- Благородное дитя! Сын миллионера! Полдня походил - и уже пузыри на коленях! Кузьмич, разутюжь этого парня. Парикмахер, причеши это чучело.
Но Самарин не только ругается, но и хвалит.
- Гуль, - говорит он, - вы настоящий Пинкертон. Вам и гримироваться не надо. Так сказать, Пинкертон натюрель. Ха-ха-ха!
Потом подходит к Пепсу и фамильярно бьет его по плечу:
- Вот кто душу радует! Негрище чертово! Ну где еще найдешь другого такого для Дика Бычий Глаз? У, дьявол! Так публике и скажу: черного разбойника играет сам черный разбойник! Ха-ха-ха! Натюрель, ха-ха-ха!
Пепс, сидевший против зеркала, не оборачиваясь, прошептал:
- Я тоже скажу публик... Я тоже скажу публик...
- Что ты там бормочешь? - не расслышал Самарин. И, не дождавшись ответа, сказал отходя: - Ты какой-то чудной стал. Из ума выживаешь, что ли?
Артемке вымазали лицо кремом, подвели черным брови и напомадили губы. Ему хотелось вытереть лицо рукавом, но он терпел. К костюму тоже не так-то легко
привыкнуть, особенно к галстуку. Галстук сжимал шею, и Артемка не мог понять, зачем он нужен. Вошел грек-хозяин и сердито сказал:
- Слушайте, вы скоро? Публика ужасно волнуется.
- Сейчас, сейчас! - ответил Самарин. Он подошел к зеркалу и тоже накрасил себе губы и напудрился, хоть в пантомиме и не участвовал.
- Ну-с, приготовьтесь к выходу, - сказал он и вышел из уборной.
Артисты двинулись за ним. Пошел и Артемка. В широком проходе все остановились. Там перед малиновой портьерой уже ожидала Ляся с мячом и ракетками в руках.
- На, - подала она ракетку Артемке. - О, да какой ты красивый!.. Ну, не боишься?
- Боюсь, - откровенно признался Артемка. Он подошел ближе и осторожно заглянул в дырочку. Батюшки, весь город собрался! Вверху, внизу, в проходах всюду люди. И все вытаращились прямо на него, прямо в дырку смотрят. Артемка даже руками от портьеры оттолкнулся. Удивительное дело: на базаре, бывало, тоже народу тьма собиралась, особенно в субботу, и Артемке хоть бы что, как-то даже гопака при всех танцевал. А тут все внутри холодеет от страха.
Музыканты, игравшие вальс, умолкли. Униформисты приоткрыли портьеру. Прокашлявшись, точно он собирался петь, Самарин пошел на арену.
- Что он будет делать? - спросил тревожно Артемка.
- Сейчас объявит, кто кого играет, - объяснила Ляся.
Самарин вынул из бокового карманчика листок бумаги:
- Господа! В сегодняшней знаменитой пантомиме участвуют все лучшие силы цирка, а также специально приглашенные артисты. Позвольте объявить состав участвующих. Американский миллионер Уптон - Иван Кречет; его дочь Этли - юная артистка, любимица публики, мадемуазель Мари; его сын Джон - известный артист пантомимы юный Артеме...
- Вот, слышал? Артеме - это ты и есть, - шепнула Ляся.
- Что-о? - вспыхнул Артемка. - Какое такое Артеме?
- Тише, ты! - дернули его сзади.
От обиды, что его родное имя забраковали, а взамен дали какую-то кличку, Артемка на минутку даже страх позабыл.
Вдруг в цирке затрещали аплодисменты: это Самарин сообщил, что роль Ната Пинкертона исполняет Клеменс Гуль.
Самарин сделал паузу и, предвкушая новые аплодисменты, выкрикнул:
- Роль знаменитого похитителя детей, страшного негра Дика Бычий Глаз, исполнит натуральный негр, страшный Чемберс Пепс!
- Это глюпа, это очень, очень глюпа! - услышал Артемка позади себя.
Когда Самарин поклонился и под аплодисменты подошел к портьере, у Артемки внутри все похолодело. И сейчас же он услышал громкий шепот:
- Этли, Джон, на арену!
Портьера приоткрылась, и Артемка мгновенно оказался на виду у всех. Прямо на него смотрело тысячеликое существо и молча ждало. Артемка охнул и схватился руками за край портьеры, но сзади прямо в ухо ему вонзился свистящий шепот:
- Ты что это делаешь, сссс... Брось занавес! На арену!
Артемка оглянулся. Перекосив от злобы лицо, сзади стоит Самарин, шипит и указательным пальцем хочет ткнуть Артемку прямо в глаз.
Вдруг между Артемкой и Самариным мелькнула ракетка. Взвизгнув, Самарин отдернул палец. Артемка еще не успел сообразить, что случилось, как Ляся схватила его за руку и стремительно повлекла на арену. И странное дело, у Артемки будто пропал вес. С необычайной легкостью, не чувствуя тела, он выбежал вслед за Лясей и стал па свое место.
Пантомима началась
Впоследствии Артемка не раз вспоминал эти минуты и всегда удивлялся, куда ушел тогда его страх. С момента, как он оказался на залитой светом арене, под тысячей устремленных на него глаз, в нем все необычайно обострилось внимание, зрение, память. Даже торопливость, за которую его на репетиции ругал Самарин, исчезла и сменилась сдержанностью движений. И при всем этом у Артемки гудело в ушах и было такое чувство, точно он не сам все это проделывает, а движет им какая-то неведомая сила.
Самарин, высунув нос из-за портьеры, бормотал:
- Гм... Вполне... Даже удивительно.
Но этого Артемка не слыхал. Он продолжал лететь в каком-то светлом гудящем пространстве и только тогда опомнился, когда Дик Бычий Глаз накинул на него мешок и перебросил через забор. Там, за портьерой, был уже не Дик Бычий Глаз, а Чемберс Пепс. Он сдернул с Артемки мешок, поставил дебютанта па ноги и восторженно сказал:
- О, ти очень хорошо делал свой роль! Ти есть очень хороший артист.
Подошел и Самарин. Он похлопал Артемку по плечу и похвалил:
- Молодец! Вполне!
Артемка слушал и растерянно улыбался. Ему казалось, будто он переплыл через глубокую реку, а до этого и не знал, что умеет плавать.
Ляся стояла тут же. Она не отходила от Артемки. У нее был гордый вид.
Артемке хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, душевное, но он не находил подходящих слов.
Во второй картине Пепс, Артемка и Ляся не участвовали. Они стояли у портьеры и смотрели в дырочки. Теперь играли Гуль и Иван Кречет. Гуль лазил по арене и искал следы; при этом он все, что ни попадало, разглядывал в лупу, а Кречет ходил за ним и хватался руками за голову, изображая горе отца.
Когда началась третья картина и Артемка опять выбежал па арену, у него уже не гудело в ушах и не было прежнего чувства, будто им движет какая-то посторонняя сила. В этой картине Джон и Этли, запертые в сарае па ферме, пытаются освободиться, и Артемка с такой непосредственной живостью изображал сметливость мальчика, что со скамей не раз срывались трескучие хлопки. Правда, это все-таки не был сын миллионера, это был просто попавший в беду мальчишка, трогательный и занимательный. Но это как раз и подкупало публику.
Нравилась и Ляся, хотя игра этой изящной девочки была совсем в другом роде.
Больше всех, кажется, нравился Гуль. Ему удалось изобразить Ната Пинкертона таким, каким его и представляла себе публика по бесконечным выпускам "Похождений знаменитого сыщика".
Что касается Пепса, то он добросовестно старался делать свирепое лицо, как учил Самарин, но в общих сценах с ребятами часто забывал об этом, и вместо свирепого лицо его делалось наивно-добродушным. Он спохватывался, хмурил лоб и сжимал плотно губы, а минуту спустя, в самом неподходящем месте, лицо его опять озарялось улыбкой. Публика, ожидавшая увидеть злое страшилище, недоумевала и посмеивалась.
В общем, пантомима шла оживленно, публика часто аплодировала, и Самарин уже мысленно составлял афишу о новом представлении "по требованию публики", как неожиданно для всех разыгрался скандал.
До девятой картины пантомима шла, как ей и полагалось. Благодаря сметливости Джона ребятам удается бежать. Дик Бычий Глаз бросается в погоню за ними. Обессиленная Этли падает в изнеможении. Джон подхватывает ее на руки, но уже не может бежать так быстро. И тут, в поле, заросшем маисом, их настигает страшный негр. Он набрасывается на детей и жестоко избивает их. И Пепс действительно страшно размахивал палкой и делал вид, что изо всех сил бьет Джона и Этли. Но вдруг он положил палку и как ни в чем не бывало обратился к публике.
- Уважаемий публик, - сказал он, - один маленький минутка внимания!
После девяти картин, шедших без единого слова, вдруг прозвучавший с арены человеческий голос так всех и приподнял с мест.
- Уважаемий публик, - продолжал Пепс улыбаясь, - это очень плёхой пантомим. В этот пантомим очень много белий человек, а черний только один. Все белий человек хороший, а черний плёхой, хуже самий злой черт. Уважаемый публик, это не есть правда.
Но тут по цирку пронесся свистящий шепот:
- Пепс! На место!
Пепс обернулся и взглянул на искаженное лицо Самарина.
- Один минутка, - сказал Пепс и опять обратился к публике: - Черний очень любит детей. Черний не любит, когда бьют маленький человек. Я очень люблю Артиомка, я очень люблю Ляся. Я люблю, как свой син, так свой дочь. Я...
Самарин выскочил из-за портьеры и, заглушая Пепса, прокричал:
- Пантомима продолжается. Не помогло и это.
- Один минутка, - сказал ему Пепс и продолжал: - Уважаемий публик, я очень хотел иметь свой мальчик...