“Сегодня играл перед зеркалом его пьесу. Странно, в голове идеально звучит его голос, а моя интонация совсем другая, как в караоке”.
— Ну, так говорил бы и продолжал писать свое личное! — не выдержав, сказал вслух Сергей.
“Я уже не знаю — люблю я романы Перепелки или нет? Они у меня читаются. А критики меня ругают”.
Странные подвижки в психике Федора начались со случая в ресторане. “Как хорошо, что я могу это написать. Я могу это написать сто раз, но легче мне не станет. Вчера, в пятницу 2008 года, на банкете какого-то министерства, министерства автодорожного транспорта, пьяный и развратный олигарх вывалил на мою голову — в прямом и самом непристойном смысле — пасту, а потом медленно посыпал рукколой и поперчил. Я, конечно, тупил весь день. Но при чем здесь официант, когда виноват повар?! Еще это дурацкое “ресторанное” отравление с девушкой из “Дома-2”. Люди вокруг сдерживали смех, но им было очень смешно, видимо. Руководство проигнорировало случай этого вопиющего хамства. Мне сказали, что синьор Манжели просто закрылся в своем кабинете, типа уже ушел, но он был там. Еще бы — 70 тысяч долларов за банкет! Все меня успокаивали, типа, ну и жесткач, такого, мол, никогда не было. Типа, забей, это из-за кризиса. Я понимаю, что кризис у всего человечества в планетарном масштабе, особенно в макроэкономике, да во всем, нахрен. Но легче мне не стало. Тоска, апатия, отчаяние и страшный зуд, который хочется истереть бритвочкой или петлей об шею. Доколе, блин, доколе?!”
Потом Федор вдруг купил бритву “Филипс”, точно как и у Сергея и точно как он начал старательно поддерживать трехдневную небритость.
“Сегодня у меня был прекрасный секс с прикольной Ирой Клюевой. Ах, какая же она. Какая хорошая. Такие груди. Я лежал на ее грудях, обсуждали наши планы”.
— Ирка точно удивилась бы! — Сергей едва не рассмеялся.
Это была одинокая и странно равнодушная к мужчинам женщина. Ей нравилось творчество Перепелки, но и в этом Сергей порой сомневался. А однажды она с удивлением рассказала, что одна из ее бывших подруг, как выяснилось, всю жизнь была лесбиянкой. Сергей же отметил, что в этот момент она была очень радостной и необычно красивой, точно эта новость ее вдохновила.
“Сегодня в метро девушка напротив меня читала “Песок”! На задней обложке моя небритая фотография. Она была в очках, щурилась прямо на меня и не узнала”.
“Сегодня очень сильно побил нашу Малюську. Я не могу выслушивать ее настырные капризы, когда внутри меня звучит другой голос. Эта тема меня бесит конкретно! Сейчас хожу и в натуре ломаю себе руки. Боже, прости меня! Боже, прости меня”!
Театр снимал для Сергея квартиру в одном из окраинных, “спальных” районов Москвы — это одновременно угнетало и радовало его. Однообразная, безысходная и бесконечно “пивная” жизнь вокруг четко оттеняла чужеродность, необычность и особенность Перепелки. Радовало то, что он мог так же прожить свою жизнь и быть похороненным на кладбище у МКАД, но уже точно не проживет, он временно среди этих несчастных и еще не выбрал, в какой прекрасности будет дальше жить. И тем более его поразила весьма точная карта из файла телохранителя Меламута — Федор Нахимов жил в соседнем доме, на первом этаже. Сергей оторопел, он даже видел машину Федора, все совпадало — марка, цвет, номер, и ему на какую-то секунду показалось, что это его машина, что он как бы заново узнал ее. Пересиливая интимный трепет, он стянул с крыши несколько холодных, влажных листьев, заглянул в кабину. “Может быть, это все подстроено? — Сергей осмотрелся. — Что если и я сам участвую в чьей-то “недоброй” пьесе, что если эти алкаши на детской площадке тоже участники странного спектакля?”
“Кумиры — это столпы социума. Крыша мира колеблется — кумиров больше нет и нет добрых людей. Но сколько самоотверженных, бесстрашных и беззаветных слуг у Зла! А где они — ШАХИДЫ ДОБРА… Я ненавижу ПЕРЕПЕЛКУ! Бог вложил в меня обаяние величайшего пророка и спасителя людей. Я — ПЕРВЫЙ ДИКТАТОР ДОБРА. Увы. Я только ношу на груди крестик со стильной эмалькой. Я потрафляю мелким чувствам и пристрастиям людским. Я усыпляю их на самом краю пропасти, и зарабатываю на этом жалкие, презренные гроши. Когда-то я был настоящим, а теперь я фальшиво запинаюсь, фальшиво заикаюсь и кривлю губы, фальшиво усмехаюсь и прижимаю ухо к плечу. Эти зрители, любящие скромность, ординарность, комфорт, любящие только себя, создали из меня еду”.
“Ничтоже не бояшася потерять большую и богатую часть своих зрителей заявляю во всеуслышание: я искренне ненавижу байкеров, за их бессмысленную роскошь передвижения и бесполезность для человечества”.
“Откуда во мне это постоянное затылочное чувство ожидания удара? Даже оборачиваюсь. И эта мучительная уверенность в бесполезности, гибельности и уже недолговечности всего. Но эти яхты, виллы, многочисленные дети, любовницы и дети любовниц, неужели они не сомневаются и продолжают укреплять полочку с бриллиантами в поезде, летящем под откос?!”
“Если Таня или Малюська еще раз скажут это, я их, я не знаю, что я с ними сделаю”.
Ночь была теплой и ватно-глухой, как это бывает в сырую погоду, когда даже самые коварные сучки переламываются под ногами с бумажным беззвучием. Следуя промокшей, мятой карте, Сергей подобрался к самому подоконнику. Пульс был такой, что все видимое вспухало и сокращалось в глазном хрусталике. Влажный дым оконного света, мясистые, глянцево-синие куски и лохмотья листьев. Створка приоткрыта. Видны были только руки над раковиной, но по этим горестным и нежным рукам он дорисовал весь облик Таньки. И вдруг, у самой своей щеки он услышал тонкий голос дочери.
— Смертельная угроза нависла над новгородцами! — девочка читала по учебнику — ресницы ее вздрагивали и шевелили прядь волос. — Для монгольской конницы оставалось несколько дней пути. Однако ордынцы остановились неподалеку от урочища Игнач крест… мам, там уже феи суперкрошки начались!
— Читай, — красивые, женственно-полные кисти проплыли к полотенцу.
— Игнач крест… внезапно развернули своих боевых коней и приблизительно около 18 марта 1238 года отступили на юг. Этому способствовали мужество и героизм русских людей, оказавших упорное сопротивление монгольским завоевателям.
У Сергея задрожала душа.
“Ребята, привет! — хотелось закричать ему. — Это я, ваш папа”!
— Па-па! — с нежной, влюбленной удивленностью выдохнет дочка.
В траве блестели, вспыхивали капли дождя. В странном и счастливейшем сиянии стоял он у этого окна, и состояние это было не фальшивым. Он не хотел уходить даже когда погас свет.
“Раздоры в религии ведут мир к глобальной катастрофе. Я отец-основатель новой веры — христианский иудо-ислам. На краях поперечной перекладины звезды Давида, а на верхней оконечности полумесяц. Утверждаю, ПЕРЕПЕЛКА”.
На следующий день Сергей улетел в Петербург, домой. И когда он гладил свою дочку по голове, ему казалось, что она ласкает и ту, другую девчонку и спит не только со своей женой — он чувствовал на шее и спине те нежные, женственно-полные руки.
Продолжая читать эти чужие-личные записи, Сергей отметил, что, когда Федор “сошел с ума”, — он стал умнее и симпатичнее.
“Я живу, как одинокая тетка после тридцати, то есть только для себя. Живу эгоистичными заботами о теле и поиском новых и новых мелких удовольствий: в Турции мне нравится хамам, в Египте и на Байкале подводное плаванье, в Малайзии экзотические массажи, везде и повсюду я, пресыщенный гурман, пробую местные блюда. То есть практикую использование многообразных, изощренных продолжателей и аналогов секса и оргазма. И мне тревожно… Глупые люди надеются на меня, а я, как и все они, в глобальном тупике, я топчусь на месте, или, как все современное мироустройство, — мечусь белкой в колесе, когда кажется, что чем быстрее бежишь, тем скорее найдешь выход. У меня боится душа… Я вижу конечность пути и стараюсь изо всех сил наслаждаться тем, что мне дано. Веру в бога я изжил, семья дает смысл, пока не осточертеет, бороться со злом я не хочу — моя чашка кофе вкуснее, когда с той стороны витрины на нее смотрит бездомный нищий. Я хожу в эти адские места извращений — модные бутики и рестораны. Я дружелюбно общаюсь со слугами дьявола. То есть, я должен сделать признание — я, как и все человечество, морально и физически готов к исчезновению мира. Боже, ты слышишь — я устал, я готов к концу света”.
Только в конце октября Сергей вернулся с гастролей. Федор все еще находился в больнице, но уже в бесплатном отделении.
— Добрый вечер, — сказал Бам Петрович. — Чем могу быть полезен?
— Я бы снова хотел встретиться с Перепелкой.
— Ах, да. Да, больной Нахимов… Но он уже на общих основаниях.
— Ну и чего?
— Ничего, надо купить одноразовые бахилы.
Во всей больнице не было дверей — длинный коридор и комнаты — туалет, еще что-то, кухня, палаты и большой зал для прогулок, что-то типа красного уголка или Ленинской комнаты с решетками на окнах. Сергей смотрел из темноты на деревья, и желтые листья казались застывшими в воздухе, развешенными на невидимых нитях. Мужчина в спортивном костюме делал зарядку. Щуплый паренек прижимал к уху пустую ладонь и хаотично бродил по залу.