Только собака и выжила.
Но какая для неё потом была жизнь — она же потеряла своих хозяев!
Дядя Ференц говорил, что та бедная овчарка потом лежала на их могиле, не ела, не пила от горя, да так и сдохла от голода.
К счастью, Эмили часто оставляет дверь приоткрытой.
Стоит мне услышать, что мои подопечные заснули, я прокрадываюсь в их спальню и укладываюсь на той самой овечьей шкуре.
Всю ночь стерегу я своих хозяев и уже девять раз прогонял дикую кошку, посягавшую на Фридберта.
Но он ни разу меня не поблагодарил, наоборот: рычал на меня спросонья так, что в ушах звенело.
Ну и что с того, что та кошка очень похожа на нашу Мицци?
Откуда Фридберту знать, какая эта Мицци злющая и опасная: ему-то она нос когтями не царапала!
Увы, чёрная неблагодарность — удел верной овчарки.
Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло: Эмили всегда на моей стороне, Малышка — свет моих очей, а Фридберт ещё поймёт когда-нибудь чего я стою.
Глава четвёртая,
в которой всё идёт наперекосяк
Дядюшка Ференц всегда говорил: бывают дни, когда буквально с лап сбиваешься.
Всё это начинается с самого утра.
Овцы блеют как оглашенные, петух загорланил на два часа раньше обычного, орут гуси, воют шакалы.
А всему виной ветер, который несётся над пуштой.
Он бушует, визжит, свистит, завывает, и всё приходит в смятение.
Это ветер-обманщик.
Услышишь его вой, и почудится, что это шакал подкрался совсем близко. Ветер треплет твою шкуру, забивает тебе нос своими запахами, ты чуешь шакала, вскакиваешь и обегаешь всё кругом в поисках зверя.
Но никакого шакала не видно…
Я и представить себе не мог, что в этих краях тоже бывают такие дни, Пусть здесь ничего не знают об овцах и о шакалах слыхом не слыхивали, но ветер знаком и тут.
Это тот же самый ветер, что в Венгрии, он и здесь носится по полям, ломает ветви деревьев, швыряется дождём в окно, свистит и завывает.
Мы, овчарки, знаем: в такие дни гляди в оба, чтобы стадо не разбежалось.
Пока твои подопечные держатся вместе, буря им не страшна.
Но на этот раз мне пришлось действовать в одиночку.
Клянусь, я сделал всё, что мог.
Я улёгся у входной двери и не сходил с места, не выпуская Фридберта из дому.
Никакие «Место!» или «Ко мне!», даже крики: «Прочь с дороги» и «Хватит уже!» не могли заставить меня покинуть свой пост у входной двери.
Но в конце концов Фридберт всё же меня перехитрил: пошёл на кухню и зашуршал там пакетом.
Ну, я сразу понял: скорее туда!
Я узнал этот звук, этот восхитительный шелест! Стоит его услышать, и слюнки текут.
От него и мёртвый проснётся…
Ради этого не жаль покинуть любимое место: беги со всех лап, если хочешь получить свиное ухо.
Но Фридберт меня обманул.
Он мигом захлопнул дверь в кухню.
Вот я и попался!
И свиного уха мне не досталось!
Я стал прыгать на дверь, скулил, лаял ему вслед.
Хотел его предупредить, что нельзя в такую погоду выходить из дому!
Да разве он послушает!
Не обращая внимания на мои предостережения, Фридберт покинул стадо.
Мне оставалось одно: я последовал примеру Мицци, вскочил на стул, а оттуда на кухонный стол, чтобы выглянуть в окно, — ведь я должен был следить за Фридбертом!
Ну откуда мне было знать, что стол накрыт к завтраку и там красуется заварочный чайник?!
Как я мог предвидеть, что скатерть соскользнёт на пол?
Мицци-то постоянно прыгает на кухонный стол — и ничего!
Просто невероятно, на сколько малюсеньких осколков может разбиться фарфоровый чайник!
А с каким грохотом и звоном падают на пол чашки и блюдца!
От такого тарарама даже самый голодный шакал пустился бы наутёк.
Я тоже поспешил укрыться под столом.
О, радость! — там валялась пара кружков моей любимой колбасы.
Наверное, они туда закатились, когда тарелка разбилась.
Мне как раз надо было успокоить нервы, а лучшее средство — хорошенько подкрепиться.
Но Эмили этого не поняла: она распахнула дверь в кухню и как закричит!
Громче, чем десяток собачьих свистков.
Да что там! Она бушевала и завывала сильнее, чем ветер за окном!
А потом схватила швабру и ринулась на меня.
Я попытался забиться в угол, но швабра доставала меня повсюду. Оставалось одно — спасаться бегством.
Я ринулся прямо сквозь расставленные ноги Эмили.
Ну как я мог предвидеть, что зацеплюсь когтем?
С Мицци такого никогда не случается, хотя она каждое утро трётся Эмили об ноги. И вот уже хозяйка растянулась на полу. Хорошо ещё, что тоже не раскололась на тысячу кусков!
Она заскулила жалобно-жалобно — ну прямо как Бенце, когда был щенком.
Я тут же бросился к ней и принялся лизать в лицо, чтобы утешить. Эмили была бледная-пребледная и тихо стонала, но не отгоняла меня.
Я понял — это дурной знак.
Тогда я лёг рядом с хозяйкой и решил ни за что её не оставлять: никакими силами меня было от неё не отодвинуть.
Время от времени я толкал Эмили носом.
Так мы поступаем с овцами, если хотим, чтобы те встали.
Но Эмили не шевелилась.
А ветер всё выл и выл за окном.
Как же я обрадовался, когда услышал, что открылась входная дверь! Раздались тяжёлые шаги Фридберта — всё ближе и ближе.
Ну, потом они поехали к доктору.
А я улёгся в свою корзину — по собственной воле, между прочим. Свернулся в три погибели и даже мечтал, чтобы мне хотя бы «Фу!» сказали.
Только Мицци всё было до лампочки. Она полёживала себе на кресле, на самом лучшем месте, и делала вид, что спит.
Прав был дядя Ференц: у кошек нет ни чувства долга, ни сострадания.
Они думают только о себе и не способны на дружбу.
Прищурив глаза, Мицци следила за мной, как я лежал, скорчившись, в корзине и винил себя во всех бедах.
Потом она потянулась и проскользнула под самым моим носом к кухонному столу.
Прыжок — и она уже на столе.
На моих глазах преспокойно вылакала молоко из молочника.
Всё до капельки.
А я-то совсем измучился от жажды!
От миски с водой тоже одни черепки остались.
Бывают же дни, когда всё наперекосяк!
Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло: хозяева больше меня не ругали, оставили в покое.
Эмили всё ещё немного прихрамывала, поэтому Фридберт сам убрал осколки.
Но Малышка всё жё оттрепала меня за уши и надулась, потому что я разбил её любимую тарелку.
Глава пятая,
в которой я рассказываю о разных бесполезных вещах
Будильник — такой же громкий и бесполезный, как собачий свисток.
Хозяевам он нужен для того, чтобы просыпаться по утрам.
У них ведь нет петуха, который будил бы на заре.
Поэтому утром всё выглядит так: будильник звонит как оглашенный, они, не просыпаясь, бьют рукой по кнопке звонка и переворачиваются на другой бок.
Снова тишина.
Они переворачиваются обратно и спят себе дальше.
У нас в Венгрии петуха так просто не уймёшь: он бы кукарекал, пока не охрип.
Но этот их будильничек своё отзвонил — и молчок.
Придётся мне самому их будить.
С овцами-то было просто: достаточно разок хорошенько рявкнуть, и всё стадо вскакивало на ноги.
С людьми справиться куда труднее — охрипнешь от лая, пока их добудишься.
Чего я только ни делаю: и скулю, и лапами скребу.
Тогда они решают, что это я на улицу прошусь нужду справить, и наконец-то встают.
Не перестаю удивляться: сколько же у хозяев совершенно бесполезных вещей!
Малышке они принесли игрушечную утку, от неё пахнет плюшем, и она крякает, если пробуешь её немножко на зуб.
Малышка сразу мне её отдала: она у меня смышлёная и легко отличит живую птицу от поддельной.
Между прочим, это я её научил уток пугать.
Теперь она, едва их завидит, бежит к ним на своих коротеньких ножках, любо-дорого посмотреть: ну прямо не хуже настоящей овчарки!
Малышка у меня умница и все бесполезные вещи отдаёт мне, чтобы я их сгрыз.
Другое дело Фридберт и Эмили.
У них в гостиной стоит большущий чёрный ящик, хозяева усаживаются перед ним по вечерам — точь-в-точь как овцы вокруг костра у нас в Венгрии.
В ящике мелькают разные картинки и раздаются всякие звуки — почти как взаправдашние, сразу и не отличишь.
На днях мне даже почудилось, что в квартиру забрели настоящие овцы, а дядюшка Ференц их облаивает.
Ясное дело, такого быть не могло, мне это лишь показалось, ведь никаких запахов я не чуял.
Но я всё же попробовал залаять в ответ — тихонечко, вполголоса.