимую миссию, сопровождаешь жену в мир кожи и меха.
Пластырь
В вагон метро вошел продавец лейкопластыря.
Он был пьяный в дрезину.
Он очень долго топтался на месте, обретая точку опоры и устаканиваясь. Утвердившись, он обратился к пассажирам:
– Лл-ляко..пстырь!… залепляет…
Лейкопластыря при нем не было. Он его потерял.
Ручки
Снова некрополитен.
Вошла продавщица всего, кубических очертаний; вошла и затрубила:
– Ручки гелевые, на масляной основе, пишут в любом положении…
Пауза. Не меняя интонации, тем же нечеловеческим монотонным голосом:
– Ручек нет, блин, кончились, надоели они мне…
Я так захохотал, что стало неловко. Беззвучно, но лицо выдавало. Вокруг сидели чинные, каменные пассажиры – кроме очаровательной девушки напротив. Она занималась тем же, что и я. Так мы и ехали, поглядывая друг на друга и прыская, пока я не вышел.
Кун-шу
Троллейбус.
Спортивная старушечка-кондуктор протягивает ладошку. Я сую мелочь и бумажку: десять рублей. Бумажка сложена пополам. Из бумажки торчит какой-то чек.
Старушечка осклабилась и весело сверкнула очками:
– А ваши чеки мне не нужны! Нет!
– А мне – ваш билет…
Не реагируя:
– Если чеки хранить – деньги не будут держаться! Чеки нужно выкидывать! Денег не будет… У китайцев написано! Кун-шу вроде, да? Читали?
– Как скажете, – пожал я плечами. Скомкал чек и бросил на пол, намусорив.
Дома у меня, между прочим, полным-полно чеков, и в карманах тоже.
Старушечка пошла дальше, помахивая детектором.
Я услышал озабоченное:
– Эти ваши карточки – тоже чеки… не будет денег…
Пропавшие среди живых
Та же кондуктор-старушечка, тот же троллейбус. Четыре дня спустя.
У старушечки – монолог. Не без яда.
Очки сверкают.
– Их сразу видно – всяких вологодцев, тамбовцев… новгородцев. Тут немцы сели! Заблудились. Я к ним, показываю: платите! А они не понимают. Тут одна подошла – давайте, говорит, переведу. Переводите! – говорю. И она стала переводить. А те как начали возмущаться! А я им говорю – вы не понимаете, где находитесь! Вы в Ленинград приехали, это вам не Европа!… А они в ответ только и знают свое: Швайн, да Швайн…
В ассортименте
Метро.
Вдохновенный торговец религиозным календарем.
– Есть Прощенное Христом Воскресение…
Экипаж
Троллейбус пошел на вираж, и все покатились.
Из-под колес вырулил невменяемый «мерин» и умчался по синусоиде, по большой кокаиновой дороге.
Салон наполнился криками:
– В который раз!… Как везет, сука такая!… людей же везет!
Я стоял молча, с непроницаемым лицом и смотрел в окно.
На уровне моего пояса ожил сидячий мужчина.
– Во всем виноват водитель, – с горечью произнес он и вдруг ударил меня пальцем в живот. – Правильно?
Я согласился, поводя носом и постигая, что спирта в попутчике все-таки больше, чем солода.
– Снег! – крикнул он скорбно и снова ткнул пальцем, на сей раз в окно, пытаясь заглянуть под колеса. Мимо струился девственно чистый и старчески пересохший поребрик, но тот видел снег. – Будто водитель виноват! Накидают, а виноват водитель.
Он помолчал, подбирая слова.
– Надоело, – сказал он решительно, – не могу больше. Пойду на Кировский завод, не хочу водителем. Водитель всегда виноват. – Он перевел взгляд на кабину, и я представил его в ней, здесь и сейчас. На лице выходного водителя появилась слабая улыбка: – А за рулем сидит мужик – он моментом отхуячит! Нормальный парень. Сорок семь лет.
Я вышел, мысленно меняя пилотов местами.
Роден
Автобус, мчится птицей. За рулем пригнулся горный орел.
Я сижу.
Позади – он и она, я их не вижу. Только слышу.
Слышу, как она притворно возмущается:
– Не порти мне прическу! Перестань!…