К утру меркнет янтарный Сатурн. В лесу светлеет с каждой минутой. Но вот внезапно небо хмурится — ветер, свирепея, пригнал с моря большую низкую тучу. Будто напоровшись на верхушки сосен, она окатывает краснолесье щедрым душем. Разведчики веселеют — дождь смоет следы, помешает немецким ищейкам найти их!
В каком-то болотце Аня чуть не теряет туфли. Сев, она снимает их, натягивает сапожки. И угораздило же ее надеть эти «танкетки» — только пятки до крови сбила.
Прохладный дождь смывает пот с разгоряченного лица Ани. Слева по ходу занимается заря. Все четче силуэты елей на фоне розовеющего неба. Лоснится вороненая сталь автоматов «ППШ». Шире шаг!…
Лес теперь хорошо вокруг виден. Как не похож он, этот саженный по ниточке лесок, на могучую и девственную Клетнянскую дубраву, куда год назад ходила Аня с донесениями к партизанам! Этот немецкий культурный лес весь разбит на мелкие квадраты. Северная красная сосна, европейская ель, лесосеки разного возраста и густоты. Строевые сосны стоят, как солдаты на плацу, безукоризненными рядами. Лесины покрупнее нумерованы. Молодые сухорослые сосняки и ельники, видно, регулярно прореживаются. Хворост регулярно собирают и вывозят или сжигают — вон в стороне виднеется черное кострище. Просеки узкие и широкие, прямые как стрела, с межевыми столбами. Во всем чувствуется немецкая аккуратность. Взять мосточки, например. У нас в лесу где перекладина, где кладки, где мостки в две жерди, а где и так прыгай. А тут всюду, где надо, добротные деревянные, а то и каменные и бетонные мосты и мостики. Кругом — тропинки, грунтовые дороги, простые и улучшенные, бетонированные шоссе. Следуя примеру капитана, разведчики пересекают эти дороги и шоссе то задом наперед — так, что следы ложатся в обратном направлении, то ступая боком.
— Эх, нам бы немецкие сапоги надеть! — вздыхает Ваня Мельников.
— Больно ты крепок задним умом, — сердится Коля Шпаков. — Мы с командиром просили — не дали. Сотни тысяч фрицев в плен взяли, а сапог немецких для нас не нашлось!
— Разве это лес? — ворчит на ходу Ваня Мельников. — Не лес, а парк культуры и отдыха!…
Укрываясь за штабелями бревен и фанеры, разведчики проскользнули мимо лесопильни, потом мимо двух лесничевок. Видно, много их тут. И что неприятно — к каждому лесному кордону, к каждому дому лесника или лесного объездчика шеренгой подходят, поблескивая белыми изоляторами, как пуговицами на мундире, столбы телефонной связи. А каждый второй житель леса — непременно осведомитель гестапо. Долго ли вызвать из подлесных гарнизонов моторизованных солдат или жандармов!
Снова лесопильный завод. К штабелям бревен и досок проложена узкоколейка. Группа проходит, тесно прижимаясь к стене склада. Пригнувшись, разведчики быстро пробегают пятидесятиметровую перепаханную и засеянную картофелем просеку. На картофельной ботве блестит роса. Над космами редеющего тумана смутно виднеются деревянные вышки. Это уж совсем неприятно — сторожевые вышки на перекрестках просек и дорог. Днем тут и вовсе не прошмыгнешь незамеченным. Следующую просеку разведчики переползают по-пластунски. Аня отряхивает на ходу испачканный костюм, а у Зины для этого нет уже сил.
Группа продирается сквозь густой молодой ельник, а над лесом рокочет мотор. Бреющим полетом летит вертолет-разведчик. На фюзеляже чернеет так хорошо знакомый Ане крест люфтваффе с желтыми обводами, видна даже клепка на бронированном брюхе. «Физелершторьх» пролетает на север, к месту выброски, и, рокоча, долго кружит там. Сверху пилоту отлично видны парашюты, повисшие на соснах. На фоне темно-зеленой хвои они горят в косых лучах утреннего солнца, словно огромные белые фонари…
— «Викинг-один»! Я «Викинг-два»! Вижу в двух километрах юго-западнее деревни Эльхталь семь парашютов.
Вот такой же «шторьх» — «аист» по-немецки — кружил над Сещей в тот последний день 24 сентября, когда немцы-факельщики жгли поселок, а эсэсовцы минировали покинутую авиабазу…
— Внимание: парашютисты! Данные о выброске десанта подтвердились. В двух километрах юго-западнее деревни Эльхталь вертолетом-разведчиком замечено семь парашютов. Дежурное подразделение СД на подходе. Немедленно установите цепь заградительных засад по имеющемуся у вас плану. Пустите по следу служебно-розыскных собак!…
Крылатых оглядывается на разведчиков.
— Шире шаг!…
Чтобы подбодрить радисток, капитан с улыбкой говорит:
— Ти-ти-ти-та-та!… «Идут радисты!»
Так заучивают будущие радисты цифру три: точка-точка-точка-тире-тире. «И-дут ра-ди-сты!»
Пять часов форсированного марша. Сколько пройдено километров? Двадцать? Тридцать? Устали вконец не только девушки, но и ребята. Зварика и Мельников несут шестикилограммовые авизентовые сумки с радиопитанием. Мельников и Раневский примечают, запоминают ориентиры — ночью придется вернуться на почти безнадежные поиски грузового тюка. Если все будет хорошо… А ориентиров в этом культурном лесу почти нет, такой он весь одинаковый. Хорошо, что Мельников с самого начала марша запоминал номера лесных кварталов, чернеющих на столбах на перекрестках просек…
За частоколом сосен лучисто блещет солнце. Впереди, в полукилометре, взахлеб лают собаки. Спроста или неспроста? Слева и справа гудят автомашины. За сосняком скрипят колеса фурманок, слышится немецкий говор. Обычное утреннее движение или облава?
А у деревни Эльхталь рыщут по лесу эсэсовцы из особой истребительной команды по уничтожению парашютистов. Найдены шесть парашютов русских десантников и один грузовой тюк!…
Группа выходит к опушке. Капитан сигналит рукой: «Ложись!» Крылатых подползает к лесной обочине, минут пять наблюдает; ползком — обратно. Лицо у капитана бледное, со следами усталости, но как будто спокойное.
— Дневать будем вон в том квадрате, — шепчет он. — Мельников и Раневский! Ведите наблюдение на опушке. Сменю вас через два часа. Там деревня, фольварки на шоссе…
Для дневки Крылатых, опытный лесовик, выбрал квартал, засаженный в три яруса соснами.
Разведчики скрываются в густом мелком сосняке. Аня едва ползет. Руки, ноги как ватные. Глаза слипаются от изнеможения, от бессонной ночи. У Зины измученное, осунувшееся лицо.
— Располагайтесь! — хрипловато шепчет капитан.
Он еще раз оглядывает лес, землю. Важно не остановиться в поспелом для рубки лесу, в квадратах, где немцы пасут скот, косят сено, охотятся, собирают ягоды…
Самый «старый» в группе — белорус Юзек Зварика, ему почти тридцать лет, — вытирает ладонью потные, с рыжеватой щетиной щеки, осторожно зажимает нос пальцами, сморкается.