Через некоторое время им подали две маленькие чашки дегтярно-темного дымящегося кофе. Они молча, обжигаясь, прихлёбывали ароматный напиток.
-Ну как? - спросил старший. - Похож?
-Угу. Крепкий!
-Не совсем. Жидковат. Их заварки. Ничего, здесь сойдет и такой. - Посмотрел на часы и, снизив голос, добавил: - Часа через четыре друзья угостят нас настоящим турецким кофе.
Сын толкнул отца ногой.
-Много болтаешь, старик!
Выпив еще по одной чашке кофе, они неторопливо поднялись, покинули кафе и приморский скверик. Снова вышли на бульвар с его пышными пальмами. Перебрались на другую сторону улицы.
Людской поток подхватил их и неожиданно понёс на площадь, а потом и в огромный крытый южный рынок, переполненный продавцами и покупателями, шумный, весёлый, щедро благоухающий осенними плодами субтропического края. Два этажа, широкие лестницы. Окна во всю стену, залитые солнцем. Километра два оцинкованных прилавков. Звон металлических монет. Шелест бумажек. Тугие виноградные кисти. Мешки с орехами, каштанами. Ящики с краснобокими яблоками, с желтыми, истекающими соком грушами. Пирамиды хурмы. Горы овощей: лук, фасоль, салат, картофель, редис, огурцы, помидоры. Бруски брынзы. Масло, молоко. Плахи кукурузной мамалыги.
С мрачным удивлением и затаённой злобой поглядывали Суканкасы на рыночное изобилие. Откуда всего столько?
-Живут, гады! - сказал старший. - Пошли отсюда.
Выбрались на рыночную площадь. Послышался цокот лошадиных копыт. По улице, мимо рынка, не спеша проезжал пароконный фаэтон. Сбруя наборная, старинная. Экипаж тоже старинный, видавший виды, но на резиновом ходу. На облучке восседал старый, с огромными усами аджарец.
-Эй, извозчик! - закричал Суканкас-старший.
Старик аджарец натянул вожжи, остановился.
-Свободен?
-Куда вам?
-И туда, и сюда, и никуда, можно сказать. Городом хотим полюбоваться. Вези куда хочешь.
-Денег у вас хватит?
-Не беспокойся, тебе попались нескупые пассажиры. Вот аванс. - Суканкас-старший сунул извозчику красную бумажку и развалился на кожаных подушках. - Садись, мой мальчик. Гулять так гулять!
Подмигнув сыну, фальшиво вполголоса запел:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья!...
Резво бежали вороные. Шуршали колеса. Мелькали алые спицы. Сиял лак фаэтона и начищенная медь фонарей. Странно выглядел этот отживший свой век экипаж в потоке современных автобусов, "Волг", "Москвичей", "Запорожцев", "рафиков", "газиков". Но батумцы не обращали на него внимания. Привыкли.
Суканкас-старший хлопнул по плечу кучера. Тот повернулся, посмотрел на него грустными, старческими глазами.
-Ну как, приятель, доходное оно, твоё фаэтонское дело?
-Стариковское дело, кацо. И не мое собственное. Выручку сдаю в кассу коммунхоза. Твердый план имею. На месяц и на каждый день.
-Даже план?! - рассмеялся Суканкас-старший. - Настоящая хозрасчетная единица! Значит, ты не простой извозчик, а пан директор?
Фаэтон пересёк громадную площадь с памятником Ленину, проехал мимо белого обелиска, у подножия которого полыхал Вечный огонь, попал на широкую и прямую улицу, полную машин.
-Это что за проспект?
-Наша главная улица. Аджарское шоссе. Прямо - аэродром. Назад повернём - попадём на железнодорожный вокзал. Куда вам надо?
-Всё равно. Поехали прямо!...
Стоп! Дрогнула рука автора. Ловлю себя на мысли и чувстве, что пишу о бандитах и убийцах с величайшим отвращением. Каждое слово, произнесённое ими, кажется мне кощунственным. Но как быть? Нельзя же их сделать истуканами, глухонемыми. Мои собратья по перу, как известно, не лишают дара речи и кровавых злодеев своих драм и романов.
Гул авиационных двигателей сливался с цокотом лошадиных копыт по асфальту. Возница-аджарец натянул вожжи и остановил фаэтон перед аэродромом, у небольшого здания аэровокзала. Суканкасы щедро расплатились и сошли на землю. Осторожно озираясь, стараясь ни с кем не столкнуться, пошли к аэродрому и остановились перед зеленой невысокой металлической изгородью. Молча и внимательно смотрели на летное поле.
Со стороны моря, резко снижаясь, летел самолет. Коснулся бетонной полосы выпущенными шасси, приземлился. Замедлив ход, развернулся и подрулил к аэровокзалу. На фюзеляже отчетливо была видна крупная надпись: "СССР, 46256".
-Он!... Наш Ан-24! - хрипло шепнул сыну отец.
К машине, прилетевшей из Сухуми, аэродромные служащие подкатили трап. Дверь самолета открылась, и в её широком проёме появилась румянолицая, хорошо причесанная Таня. Кого-то поприветствовала взмахом руки. Кому-то улыбнулась.
-Она... стюардесса!... - Суканкас-младший прижал к глазам большой сильный бинокль. - Ещё девчонка. Красивая.
-Пожалел?
-Как не пожалеешь такую?
Суканкас-старший выхватил у сына бинокль, жадно посмотрел на Ан-24.
Из самолета первым вышел экипаж - четверо молодых, в синей форме, мужчин. Спустились на землю. Стояли около трапа, о чём-то оживлённо разговаривали, смеялись.
-Живые покойнички! - усмехнулся Суканкас-отец. - Крайний слева - командир, грузин. Рядом с ним - второй пилот, аджарец. Напротив летчиков - штурман и бортмеханик, русский и абхазец. Интернационал! Дружба народов!... Все - кровь с молоком, весёлые, горластые, рукастые, мордастые. Таким в рот палец не клади. Слыхал, сынок?
-Ты себя или меня подбадриваешь?
-Тебя! Моя рука не дрогнет.
-Моя тоже. Так что можешь не беспокоиться.
По трапу Ан-24 спускались пассажиры. Все вышли. В салоне остался только один Ермаков. Он сидел в своём крайнем кресле и, похоже, не собирался покидать его. Таня подошла к нему, вежливо спросила:
-Почему не выходите, Вано?
-Ноги отнялись, Танечка. Судорога. Подагра.
-У такого молодого? Неправду говорите. Опять шутите.
-Теперь и молодых подагра не щадит.
-Ладно, нечего вам надо мной насмехаться. Поднимайтесь. Выходите.
-А зачем выходить? - сказал он беспечно и весело. - Я с вами до Сухуми полечу. Имею обратный билет. Вот он. Законный пассажир.
Он произнес всё это полушутя-полусерьёзно, уже не скрывая того, что ему просто хочется поговорить с бортпроводницей. И она это отлично поняла, переменила полудружеский тон на деловой, строгий.
-И всё-таки вам придется выйти, товарищ капитан. Во-первых, обратный билет надо зарегистрировать в аэропорту. Во-вторых, мы улетаем в двенадцать тридцать. До начала посадки у вас еще целых три часа с гаком. В-третьих, вам, пограничнику, летчику, наши порядки давно известны. Выходите, пожалуйста!
-Категорически? Бесповоротно?
-Категорически! Но... с поворотом, раз у вас есть обратный билет.
-Не строжитесь, Тюльпан! Вам это не идет. Улыбайтесь-это вам к лицу. Хорошо?... Я и не собирался сидеть здесь целых три часа. Просто так... хотел, чтобы вы подошли ко мне, заговорили.
-Вот я и подошла, поговорила. Теперь - выходите.
-Выхожу, Тюльпан!... Кстати, почему вас называют Тюльпаном? Вы скорее Незабудка.
И снова его взгляд и выражение лица были исполнены такого искреннего уважения, почтительности, доверия, доброты,что Таня невольно, вопреки своим правилам и привычкам, не торопилась уйти. Ничуть не опасен ей и не неприятен этот капитан, боевой летчик. Наоборот. У неё возникло к нему ответное чувство доверия и дружелюбия.
-Почему, спрашиваете, Тюльпан?... С легкой руки мамы так называют. Когда я была малышкой, на моих щеках всегда полыхал румянец.
-Я так и думал!... И теперь он не погас. Значит, вы маменькина любимая дочь?
-Маме есть кого любить! Две младшие девочки на руках. Два сына. Есть еще одна сестра - Наташа. Мы с ней близнецы.
-Ого! Грузинская семейка. У вас отец, случаем, не грузин?
-У меня два отца, родной и неродной. И оба русские.
-Вот как! Целых два! Почему?