— Ты молодец, — шепнул я Асде. — Сумела распознать предателя. Не зря его ненавидела. А я-то хорош, восхищался агентом «призраков»!
Асда отстранилась, насколько позволяла теснота моей каморки.
— Святая наивность! Тис — агент «призраков»?! И ты веришь в эту чушь?
— Он же во всем признался!
— И ты бы сделал на его месте то же самое.
— Я?! Мне не в чем признаваться!
— И ему не в чем, разве лишь, что рыл яму Лоору. А он признался во всех смертных грехах, кроме этого.
— Но почему?
— Ничего другого не оставалось.
— Он же мог защищаться — доказывать, опровергать!
— Кому доказывать, «вернякам»? С ними не поспоришь.
— Тогда, по крайней мере, не надо наговаривать на себя! А он, как ты утверждаешь, это делает. Зачем?!
— Чтобы избежать пыток.
— Ничего не понимаю… О чем ты? Какие пытки?
— Ты словно вчера родился, — обожгла меня насмешливым взглядом Асда. — Неужели не знаешь?
— Но ведь Тис — второй человек после Лоора, историческая лич-ность! Портреты висели в каждом отсеке!
— Все как раз и объясняется тем, что второй человек замышлял сделаться первым. И если бы удалось, под судом был бы сейчас не он, а Лоор. Но тот оказался не по зубам Тису, успел его обезвредить.
— Не может быть! Лоор выше мести! И потом, они же друзья, разве не знаешь?
— Ты и на самом деле ребенок, Фан! — Уже не насмешка, а грусть была во взгляде Асды. — Лоор и дружба, Лоор и порядочность… Это же несовместимые понятия! Когда ты, наконец, повзрослеешь?
Тиса приговорили к изгнанию, то есть фактически к смерти.
Формально смертной казни у нас не существует. На «изгнанника» надевают одноразовый «погребальный» скафандр с десятиминутным запасом кислорода и катапультируют в космос.
Еще недавно «изгнание» казалось мне гуманным актом: пре-ступника непосредственно не убивали, а правосудие вершилось. При этом общество во имя гуманности сознательно шло на жертвы: «погребальный» скафандр невосполнимо утрачивался, вместе с ним — неисчислимое множество атомов, составляющих тело осуж-денного. А ведь в замкнутой системе драгоценен каждый атом: кругооборот веществ должен быть полным и непрерывным! На Космополисе нет кладбищ. «Из праха вышел и вновь обратишься в прах», — это вычитанное мной в старинной книге изречение имеет для нас буквальный смысл. Рождаясь, мы заимствуем у системы атомы, а умирая, возвращаем их.
Теперь же я вижу, сколь лицемерны были мои представления о гуманности. Все яснее становится противоречие между высокими идеалами лооризма и действительностью. Неужели Лоор не видит, как извращают и уродуют его учение? Если так, то он просто слеп! А если нет, то почему мирится с этим? Он же всевластен!
«Лоор… обезвредил»…
Невероятно! Живой Бог, Демиург Космополиса! Тис был его другом, одним из строителей замкнутой системы, они казались не-раздельными, как нераздельны добро и справедливость. И вот вче-рашний сподвижник низвергнут, втоптан в грязь…
А вдруг Асда, действительно, права? До сих пор я думал, что в ней говорит дух противоречия, желание поддеть меня. Мне претила ее привычка глумиться над нашими духовными ценностями. Но что если это никакие не ценности?!
«Изгнание» Тиса непредвиденно осложнилось: ни один из имевшихся на складе «погребальных» скафандров не подходил ему по размеру. Пренебрегая герметичностью, принялись сшивать воедино два скафандра. Получилось нечто бесформенное…
Мы видели по всесвязи, как вели Тиса к отсеку катапульты. Вернее, волокли, словно тяжелый мешок, два дюжих «верняка». А из мешка доносился вой…
«Верняки» втолкнули мешок в отсек, едва не выломав дверцу. Послышался негромкий хлопок, пол под нашими ногами чуть вздрогнул…
Я представил себе беспомощную куклу — Тиса в черноте космо-са, среди чересполосицы звезд и мелькания Гемы, и содрогнулся. Тис вернется на родную планету облачком пепла, сгорев, подобно метеориту, в ее атмосфере. И это облачко будет долго витать над Гемой, а затем рассеется на ее материках и океанах.
Жуткая смерть! Но есть в ней и мрачная торжественность, как будто во искупление зла, в знак прощения приняла блудного сына в свое лоно преданная им родина…
7. Прозрение
Мы с Урмом и впрямь подружились. Странно… Что он нашел во мне? В глубине души я сознаю свою заурядность. А Урм — личность, умница, каких мало. Дружить с ним лестно и в то же время как-то неуютно. Невольно ждешь, что он скажет: «Поигрались, и довольно!»
— Вот заладил: Урм да Урм! Смотри, начну ревновать! — говорит в шутку Асда.
Но думается, ей по душе эта дружба. Чувствую, что вырос в ее глазах…
Когда мы подходим ко входу в Базу и Урм привычно протягивает «верняку» опознавательный жетон, я всякий раз мысленно вздрагиваю, представив себя на месте Тиса. А под взглядом «верняка» непроизвольно съеживаюсь. Даже его приветственное топанье вызывает у меня дрожь. Так и кажется, что сейчас он ска-жет:
«Слава Космополису, ты арестован!»
Впрочем, судьба Тиса — еще не самое страшное. Над ним ведь был открытый суд, а значит, существовал, пусть теоретически («Как ты наивен!» — сказала бы Асда), шанс на оправдательный приговор. Иногда же люди просто исчезают без следа: был человек, и нет человека. Мы вдыхаем атомы, совсем недавно составлявшие их тела, не догадываясь об этом…
И я могу исчезнуть бесследно. Особенно, если буду слушать и повторять слова Асды. А я хочу жить. Мечтаю побывать в космосе, но не так, как Тис, а по собственному свободному выбору!
В конце концов, если я ей дорог, она не должна подвергать мою жизнь опасности!
«Расстанься с ней, пока не поздно!» — нашептывает мне малодушие.
Но я знаю, что уже поздно. Я прикипел к Асде и не смогу без нее жить. Хоть бы Урм вооружил мое мятущееся сознание новыми аргументами, которые восстановят веру в Лоора и помогут пере-убедить любимую…
Вот, оказывается, почему я сблизился с Урмом! Ищу в нем спасения от Асды! А ведь думал, что дружу бескорыстно…
Урм… Теперь я настолько поверил в него, что все чаще начал задавать вопросы из тех, что могут дорого обойтись. Но далеко не всегда получал прямой ответ: видимо, ко мне он все еще относится с настороженностью. Раньше, когда я сам темнил, это не бросалось в глаза, хотя не однажды слышал: «как-нибудь в другой раз», «еще не время», «после поговорим».
Сегодня впервые удалось вызвать Урма на откровенность. Я по-сетовал, что не стал исследователем космоса.
— Вероятно, в моем досье были низкие баллы, нам же не сооб-щают результаты тестов!
— Ерунду говоришь, — отозвался Урм с непонятным раздражением. — Родители у тебя не те, вот в чем дело!
— Как не те… — опешил я. — Мне же позволили родиться, зна-чит…
— Ровным счетом ничего не значит! Вероятностная выборка, и только!
— Вероятностная? А генные спектры?
Урм рассмеялся, но смех был грустным.
— Славный ты парень, Фан!
— Да ну тебя… Как же все-таки насчет родителей… Мы же во-обще не знаем, кто они…
— Зато родители знают, кто их дети. Вернее, некоторые родители.
— Ну и что?
— А то, что от положения родителей зависит карьера детей.
— Значит, и Реут…
— Не продолжай! Ты и так узнал слишком много.
— А как же всеобщее равенство? — с горечью спросил я.
— Ты или слишком наивен, дорогой Фан, — усмехнулся Урм со-всем как Асда, — или…
— Глуп?
— Прикидываешься простачком.
— Не прикидываюсь!
— Тогда пора повзрослеть.
— Ты играешь со мной в прятки, — обиделся я. — Думаешь, не вижу? Если я безнадежный дурак, то какого… На что я тебе со своей дремучей наивностью, которую с трибуны ты сам же столько раз объявлял верностью идеалам, твердостью идейной позиции?
— У тебя чистая душа, Фан, — прочувственно сказал Урм. — Это сейчас редкость. Прости, если обидел. Знай, я считаю за честь быть твоим другом.
Слова Урма меня растрогали. И все же я не удержался от щеко-тливого вопроса:
— А своей карьерой ты тоже обязан родителям?
Я думал, что Урм будет отрицать это, но ошибся.
— Именно так, — подтвердил он. — Я долго не подозревал, в чем причина моего взлета. Тешил самолюбие, мол, оценили мои способ-ности… И знаешь, кто просветил меня?
— Ну?
— Наш вождь и учитель.
— Лоор? — не веря ушам, переспросил я. — Не может быть…
— Еще как может! — положил конец моим сомнениям Урм.
— А я-то был уверен, что он не подозревает о злоупотреблениях!
— Лоор их вдохновитель.
— Послушай, Урм, — встревожился я. — Что будет, если «верняки» узнают о нашем разговоре?
— Они уже знают. Здесь повсюду подслушивающие устройства.
— Тогда мы оба погибли…