Таким праведником, таким человеком и был Александр Мень. Он стал голосом живого христианства, новым апостолом язычников, составлявших абсолютное большинство населения обезбоженной, расхристанной страны. Несколько поколений превратилось в людей с выжжеными душами. Они и сейчас глубоко больны, и они нуждаются в лечении. Радикальное лечение может быть только духовным, рассчитанным на много лет. Начало ему, мощное начало, и положил о. Александр.
Он понял: надо заново христианизировать тяжело больную страну, выход России из духовного тупика возможен лишь на пути ее новой евангелизации. И он не только понял это — он реально вел Россию по этому пути. Его вклад в духовное возрождение страны трудно переоценить.
Что же успел сделать о. Александр? Он дал новое, современное прочтение христианства, углубил и развил мировую религиозную мысль. Он обратился к истокам — к Евангелию, к живому и вечному христианству, восходящему к Самому Спасителю, к апостолам и Отцам Церкви. Он говорил с людьми о добре и зле, о вере, о смысле жизни на понятном им языке. Он не уставал повторять, что наша главная беда — размывание нравственных ценностей, а они могут возродиться лишь на духовной, религиозной основе. Между тем потеря духовных ориентиров, отход от идеалов ввергают мир в хаос и одичание.
Нетерпимости, фанатизму, насилию о. Александр противопоставил евангельские принципы, дух свободы, любви и терпимости, уважение к личности человека — образа и подобия Творца. Он хранил верность прежде всего духу Евангелия, потому что христианство ориентировано именно на дух, на высшее начало. Истинный идеалист, он в то же время был необычайно активным человеком и считал своим долгом противостоять злу в любой его ипостаси.
Человек трезвый, он не заблуждался насчет того, чем чревато помрачение духа. Он говорил о «стихии зверя» в существе, наделенном рассудком, об «эскалации демонизма», которая привела к «мировой гражданской войне всех «детей Адама», терзающей его единое тело». Он писал: «Невольно рождается чувство, что народы и племена, страны и правительства, вожаки и толпы — весь род человеческий катится в бездну самоистребления». Он был уверен, однако, что верность Христу, жертвенность и героизм подвижников, служение ближнему и милосердие позволят нашему общему дому, Земле, избежать участи Содома. И сам он делал всё, что в человеческих силах, чтобы остановить сползание к вселенской катастрофе.
И тут надо сказать, что самую большую опасность для России о. Александр видел не в атеизме, а в контрнаступлении язычества, которое все чаще выступает в «православной обертке», сбивая с толку миллионы людей, затуманивая их сознание, извращая веру. Это ведет к трансформации религии, исповедники которой всё настойчивее прибегают к внешнему принуждению, опираются на фанатизм и насилие, вовлекаются в водоворот политических страстей и интересов отдельных, подчас экстремистских, общественных групп.
Русская Православная Церковь не избежала этой опасности. Десятилетия тоталитарного режима не прошли бесследно. Имперская, великодержавная идеология все еще определяет сознание большинства клириков и многих верующих. Чувство национальной исключительности, национального превосходства является преобладающим. Обрядоверие, нетерпимость к инакомыслию, консервация отечественной старины получили самое широкое распространение.
Для Русской Православной Церкви в целом характерна закрытая модель христианства, основанная на традиционалистских ценностях, ксенофобии и шовинизме. Агрессивный национализм в православном обличье представляет собой новое язычество, антихристианское по своей сути.
Для охранительно–консервативной разновидности православия чрезвычайно характерно то, что можно назвать духовным и культурным нарциссизмом — самоупоение, самообожение, идеализация себя и своего прошлого. Эти клерикальные круги, как говорил о. Александр, «в восторге от себя». И он же за два дня до смерти, в интервью испанской журналистке, указал на новую реальность нашего времени: «Произошло соединение русского фашизма с русским клерикализмом и ностальгией церковной». Он говорил, что это очень опасная тенденция, потому что люди приходят в Церковь за проповедью добра, а встречаются с изоляционизмом, антисемитизмом и т. д. Он с горечью констатировал: «…общество ожидало найти в нас какую‑то поддержку, а поддержка получается для фашистов».
И действительно, многие священники стоят на крайне шовинистических позициях, а иные даже становятся идеологами нацизма. В свою очередь, экстремистские силы надеются получить от Церкви некую сакральную санкцию на проведение погромной, ксенофобской политики. Те и другие стремятся превратить православие в этническую религию, в элемент «национально–религиозной идеологии». Те и другие превращают христианство из религии любви в идеологию ненависти.
Борьба Александра Меня с фашиствующим лжеправославием, его проповедь духовной свободы, бескомпромиссное отстаивание Христовой истины встретили ожесточенное сопротивление со стороны спецслужб, настроенного державно–националистически консервативного крыла Церкви, включая ряд ее иерархов, а также со стороны околоцерковных идеологов, стоящих на почве «православного» антисемитизма. Клевета, как и постоянная слежка, сопровождала о. Александра на протяжении десятилетий.
С 70–х годов «патриотическая» пресса начинает обвинять его в том, что он тайно служит иудаизму, стремится превратить православие в орудие сионизма, а к тому же хочет объединить православную Церковь с католической, которая будто бы погрязла в ересях. Со временем эти нападки становятся всё более частыми и всё более озлобленными. Из самой новодеревенской церкви, где служил о. Александр, в патриархию текут доносы. Их авторы в унисон с профессиональными «патриотами» утверждают, что он превращает церковь в синагогу. В середине 80–х годов в официозной газете появляются инспирированные КГБ статьи, в которых о. Александра обвиняют в «попытке создания антисоветского подполья под прикрытием религии». Эта кампания проходит под аккомпанемент допросов, где из священника пытаются вытянуть признание в «антисоветской деятельности».
Между тем люди жадно тянутся к о. Александру, читают его книги, впитывают каждое его слово. С конца 80–х, когда отношение государства к Церкви изменилось, он стал выступать с лекциями в массовых аудиториях. Потом к ним прибавилось радио и телевидение. В результате его услышали миллионы людей. Тысячи и десятки тысяч он обратил в христианство — не угрюмое и замкнутое, а радостное и открытое.
Поразительно, сколько успел сделать этот человек за свою короткую жизнь: написал множество книг и статей, утверждающих непреходящую новизну христианства; прочитал десятки, если не сотни, лекций; провел сотни домашних бесед; произнес тысячи глубоких и проникновенных проповедей; сделал слайд-фильмы о Христе и апостолах; перевел ряд книг христианских писателей; создал первые в постреволюционной России малые группы для изучения Библии, первые воскресные школы, первые группы милосердия в детских больницах; писал стихи и прозу; крестил тысячи людей.
И это лишь небольшая часть сделанного им. Причем темп его деятельности становился всё более ускоренным, время его как бы спрессовывалось. Летом 1990 г. он писал моей сестре: «Я погружен в свои обычные (для него обычные. — В. И.) труды, Вам известные: храм, писание, школа, воскресная школа, Библейское общество, издательские дела и пр. Теперь меня спокойно публикуют в разных органах — «Огонек», «Наше наследие», «Знание — сила», «Наука и жизнь», «Лат[инская] Америка» и т. д., включая газеты. За всё слава Богу. От лекций отдыхаю до 1 сентября… Веду постоянные передачи по радио. Приходят сотни писем, даже из тюрем. Сам не пойму, как успеваю отвечать хотя бы на часть».
Однажды я спросил его: «Как Вы это выдерживаете? Где Вы берете силы?» Он ответил: «Силы мне дает Евхаристия. Без нее не выдержал бы. Она удесятеряет силы». Для тех, кто этого, быть может, не знает, поясню: Евхаристия — центральный момент христианского богослужения, таинство Благодарения, во время которого хлеб и вино прелагаются в мистическую Кровь и Плоть Христа. Человек несокрушимой веры, о. Александр черпал силы именно в Евхаристии, глубоко переживая реальное присутствие Христа.
Незадолго до смерти он написал моей сестре: «Я воспринимаю это время как суд Божий. Теперь мы все узнаем, кто на что способен. Думаю, что сделать что‑то можно лишь с помощью свыше. Обычных сил недостаточно».
И помощь свыше была ему дарована. Чувствуя, а может быть, и зная, что конец близок, он торопился, брал на себя всё больше и больше…
На похоронах о. Александра высокий человек в монашеской скуфье, с мутными глазами цвета бутылочного стекла, заявил с паперти новодеревенской церкви, что священника убили «свои». «Свои» — значит, евреи, сионисты. Получалось, что еврей Александр Мень — еще один «умученный от жидов». Монах (если это был монах) первым озвучил «сионистскую» версию преступления, с радостью подхваченную «патриотами».