— Что значит — «не мой день»?
Он встряхнул женщину и дал ей писклявый голос:
— А какой, по-твоему, день?
— Среда? Нет, четверг… погоди, конечно, пятница. То есть суббота.
— Сейчас воскресенье. Колокола слышишь?
— Я думал, это для нас, свадебные. Эй, что ты там прячешь? Я не знал, что у тебя есть ребенок.
— Это не ребенок, это мой дружок.
Шоун повернул фигуры лицом к публике. Куклы могли бы ожидать хохота или даже стона в ответ на старые шутки — он точно их ждал. Жильцы глядели на него в лучшем случае с интересом. С той минуты, как он начал представление, единственными звуками стали шорох кукол по сцене и голоса, которые он изображал хрипящим горлом. Управляющий и Даф пристально смотрели на него через головы жильцов; казалось, они забыли, как моргать или улыбаться. Шоун отвернул кукол от зрителей, как хотелось бы отвернуться и ему самому.
— Что с нами стряслось? — пискнул он, тряся головой женщины. — Что-то нам нехорошо.
— Ерунда, я все равно тебя люблю. Давай поцелуемся, — каркнул он и заставил вторую куклу сделать два смешных шажка и рухнуть лицом вниз. Громкий треск застал его врасплох, как и то, что от удара его пальцы застряли в голове куклы. Ее неуклюжие попытки подняться даже не надо было изображать.
— Клоунские эти ботинки! — буркнул он. — Как в них можно ходить? Шатаешься в них, как недоразумение.
— А кто ты еще есть? Ты скоро свое имя забудешь.
— Не хами! — каркнул он, не понимая, зачем он вообще продолжает это представление — разве что для того, чтобы разогнать молчание, которое заставляло его вытягивать из себя слова. — Мы оба знаем, как меня зовут.
— Это пока у тебя дырки в голове не было. А теперь ты в ней вообще ничего не удержишь.
— Ха, это ты завралась! Меня зовут… — Он имел в виду куклу, а не себя, вот почему имя оказалось трудно произнести. — Ты знаешь, отлично знаешь. Не хуже меня.
— Видишь, его уже нет, ага!
— А ну-ка скажи, а то я тебя поколочу! — рявкнул Шоун со злостью, которая уже не принадлежала только кукле, и сдвинул ухмыляющиеся головы с треском, будто сломалась кость. Зрители наконец начали аплодировать, но он уже едва ли их замечал. От удара лица раскололись, обнажив верхние фаланги его пальцев, тут же застрявшие в щелях. Неуклюжие тела кукол прилипли к нему, а руки его боролись друг с другом. Вдруг что-то поддалось, и голова женщины отлетела от разорванного тела. Правый локоть ударился в стену театра, и конструкция повалилась на него. Он попытался ее подхватить, и в это время голова куклы подкатилась ему под ноги. Он отшатнулся назад к заплесневелому занавесу. Театр завертелся вместе с ним, и комната опрокинулась.
Он лежал на спине, а дыхание его было где-то в другом месте. Пытаясь не дать передней стенке театра упасть на него, он случайно стукнул себя по виску треснувшей мужской головой. Сквозь просцениум виднелся высокий потолок и доносился одобрительный вой публики. Прошло больше времени, чем Шоуну казалось необходимым, пока некоторые из зрителей приблизились.
То ли театр был тяжелее, чем он думал, то ли он ослабел от падения. Хотя ему удалось стащить куклу с руки, поднять с себя театр оказалось трудно, поскольку кукла лежала у него на груди, как испустивший дух младенец. Наконец Амелия наклонилась над ним, и он с ужасом подумал, что сейчас она на него сядет. Но она протянула руку, которая казалась почти вареной, к самому его лицу, схватилась за просцениум и сняла с него театр. Кто-то подхватил театр и унес, а она схватила Шоуна за лацканы и, несмотря на то что трость ее потрескивала, подняла его с помощью нескольких рук, толкавших его сзади.
— Вы целы? — прохрипела она.
— Все в порядке, — ответил Шоун, не успев подумать. Он заметил, что все стулья снова отодвинуты к окнам.
— Сейчас мы вам покажем, как мы играем, — сказала Юнити у него за спиной.
— Вы это заслужили, — сказала Амелия, собирая обломки кукол и прижимая их к груди.
— Я думаю, я бы…
— Точно, мы так и сделаем. Докажем вам, как мы играем. У кого капюшон?
— У меня! — крикнула Юнити. — Кто-нибудь, завяжите его!
Шоун обернулся и увидел, как она натягивает черную шапку. Когда она надела ее на голову, он обнаружил, что у него опять перехватило дыхание. Когда Юнити опустила поля, оказалось, что шапка предназначена закрывать глаза игрока — скорее как реквизит волшебника, чем как предмет для игры. Человек с часами без стрелок, которые сваливались с руки, туго затянул тесемки капюшона и завязал узлом, потом повернул ее на месте несколько раз, и каждый раз она попискивала от удовольствия. Потом он отпустил ее и отошел на цыпочках назад к остальным у стен, а она еще раз повернулась.
Она стояла спиной к Шоуну — он остался возле стульев у окна, за которым стихал шум дождя. Она устремилась прочь от Шоуна, хлопая тапочками по ковру, потом дернулась в сторону ни к кому в отдельности и наклонила голову. Она была в стороне от дороги Шоуна к двери, где уверенно стояли Даф и управляющий. Надо только обойти эту женщину с повязкой на глазах — и он уже на пути в свою комнату, где можно либо забаррикадироваться, либо взять свои вещи — и к машине. Он двинул ногой внутри тапка, и Юнити метнулась к нему.
— Поймала! Я знаю, кто это. Мистер Томми Томсон!
— А вот и нет! — возразил Шоун со злостью на все, что привело к этому моменту, но Юнити бросилась на него. Схватив его костлявыми руками за щеки, она держала его крепко худа дольше, чем нужно было, чтобы развязать завязки капюшона правой рукой, левой не выпуская и поглаживая его подбородок.
— Теперь ваша очередь ходить во тьме.
— Мне кажется, на сегодня хватит, и если вы меня извините…
Это вызвало бурю протеста на грани возмущения.
— Ты еще не устал, такой молодой, как ты… Она старше тебя, а не безобразничает… Тебя поймали, ты должен играть… Так нечестно.
Управляющий отступил в дверь и вытянутой рукой сделал жест Шоуну, а Даф произнесла одними губами: «Сейчас время стариков». Ее слова и скандирование «Нечестно» вызвали у Шона чувство вины, усилившееся, когда Юнити открыла полные упрека глаза и протянула ему капюшон. Он разочаровал Рут; не следует теперь огорчать этих стариков.
— Хорошо, я буду играть, — сказал он. — Только не вертите меня слишком сильно.
Не успел он договорить, как Юнити натянула ему капюшон на голову и надвинула на брови. Ощущение было как от матерчатых тел кукол. Не успел он даже передернуться, как материя опустила ему веки, и он ничего не видел, кроме темноты. Капюшон прилип к скулам, и тут же быстрые пальцы завязали тесемки у него на затылке.
— Только не сильно… — успел он выдохнуть, когда его завертели через всю комнату.