– Фортинбрас! – вскричал он. – Все заумные журналы только о нем и пишут! Его театр где-то на окраине. У него огромные марионетки, почти в человеческий рост, и весят чуть ли не столько же, сколько настоящие люди. Кажется, он ставит классические французские драмы или что-то в этом роде?
– Верно, – кивнул Морган. – Последние десять-двенадцать лет занимался этим, так сказать, для себя или ради высокого искусства – бог знает зачем. Где-то в Сохо у него был крошечный театрик с деревянными скамьями; зрителей в зале помещалось человек пятьдесят. Обычно только дети эмигрантов. Они обожали его представления. Главным блюдом старика Фортинбраса была постановка «Песни о Роланде» – на французском языке, белым стихом. Мне все это рассказала Пегги Гленн. Говорит, старик сам играл большинство ролей. Ворочал вместе с помощником тяжеленные куклы и одновременно выкрикивал стихи. А каждая из них весом под пятьдесят килограммов, не считая доспехов, меча, сбруи… Марионеток передвигают на специальной тележке, а их руки и ноги работают благодаря сложной системе проволок. Все эти ухищрения необходимы, так как куклы в основном сражаются между собой, а детишки-зрители скачут от восторга и подбадривают бойцов охрипшими голосами.
Понимаете, малышам наплевать на всякие там возвышенные чувства. Скорее всего, они даже не слушали стихов или не понимали, о чем речь. Спектакль начинается с того, что на сцену, пошатываясь, выходит Карл Великий, в золотых доспехах и алом плаще, с мечом в одной руке и алебардой – в другой. За ним, толкаясь и шатаясь, выкатываются на тележке куклы-придворные, так же пестро разодетые и с таким же смертоносным оружием в руках. С другой стороны на сцену выходит мавританский султан со своей свитой, также вооруженной до зубов. Потом все куклы застывают в самых неестественных позах, а Карл Великий громоподобным голосом вещает нечто вроде: «Привет вам, судари мои, умри, несчастный, гранмерси», – и дальше в том же духе белым стихом минут двадцать. Он объясняет мавританскому султану, что ему нечего делать во Франции, и пусть он убирается оттуда в преисподнюю, – или еще куда подальше. Мавританский султан поднимает саблю и разражается ответной пятнадцатиминутной речью, весь смысл которой в одной фразе: «Как бы не так!» После этого Карл Великий, издав боевой клич, кидается на противника и со всей силы врезает ему по голове алебардой.
В общем, тут начиналась настоящая потеха. Куклы набрасывались друг на друга, словно бойцовые петушки на арене, размахивая мечами и так топая, что едва не проламывали сцену. То одну, то другую марионетку «убивали» и сбрасывали с платформы. «Убитая» кукла со страшным грохотом падала вниз, поднимая вокруг себя облака пыли. Битва грохотала в ее клубах, старый Фортинбрас носился взад-вперед за кулисами, так как ему надо было говорить за всех. Дети-зрители были в полном восторге. Потом занавес падал; на сцену, кланяясь и отдуваясь, выходил старина Фортинбрас. Пот тек у него по лицу градом. Он был бесконечно уверен – публика неистово аплодировала. Тут старик произносил речь о славе Франции, а благодарные зрители вопили от восторга, совершенно не понимая, о чем он толкует… Он был совершенно счастлив: его искусство ценится по достоинству.
Вы, наверное, догадываетесь, что случилось потом. В один прекрасный день его искусство «открыли» высоколобые интеллектуалы, и как-то утром дядюшка Фортинбрас проснулся знаменитым. Его назвали непризнанным гением, которым британская публика, к стыду своему, пренебрегала. И понятно, что публика в его захудалом театрике совершенно переменилась. В зале яблоку было негде упасть от важных господ в цилиндрах, интеллектуалов, обожающих цитировать Корнеля и Расина. Сдается мне, старик был изрядно озадачен. Вскоре ему на очень выгодных условиях предложили гастроли в Америке. Гастроли превратились в сплошной триумф… – Морган перевел дыхание, помолчал, затем продолжил: – Как я уже говорил, все это мне рассказала мисс Гленн, которая служит у старого чудака кем-то вроде секретарши и управляющей. Она устроилась к нему задолго до того, как театр прославился. Мисс Гленн приходится ему дальней родственницей по материнской линии. Ее отец был сельским священником или школьным учителем – словом, кем-то в этом роде; после его смерти она приехала в Лондон и перебивалась с хлеба на воду. Тогда-то старый Жюль и взял ее в долю. Мисс Гленн очень хорошенькая девушка; пока вы не познакомитесь с ней поближе, кажется, что она несколько чопорна и жеманна, но стоит ей выпить несколько коктейлей подряд, как она становится сущим бесенком.
Значит, следующей к нашей компании присоединилась Пегги Гленн; а почти сразу же за ней явился и мой друг Кертис Уоррен.
Керт вам понравится. Он, правда, несколько легкомыслен, но, несмотря на это, любимый племянник одного важного чина в теперешнем американском правительстве…
– Кого именно? – поинтересовался доктор Фелл. – Не помню ни одного Уоррена в составе…
Морган кашлянул.
– Родство по материнской линии, – пояснил он. – Дядюшка Уоррена играет в моем рассказе довольно существенную роль; пока назову его просто «важной персоной», стоящей по положению не так далеко от самого Ф.Д. Рузвельта. Между прочим, в политических кругах наша важная персона славится достоинством и напыщенностью; цилиндр у него самый лощеный, стрелка на брюках безупречна. Он пользуется безоговорочным доверием большинства избирателей и обладает безукоризненными манерами… Словом, высокопоставленный дядюшка разослал несколько телеграмм – нам, простым смертным, такое недоступно – и устроил Керта на теплое местечко в консульской службе. Местечко, надо признаться, так себе: в каком-то богом забытом углу типа Палестины. Однако, прежде чем заживо похоронить себя в глуши, выписывая счета и всякую всякую всячину, Керт решил устроить себе каникулы и отправился в круиз вокруг Европы. Между прочим, его хобби – съемка любительских фильмов. Он богат; у него есть не только кинокамера, но также и звуковая установка – вроде тех, которые таскают журналисты из радионовостей. Раз уж речь зашла о важных персонах, упомяну еще об одной знаменитости на борту «Королевы Виктории», кстати, также пораженной морской болезнью. Это не кто иной, как лорд Стэртон – вы знаете, – тот, которого называют Отшельником с Джермин-стрит. Он ни к кому не ездит; у него нет друзей; он посвятил свою жизнь собиранию всевозможных редких драгоценностей… Доктор Фелл вытащил изо рта трубку и нахмурился.
– Прежде чем вы продолжите рассказ, мне хотелось бы кое-что выяснить. Вы, случайно, не собираетесь поведать мне старый, избитый анекдот о знаменитом бриллианте под названием «Озеро света», украденном из левого глаза бирманского божества, за которым охотятся темнолицые злодеи в тюрбанах? Если да, то будь я проклят, если стану слушать вас дальше…
Лицо Моргана исказила страдальческая гримаса.
– Нет, – возразил он. – Я предупреждал вас, что история уникальная, хотя украшение в ней тоже есть. Оно-то нас окончательно и запутало. Из-за него поднялась такая суматоха… Как вы догадываетесь, украшение, разумеется, украли…
Доктор Фелл внимательно посмотрел на собеседника и хмыкнул.
– Кто?
– Я, – неожиданно заявил Морган, но тут же поправился: – Точнее, нас было несколько. Просто кошмар какой-то! Наваждение! Драгоценность, о которой идет речь, – кулон на цепочке. Она известна как изумрудный слон. Исторической и художественной ценности не представляет, зато стоит целое состояние. Просто диковина, редкая вещица. Именно поэтому Стэртон и поехал за ней в Америку. Слона продавал один разорившийся нью-йоркский миллионер. Все знали, что Стэртон вел с ним долгие переговоры и, наконец, купил у него кулон. Я узнал это от Керта Уоррена. Дело в том, что дядюшка Керта – приятель Стэртона. Дядя и рассказал обо всем Керту еще до нашего отплытия. Впрочем, об этом знала примерно половина пассажиров «Королевы Виктории», и всем было любопытно взглянуть на чудака, который выкидывает огромные деньги на безделушки. А вид у Стэртона тот еще – эдакий рыжий старикан со старомодными бакенбардами и лошадиной физиономией. Путешествовал он в сопровождении лишь одной секретарши. И при этом так боялся простуды, что постоянно кутался в теплые шарфы и ругал всех, кто попадался ему на пути.
Странно, однако, что вам пришла в голову эта старая байка о сказочной драгоценности. Ибо в тот самый день, когда и начались все наши невзгоды, – случилось это на четвертый день плавания, а прийти в порт назначения нам предстояло через три дня, – Пегги Гленн, капитан Валвик и я как раз обсуждали этого изумрудного слона. Представьте себя на нашем месте: вы лежите в шезлонге, кутаетесь в плед, и вам совершенно нечего делать, кроме как ожидать, когда прозвучит сигнал на чай. Мы заспорили, где находится этот изумруд – в каюте лорда Стэртона или же заперт в капитанском сейфе, и смеха ради обсудили возможность его украсть в каждом из этих случаев. Насколько я помню, Пегги предложила очень изощренный и оригинальный план. Однако я слушал ее невнимательно. За прошедшие четыре дня мы успели достаточно хорошо познакомиться, поэтому общались друг с другом совершенно запросто, без церемоний. Собственно говоря, – уточнил Морган, – я клевал носом. И вдруг…