Рассказал он мне обо всем этом как-то сразу, причем добавил: «Мне нелегко, но все жду какого-то чуда…» Возлагаю надежды на интуицию моей шестилетней дочери. Как она захочет, так и будет…»
А ночью случилось действительно чудо. Мне снились камера тюрьмы, окрики надзирателей… Наверно, я кричала во сне, а когда проснулась вся в слезах, то увидела бледное, искаженное страхом лицо моей маленькой соседки, ощутила ее горячие ручонки, гладившие меня по голове. Этот миг сразу решил судьбу троих. Девочка, ее звали Алиса, забралась ко мне под одеяло, крепко обняла меня, и мы так и лежали до утра. Наконец-то пришло ко мне долгожданное счастье!..
Алиса и Юрий принесли мне столько радости, сколько Я не видела за всю свою жизнь. Юрий служил на Севере, материально мы не нуждались, но я пошла работать. В колонии у меня была подружка Тая. Она была хорошей сварщицей. И я еще тогда решила, что тоже стану сварщицей. Такая возможность мне теперь представилась на Севере. Поступив на курсы сварщиков, одновременно пошла в вечернюю школу, в шестой класс. Жизнь была заполнена до предела!..
Мне очень повезло в жизни: Юрий был не только внешне привлекателен. Это был умный, добрый, образованный человек, целеустремленный, во всем последовательный. Самое ценное в нем было для меня то, что он не оставался равнодушным ни к чему, что касалось меня.
Меня, правда, иногда угнетало, что я духовно беднее его. Но он всегда утешал: «Я ведь тоже знаю мало из того, что знаешь ты. Будем помогать друг другу, будем учиться друг у друга!»…
Конечно, его любви и любви Алисы мне удалось добиться не сразу – потребовалось немало ума, нежности, чтобы завоевать их сердца.
А потом родился мой ребенок, сын!
Я не была в раю и, судя по всему, вряд ли туда попаду. Но те годы, когда мы жили уже вчетвером, – разве это был не рай! И вдруг в один день все было сметено, как ураганом…
Случилось это в прошлом году, в июле. Юрий, Алиса, Ванюшка летели в отпуск в Одессу. Мне нужно было готовиться к экзаменам. (Я училась заочно в Ленинградском университете на факультете журналистики.) Провожала их с военного аэродрома: шел самолет по спецзаказу из Москвы. При взлете самолет разбился. Погибли все.
Когда я думаю о том, что пережила тогда, мне вспоминается фильм «Жизнь Рембрандта», тот эпизод, когда великий художник стоит у изголовья умирающей жены, протягивает руку к невидимому Всемогущему и спрашивает: «За что?!» А рядом стоит врач. У него суровое, бесстрастное лицо: «Надо жить, Рембрандт! Ты нужен людям…» И год тому назад я часто думала: а кому нужна я?…
И все-таки я выстояла. Судьба, изрядно потрепав меня, с пристрастием испытав на прочность, в награду дала мне великое терпение.
С Севера я выехала в марте, квартиру сдала, а вещи – в основном книги – и поныне там. В Новороссийске живут родственники мужа. Я побывала у них, отдохнула, полечилась. Я избегала всяких волнений, не писала никому писем и даже 'книг не читала. А когда пришло твое письмо, оно потрясло меня. Все сразу вспомнилось… Я не настолько еще очерствела душой, чтобы остаться равнодушной к твоему рассказу. Мне подумалось, что вот есть еще одно одинокое сердце. Спросить бы у него совета – как жить?
Сейчас далеко за полночь. Все спят. Вокруг темно. Только в моей комнате горит свет. Пишу тебе из одного чудесного места, именуемого Пицунда. Здесь курорт.
Такое замечательное разнообразие природы я вижу впервые: море с просторными пляжами, величавые сосны, пальмы и кипарисы, вдали горы, покрытые снегом. Я приехала сюда по совету одного хорошего знакомого родителей мужа – он организовал мне вызов. Меня приняли на строительство пансионата газоэлектросварщицеи: я уже квалифицированный сварщик. На первых порах меня поселили здесь, на туристической базе, дали крохотный деревянный домик, точно теремок.
Не знаю, надолго ли удержат меня море и солнце, но пока хочу здесь пожить. Впрочем, все равно, где жить, когда ты одна. И от этого никуда не уйти…
Твоя Лючия».
Глава 2
Да, с этого письма все и началось…
Мой герой Феликс Кент вел в то время мучительную для себя борьбу с человеком, считавшим себя его воспитателем. Этот воспитатель в течение нескольких лет стремился доказать Кенту справедливость того, что он, Кент, находится в неволе.
– Что тебя посадили, – объяснял он Кенту, – не исправляет тобою содеянного. Общество изолировало тебя не только для наказания, а чтоб впредь оградить себя от твоих возможных деяний. Для тебя это, конечно, зло со стороны общества, но для общества… добро!
Кенту, наверное, не было еще и тридцати, воспитателю Плюшкину – под пятьдесят. Он беседовал с Кентом, ссылаясь на разных философов, которых он будто бы изучал. Кент опровергал его, ссылаясь на собственную философию, по которой выходило, что нет учения, пригодного для всех. А тот факт, что он, Кент, сидит, зависит просто от феноменального невезения.
Плюшкин, возможно, и в самом деле понимал жизнь несколько односторонне, потому что ему, не исключено, так же не повезло в жизни: в отличие от Кента, который повидал жизнь широко хотя бы географически, Плюшкин последние двадцать лет провел в тайге, убеждая кентов и ландышей в справедливости сказанного: «Кто не работает, тот не ест». Кент, конечно, работал – куда деваться! – относительно же еды…
В колонии особого режима у него был друг по кличке Ландыш, неизвестно за что пользовавшийся здесь всеобщим уважением.
От кого и как Кент получил адрес Лючии, он уже не помнил.
Ландыш, прочитав ее письмо, коротко проанализировал содержащуюся в нем информацию:
– Сроду не слыхивал, чтоб тюремная бандерша вдруг училась на каком-то там факультете… Башковитая баба!
Ландыш рекомендовал Кенту обратить внимание на тот факт, что девочка «одна… и от этого никуда не уйти», очевидно, потому, что нет поблизости родственной души; а какова конструктивная сторона письма: начинается с «Вы», кончается на «ты», причем самое восхитительное в нем подпись: «твоя Лючия…»
С тех пор Кенту по ночам снилась златокудрая, зеленоглазая, изящная богиня со сварочным аппаратом в беленьких ручках – символ трудовой поэзии.
«Что ж, моя, так моя», – решил он не без удовольствия, думая о ней днем и ночью: ведь легче жить, когда есть о ком думать, а насчет ее судьбы Ландыш верно сказал: трагическая судьба, но выдержала, не сдалась, вкалывает на сварке, тоскует… Прекрасно, черт возьми! Нет уж, извините, но ждать некогда ни ему, ни ей, и никто не виноват, что «любовь нагрянет, когда ее совсем но ждешь!..»
Для того чтобы осуществить план побега, Кенту необходимо было раздобыть стамеску. Ее можно достать в инструменталке кирпичного завода. Раньше инструментальщиком был Ландыш, но он ушел в побег, а на его место поставили московского спекулянта Ивана Ивановича Шахер-Махера. Ландышу уйти не удалось – его поймали, и теперь он сидел в изоляторе, ожидая суда. Отправился Кент к новому инструментальщику красть стамеску. «Жаль, – подумал он, – что не удалось Ландышу уйти…»
Ландышу было лет сорок пять, из них половину он провел в Карелии, в Магаданской области, на Печоре, в Якутии, на Чукотке, на Дальнем Востоке, в Сибири – вернее, его по этим краям провозили. Однажды он решил, что с него хватит, и «завязал». Ну и нажил себе врагов – защищаясь как-то, одного из них убил. Шесть лет скрывался, жил по чужим документам, женился, трудился механиком на целине (там и сын родился), был награжден медалью за освоение залежных земель. Нелегко было ему вести честный образ жизни в ожидании дня своего ареста!.. Наконец, устав, пошел с повинной. Ландыша судили и оправдали: действия его признали правомерными. Вернулся, но на работу теперь не принимали, а жена за это время ушла к другому. И Ландыш опять живет старой жизнью, не слишком доверяя судьбе. Да, жаль, что не удалось ему уйти с концами. А ведь сроку у него не дай бог!..
Две недели нервотрепки стоила Кенту стамеска, которую он с большим трудом, путем сложных маневров доставил к себе в барак, спрятал в соломе своего матраца и стал дожидаться случая, чтобы пустить ее в дело. Ему предстояло пробить стену барака.
И вдруг ни с того ни с сего заболел у Кента живот, и даже фельдшеру с ветеринарным образованием стало ясно, что это приступ аппендицита. Из близлежащей больницы прислали машину, и Кент поехал лечиться, а его матрац сдали на склад, с тем чтобы выдать первому нуждающемуся…
В больнице обнаружилось, что человеческий аппендикс значительно отличается от аппендикса барана, что у Кента попросту несварение желудка из-за отсутствия кислотности и недоброкачественной пищи, ему сделали клизму, привезли обратно в барак и выдали новый матрац. А обладатель его старого матраца в это время уже сидел в карцере из-за стамески, которую обнаружили во время обыска. Кенту же пришлось начинать все сначала.
В результате администрация еще раз сменила инструментальщика из-за пропажи стамески, которая перекочевала в новый матрац Кента.