— Меня больше не отправят в Санаториум?
Голос ее задрожал от страха.
— Теперь уже незачем, ты об этом хорошо позаботилась.
Вспомнив все, что она пережила за последние месяцы, Тайка сжала зубы.
— Чтоб вы все сдохли со своими программами! — вырвалось у нее.
— Ненависть — здоровое чувство. Я думал, тебя уделали основательно, а ты уже возвращаешься к жизни. Когда-нибудь ты полюбишь нас всей душой, ведь мы братья и сестры, а семью не выбирают, — он рассмеялся. — Как вспомню рожу Когля! Только за одно это стоило вымаливать твою жизнь. Тебя хотели усыпить как больную крысу, но ты нужна мне. Ты смелая и не перед чем не остановишься.
Она вздохнула, на что ей нужна такая непонятная жизнь? Но другой, прежней уже не было, ее отняли навсегда.
— Не вздумай сглупить еще раз, у тебя уже есть одно предупреждение, запомни, второго не будет. Играй по правилам и будет шанс дожить до старости. Не хочется, чтобы мои старания пошли прахом, я четыре дня уговаривал Вильштейна, поругался с директором по идеологии и отдал своего зама в Европу. Все потому, что мне кажется из тебя получится то, что мне позарез нужно.
Его умный, испытующий взгляд прожигал ее насквозь. Весь он лучился красотой и здоровьем. Он так много для нее сделал, что ей немедленно захотелось отблагодарить его, отдав все, что у нее было. А было немного, сама она да и только. Тайка опустилась на колени, решетка впилась в них, но она не почувствовала боли. Обхватив Зигги за ногу, она прижалась к ней щекой.
— Ну-ну… — недовольно сказал он. — Вставай, что за ерунда? Ничего не бойся, все кончилось.
Ей хотелось чтобы он поднял и обнял ее, но он отошел и досадливо морщил брови.
— Я люблю тебя…,- хрипло прошептала она.
— Когда же ты успела?
— Давно, когда только приехала в Москву.
Он тихо засмеялся.
— Не разочаровывай меня, детка, — наконец сказал он. — Жизнь и без того сложная штука, а я хочу сделать свою как можно проще. Кажется, от голода у тебя помутилось в голове. Ну-ну, вставай же…Мы не в театре…
Она не отрывала взгляда от его лица. Зигги раздраженно закатил глаза, подошел и встряхнув за локоть, поднял ее на ноги.
— Это придется выкинуть из головы…Я помог тебе, потому что хочу чтобы ты работала у меня. Но это не значит, что взявшись за руки мы пойдем навстречу восходящему солнцу. У меня есть своя жизнь, своя женщина. А мы с тобой команда. Договорились? Пойдем вниз, думаю чашка крепкого кофе и жирный клаб сэндвич пойдут тебе на пользу.
Глава 1
Пару последних лет эта тетрадь валялась с другим школьным барахлом. И вот теперь, разбирая стол, Кира нащупывает дерматиновую обложку у стенки выдвижного ящика. Она разгребает мятые обертки от шоколада, скрепки, ластики, отряд изломанных карандашей, чтобы добраться до тетради. Наивная летопись ее детской влюбленности — девичий дневник. Кира сдувает с глаз упавшую прядь волос, улыбается и открывает священный манускрипт. На третьей странице нарисованы двое в лодке. Кира и Глеб, конечно. Море условное — три жирные голубые линии. Лодка похожа на банан и тщательно раскрашена желтым фломастером. Голова Киры нежно прижата к плечу ее возлюбленного. Трехпалая кисть с жутким, фиолетовым маникюром, покоится на его бычьей, как у Минотавра шее. Она конечно, в фате с короной. По рисованию всегда была твердая тройка, поэтому ничего удивительного, что в профиль Кира похожа на удивленного зайца, а у Глеба прическа как у известного немецкого психопата, который давно сгорел в бункере. На небе солнце в лучах, как на китайском бальзаме, а в левом углу кривой месяц с россыпью кремлевских звезд. В правом нижнем углу накорябано назидание Глебу:
Люби меня как я тебя
И никогда иначе
И не забудь любви моей
Не изменяй тем паче
На шестой странице мудреный секрет, раскладушка — оригами. Муся постаралась. И складывала ее долго, что — то замеряя фалангами пальчиков и полизывая бумажки шершавым, как у котенка, языком. СИКРЕТ!!! — было написано разноцветными карандашами на конверте. Когда Кире было девять лет, она аккуратно вклеила школьную фотографию Глеба в раскладной животик конверта. А рядом вывела куриным почерком:
Твои глаза как звезды
Горят в ночи моей
И больше уж не будет
Таких хороших дней…
Муся, которая за лето набралась ума от подруг старшей сестры, посоветовала ей дописать что-то вроде:
Мы с тобой как наяву
В лунном плаваем в пруду
Ты прижми меня покрепче
Страстью бешеной к утру
— Что это «страстью бешеной»? — спросила Кира
Муся прижалась губами к уху подруги. Ее дыхание горячо щекотало шею.
— Ну помнишь, я тебе говорила, как они это…, - зашептала она.
Кира отодвинулась. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. В глазах у обеих бегали веселые черти.
— Фу! — наконец сказала Кира.
Смеясь, они повалились друг на друга. От этого пруда веяло гадостью. Так пахла взрослая, омерзительная тайна. Ее же любовь к Глебу была совсем другой. Там не было «страстью бешенной». Просто двое в лодке, ее голова на его плече, они плывут далеко-далеко, где будут бесконечно счастливы.
Нужно потянуть конвертик за углы и оттуда, как дюймовочка из волшебного цветка, выглянет Глеб. Уголки конвертика стерлись от частых прикасаний. Ему здесь пятнадцать. На фотографии он в анфас, но Кира прекрасно помнит его профиль юного, римского императора. Надменный и прекрасный. Чудесные, холодноватые глаза, насмешливые губы. Вера Петровна как-то заметила, что у него рахманиновские кисти. Длинные, музыкальные пальцы. Отец Глеба — начальник литейного цеха, тогда усмехнулся: Кисти может быть и рахманиновские, но растут они из одного места. ВОТ ЭТО БЫЛА НЕПРАВДА! Глеб, например, мастерски играет в теннис, и однажды даже занял третье место в городском, юношеском турнире. В квартире родителей, его комната до сих пор увешана грамотами и вымпелами, а на крыше шкафа сверкают два спортивных кубка. Мать Глеба натирает их каждую неделю. Видимо сильно скучает по нему. Ну что же, Кира ее понимает.
Кира всегда была влюблена только в него. Сколько себя помнит. Глеб, Глеб, Глебушка….
Лето. Горный пансионат в Чимгане. Она на отлично закончила второй класс хореографического училища. Глебу пятнадцать. На завтраке в столовой, пока не видела мать, Кира сваливала очищенное яйцо в тарелку Глеба и делала умоляющие глаза. Яйца были противные, с потемневшим желтком, похожим на солнечное затмение. Кира вообще ела очень плохо. Она долго, с отвращением, жевала хлеб с маслом, вернее просто держала кусок во рту, под пристальным взглядом матери.