Что ж, теперь предстояло вернуться к давно забытым дисциплинам по юриспруденции. Было необходимо сдать экзамены экстерном и, минуя обязательный пятилетний срок помощника адвоката, получить разрешение на практику присяжного поверенного окружного суда.
Ну а в-третьих, стоило решить, где пройдет эта вторая часть его жизни. Ответ напрашивался сам собой: в тихом и солнечном, раскинувшемся в окружении бескрайних степей городе. Там, где прошли его детство и юность.
– И с какой-то стати мы должны ехать из столицы в этот маленький и захолустный городок? – обиженным тоном спрашивала Клима Пантелеевича жена. – Ну не хочешь жить в Петербурге, есть Москва или, на худой конец, Нижний… Ну почему обязательно в Ставрополь? – непонимающими и от того широко раскрытыми от удивления глазами смотрела на мужа Вероника Альбертовна и ждала ответа.
Ардашев сидел в любимом кожаном кресле и молчал. Он опустил взгляд, видимо пытаясь самостоятельно разобраться в принятом решении, но найдя правильные слова, сразу как-то посветлел и, улыбнувшись, произнес:
– Я там родился.
…Со времени того памятного разговора прошел год. Революционные настроения стали понемногу угасать не только в Москве, но и в провинции. Март 1907 года уже дышал спокойствием. О прошлогодних демонстрациях в Ставрополе стали забывать, и только вырванные из тела мостовых булыжники напоминали о минувших беспорядках.
Весна в этом году пришла рано и до краев наполнила скверы и сады свежестью южных заморских ароматов. Сирень цвела привычными фиолетовыми гроздьями, а ее душистый и дурманящий запах гулял по бульварам и улицам в обнимку с молодым и неокрепшим ветром, волновавшим верхушки кокетливых берез. Земля, остывшая за долгую и суровую зиму, жадно впитывала тепло, опасаясь вполне вероятного в эту пору возврата холодов. Безмятежную картину спокойствия патриархального города дополняли сладко спавшие на ржавых железных крышах дворовые коты. Утомленные ночными похождениями, они с высокомерным безразличием взирали сверху на скрежет злого и беспощадного врага – вязанную толстыми прутьями дворницкую метлу.
А на городском железнодорожном вокзале, снаружи напоминающем архитектуру средневековой крепости, всегда царила суета. И хотя расписание поездов было известно всем, служащие станции в последний момент что-нибудь обязательно забывали сделать. И так изо дня в день. Что поделаешь – Россия.
В окружении услужливых проводников и носильщиков на перрон вышла немолодая пара. Супружеская чета невольно обращала на себя внимание строгими и несколько утонченными манерами. Мужчина среднего роста, с правильными чертами лица и располагающей улыбкой, лет сорока, с едва заметной проседью, в строгом темном сюртуке, слега опирался на круглую ручку трости. Под руку его держала миловидная женщина лет тридцати пяти в широкой шляпе с вуалеткой. Самый прыткий извозчик из числа столичных, выхватив чемодан из рук проводника, со словами: «Пожалуйте, господа, в мою карету», – первым устремился к проходу, рассекая людскую толпу.
– А скажи-ка, любезнейший, какая гостиница здесь лучшая? – усаживаясь в фаэтон рядом с дамой, поинтересовался господин в черном котелке.
– «Варшава», что на Казанской площади. Дороже ее нету, ваше благородие, – определил статус клиента опытный возница. – Там на завтрак даже пианина играет, а вечером – завсегда оркестр.
– Ну, раз так, тогда конечно. Трогай в «Варшаву», – весело подмигнув спутнице, распорядился хозяин багажа.
На третий день пребывания в Ставрополе семья Ардашевых подписала купчую на новый дом. Построенный в стиле модерн особняк северным фасадом выходил на Николаевский проспект. По соседству располагалась арка Тифлисских ворот – начало главного городского бульвара.
Архитектурные изыски отличались смелостью решений. Входная дверь имела форму громадной замочной скважины. Прямоугольные окна с частыми переплетами визуально расширяли внутреннее пространство гостиной. Карниз, венчающий здание, придавал всему сооружению вид строгой роскоши.
Прошел месяц, и отделанный дубом кабинет принял первого посетителя. А совсем скоро их количество возросло настолько, что присяжному поверенному приходилось отказывать некоторым, не особенно приятным в общении, клиентам.
Жизнь постепенно входила в привычное русло, и незаметно пронеслись два месяца жаркого и ароматного, пахнущего степными травами лета. Дни были теплые, как и должно быть в августе, но ближе к полуночи ясно чувствовалось дуновение слабого, но уже настойчивого прохладного северного ветерка. Еще немного, и начнут отмирать по одному успевшие привыкнуть друг к другу листья. Наверное, именно об этом они скорбно шептались между собой вечерами, тихо шурша в кронах старых кряжистых кленов, раскидистых вязов и стройных лип.
4
Утренний гость
Проснувшись, как обычно, в половине восьмого и закончив приятную процедуру неспешного бритья, Клим Пантелеевич, в ослепительно-белой сорочке с массивными золотыми запонками и в костюме из темно-синего английского сукна, прошел в гостиную.
Самовар уже внесли. Нарезанная аккуратными ломтиками розовая ветчина благоухала свежестью, а принесенный из погреба осетинский сыр успел покрыться легкими, прозрачными каплями влаги. Супруга накрывала на стол. За восемнадцать лет совместной жизни Вероника Альбертовна сильно не изменилась: несколько пополнела, но сохранила обаяние юной доверчивой девчонки.
Разговор за столом не отличался особым разнообразием, а скорее походил на общение прилично воспитанных и уважающих друг друга людей.
– Надеюсь освободиться пораньше, – сказал Клим Пантелеевич, аккуратно намазывая масло на ломтик лаваша. – Может, на днях навестим Высотских? Послезавтра у них журфикс. Давно приглашают… Все обещаем зайти, да не получается. Неудобно как-то… Говорят, последнее время там собираются сливки местного провинциального общества.
– Хорошо было бы, право! Я так и не видела Виолету Константиновну после ее французской диеты, – проворковала супруга, снимая фарфоровый чайничек с верхушки самовара.
– Не спорю – диета штука полезная, но если еще и поститься как положено, то можно совсем себя извести. А мы с тобой, дорогая, тоже хороши: Успенский пост не соблюдаем, – расправляясь с алым куском ветчины, сокрушался Клим Пантелеевич.
– Почему бы нам самим не собрать гостей? А ты, как всегда, их чем-нибудь порадуешь. Помнишь, как долго все обсуждали приготовленный тобою шашлык? А чем на этот раз ты бы смог удивить ставропольское мелкопоместное дворянство? – будто не слыша упоминания о церковном запрете чревоугодия, подперев щеку рукой, весело интересовалась Вероника Альбертовна.
– Снова шашлыком, но не простым, а чабанским.
– Как это?
– Рецепт насколько прост, настолько и стар: хорошо промытые и посоленные куски свежеразделанного барана складывают в его же шкуру, завязывают оба конца пеньковой веревкой и, положив в яму, на полвершка засыпают землей. Сверху разводят костер и ждут, пока все угли полностью не перегорят. После этого шкуру вытаскивают, вскрывают, достают мясо и подают его гостям на лаваше. Весь фокус в том, что до поры до времени никто, кроме шашлычника, не знает, где находится мясо, и все терпеливо ждут, когда же, наконец, принесут все необходимое для жарки. А хозяин выдерживает паузу и, невозмутимо помешивая кочергой костер, ведет непринужденную беседу.
– Замечательно! Так за чем же дело стало?
– Тут главное, мясо должно быть нежным. Лучше всего, конечно, молодой карачаевский курдючный барашек. Сочная трава высокогорий придает такой баранине специфический аромат. Но… надобно сначала дождаться окончания поста, а то ведь люди не поймут, – наливая чай с мятой, предположил хозяин дома.
Внизу зазвонил дверной колокольчик, что означало не только прерванный завтрак, но и, возможно, новости, которые иногда резко меняют нашу жизнь и не всегда в лучшую сторону.
Приветливая горничная уже впустила немолодого господина. В нем легко узнавался известный в Ставрополе делец в трех ипостасях: ростовщик (два собственных ломбарда), ювелир (мастерская и ювелирный салон на паях) и аптечный магнат (аптеки в Ставрополе, Кисловодске и Пятигорске) – Соломон Моисеевич Жих.