Но я еще не был готов сделать свой следующий ход.
Я снова вышел на парижские улицы и нашел мастерскую, изготавливавшую коммерческую упаковку. Там я купил тысячу маленьких круглых коробочек по дюйму в диаметре, а также вату. Далее я пошел в типографию и заказал тысячу маленьких круглых этикеток. На каждой этикетке должна была быть напечатана по-английски следующая надпись:
Этикетки должны были быть изготовлены точно по размеру моей картонной коробочки.
Через два дня я забрал готовые этикетки. Я купил бутылочку клея, вернулся в свою комнату и наклеил этикетки на крышки двадцати четырех коробочек. В каждой из коробочек я сделал подстилку из белой ваты. На подстилку я положил красную пилюлю и закрыл крышку. Теперь все было готово.
Как вы, конечно, давно уже поняли, я хотел заняться коммерцией. Я собирался продавать свои пилюли для повышения потенции клиентуре, которая вскоре потребует еще и еще. Я буду продавать их поштучно, причем за невероятную цену. А клиентура? Где они такие возьмутся? Каким образом семнадцатилетний мальчишка собирался найти в незнакомом ему городе покупателей на свои чудо-пилюли? Ну на этот счет у меня не было никаких опасений. Нужно было только найти одного-единственного подходящего человека, дать ему попробовать одну-единственную пилюлю, и он в экстазе прибежит за второй. Кроме того, он заговорщицким шепотом сообщит эту новость друзьям, и она разнесется как лесной пожар.
И я уже знал, кто будет моей первой жертвой.
Я еще не говорил вам, что мой отец, Вильям Корнелиус, служил по дипломатической линии. Он не имел состояния, но был умелым дипломатом и как-то умудрялся прилично жить на свое жалованье. Его последним назначением было место посла в Дании, а в настоящее время он выполнял какую-то работу в Лондоне в министерстве иностранных дел, дожидаясь нового, более высокого назначения. Британским послом во Франции был некий сэр Чарльз Мейкпис, старый друг моего отца, и, когда я уезжал в Париж, отец написал сэру Чарльзу письмо с просьбой слегка за мною присматривать.
Я понимал, как мне нужно теперь поступить, и безотлагательно взялся за дело. Надев свой лучший костюм, я отправился в британское посольство. Конечно же, я не пошел с главного входа, а постучал в дверь личной резиденции посла, располагавшейся в том же самом импозантном здании, но с задней стороны. Времени было четыре часа ровно. Лакей в белых бриджах до колен и красной куртке с золотыми пуговицами взглянул на меня крайне неприветливо. У меня не было визитной карточки, но я сумел довести до его ума, что мои родители являются близкими друзьями сэра Чарльза, и не будет ли он добр проинформировать миледи, что Освальд Корнелиус, эсквайр, пришел изъявить ей свое уважение.
Лакей отвел меня в своего рода холл, я сел и начал ждать. Минут через пять туда же ворвалась вся в пене шелка и шифона леди Мейкпис.
— Прекрасно, прекрасно! — воскликнула она, беря меня за обе руки. — Так, значит, вот какой у Уильяма сын! У этого пройдохи всегда был хороший вкус! Мы получили его письмо и давно уже ждем тебя.
Дама она была видная. Немолодая, конечно же, но и не какая-нибудь окаменелость. Я бы дал ей лет сорок. У нее было одно из этих ослепительных лиц, которые кажутся вырезанными из мрамора, а ее торс резко сужался к талии, которую я мог бы охватить пальцами. Она окинула меня быстрым оценивающим взглядом и, похоже, осталась довольна увиденным, потому что следующим, что я услышал, было:
— Ну, заходи, заходи, Уильямов сынок. Мы попьем с тобой чаю и потолкуем.
Она провела меня через целую анфиладу огромных, великолепно украшенных комнат, и в конце концов мы оказались в небольшом, довольно уютном помещении, где стояли диванчики и несколько кресел. На одной стене висела пастель Буше, а на другой — акварель Фрагонара.
— Это, — сказала леди Мейкпис, — мой личный маленький кабинет. Отсюда я организую всю общественную жизнь посольства.
Она улыбнулась, сморгнула и села на диванчик. Очередной разодетый лакей принес нам чай с гренками. Крошечные треугольные гренки были намазаны анчоусной пастой. Леди Мейкпис села рядом со мной и разлила чай.
— Ну вот теперь, — сказала она, — расскажи мне о себе.
Далее последовал целый ворох вопросов о моей семье и обо мне. Все это было весьма банально, но я понимал, что ради моего великого плана я не должен отклоняться от процедуры. Мы проболтали минут сорок, причем обильно окольцованная рука миледи раз за разом задерживалась на моем бедре, и я ощущал легкое нажатие пальцев. Хо-хо, подумал я, к чему же клонит эта старая пташка? А затем она вдруг соскочила с диванчика и стала нервно расхаживать туда-сюда. Я сидел и смотрел. Туда и сюда она ходила, сцепив перед собою руки и подергивая головой; ее грудь то вздымалась, то опадала. Она была как туго закрученная пружина, и я не знал, что мне делать.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал я, вставая.
— Нет, нет! Не уходи!
Я снова сел.
— Ты встречался с моим мужем? — неожиданно спросила она. — Видимо, нет, ведь ты же только приехал. Он прекрасный человек. Совершенно блестящая личность. Но он, бедняга, уже сильно постарел и больше не способен ни на что физически трудное.
— Плохо, — согласился я. — Никакого тебе поло, никакого тенниса.
— Ни даже пинг-понга, — сказала миледи.
— Все мы стареем, — сказал я философически.
— Боюсь, что так. Но дело тут в том…
Она умолкла и стала ждать.
Я тоже ждал.
Мы оба ждали. Повисла долгая тишина.
Я не знал, что делать с этой тишиной, мне в ней было очень неуютно.
— Так в чем же дело, мадам? — спросил я.
— Неужели ты не видишь, что я пытаюсь обратиться к тебе с некоторой просьбой? — сказала она наконец.
Я не знал, что тут ответить, а потому взял еще один маленький бутерброд и начал жевать.
— Я хочу попросить тебя, mon petit garçon,[5] — сказала она, — о небольшом одолжении. Ты, наверное, неплохо играешь во всякие игры.
— В общем-то, да, — подтвердил я, смиряясь перед необходимостью сыграть с ней партию в теннис или в пинг-понг.
— И ты не будешь против?
— Ни в коем случае, это будет огромным удовольствием.
Нужно было всеми силами ее ублаготворять. Все, что мне было нужно, это встретиться с послом, посол являлся моей главной и единственной целью. Он был тем самым избранным, который примет первую пилюлю, а потом уж все покатится своим чередом. Но подобраться к послу я мог только через нее.
— Я прошу совсем о немногом, — сказала миледи.
— К вашим услугам, мадам.
— Ты это серьезно?
— Естественно, мадам.
— Ты говорил, что неплохо играешь?
— Я играл за свою школу в регби, — сказал я. — И в крикет. Кроме того, я довольно прилично играю в шары.
Она остановилась и смерила меня долгим взглядом.
В этот момент где-то в моей голове зазвенел крохотный звоночек. Я его проигнорировал. Что бы там ни случилось, я должен потакать этой женщине во всем.
— Боюсь, — сказала она, — я не играю в регби. И в крикет тоже не играю.
— Мой теннис тоже на приличном уровне, — затараторил я, — только я не захватил ракетку. — Я взял еще один бутерброд. Мне нравился вкус анчоусов. — Мой отец говорит, что анчоусы буквально убивают нёбо, — сказал я, усердно жуя. — Мы не держим анчоусов в доме, но я их обожаю.
Миледи глубоко вздохнула, и ее груди взлетели, как два огромных воздушных шара.
— Я скажу тебе, чего я хочу, — промурлыкала она. — Я хочу, чтобы ты взял меня силой и терзал, терзал, терзал до смерти! Я хочу, чтобы ты это сделал прямо сейчас! Быстро!
Боже милосердный, подумал я, это нужно же так нарваться.
— Ты немного шокирован, милый мальчик.
— Я совсем не шокирован.
— Да, ты шокирован, я вижу это по лицу. Мне не нужно было тебя просить, ты слишком молод. Да, ты невероятно молод. Сколько тебе лет? Нет, не говори мне. Я не хочу знать. Ты сладостен, но школьники — это запретный плод. Какая жалость. Совершенно очевидно, что ты еще не вступил в яростный мир женщин. Вряд ли кто-нибудь из них когда-нибудь до тебя дотрагивался.
Это меня глубоко уязвило.
— Вы ошибаетесь, леди Мейкпис, — сказал я. — Я развлекался с женщинами на обоих берегах канала. А также на кораблях, плывущих в море.
— Ах ты гадкий мальчишка! Нет, я этому не верю!
Я все еще сидел на диванчике, она стояла надо мной. Ее большой красный рот был слегка приоткрыт, она тяжело дышала.
— Ты не понимаешь, я никогда бы о таком не заговорила, не будь мой Чарльз… ну, в общем, не будь все это для него в прошлом.
— Конечно же понимаю, — сказал я, неуютно ерзая. — И очень вам сочувствую. Я вас не осуждаю ни в малейшей степени.
— Ты правду говоришь?
— Конечно же.
— О, сладостный мальчик! — воскликнула она и бросилась на меня как тигрица.