С 1942 года в отношении государства к Русской православной церкви наступили перемены. Многие из направлений ее деятельности были восстановлены, но под неусыпным контролем государственных органов. В печати прекратилась антирелигиозная пропаганда. По предложению Сталина, при правительстве Союза был создан Совет по делам РПЦ, по связям между правительством и патриархом. Однако этот Совет самостоятельных решений не принимал, а получал указания от правительства.
Вместе с тем хотя Советская власть и внушала, что религия — «опиум для народа», но ведь и Сталина, и Хрущева, и Брежнева отпевали в церкви. На Пасху церкви и храмы обязательно заполнялись народом. Председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин не просто присутствовал на пасхальном богослужении, но и причащался. Это не афишировалось, но и не покрывалось завесой строжайшей тайны. Зато теперь быть православным у российского политбомонда стало модно. Некоторые депутаты и члены правительства даже освящают свои рабочие кабинеты.
А что я помню о церкви и священниках? В 1928–1929 годах, в августе, на Яблочный Спас (в этот день яблоки нового урожая освящают в церкви и раздают бедным), мы с ребятами нашего двора пошли в Покровский монастырь. Прихожане нас пропустили без очереди к батюшке, у ног которого стояли большие мешки с яблоками, каждому давали по одному. Мы выскочили из церкви, съели яблоки и вернулись обратно. Батюшка нам дал уже только по половинке яблока, а когда мы снова хотели войти в церковь, нам не дали этого сделать, хотя раньше уступали, повторяя: «Пропустите ангелочков!» И мы подумали, какие же эти священники жадные! В настоящее время в праздник Яблочного Спаса тоже раздают яблоки, которые прихожане приносят святить и оставляют в церкви, передают в больницы, детские дома и дома престарелых. Когда в августе 2006 года я находилась в больнице № 19 на Красной Пресне, то из церкви, которая находится недалеко, всем больным в течение двух дней приносили по два яблока, а желающим давали и больше.
Другое очень яркое воспоминание. Напротив нашего дома жил батюшка, который служил в церкви на Калитниковском кладбище. Жена его часто приглашала мою маму для уборки квартиры. Однажды попросила ее помыть полы, а сама ушла с ребенком. Мама пришла, подоткнула свою длинную юбку и наклонилась, чтобы мыть пол. Вдруг сзади кто-то ее обнял и крепко прижал к себе. Мама еле вырвалась и убежала. Оказывается, это батюшка пришел домой. Его жена, вернувшись и не увидев мою маму, пришла к нам. Та, в свою очередь, очень деликатная, не рассказала ей о причине своего ухода, однако больше там не появлялась. И вот уже во время Великой Отечественной войны мы шли с мамой на Абельмановскую заставу, переходили Большую Калитниковскую улицу. На трамвайной остановке стоял священник. К нему на коленях ползла старушка, он протянул ей руку для целования, а сам неотрывно смотрел на маму. Улыбался, старался обратить на себя внимание, но мама быстро перешла улицу, я за ней, спросив, почему она бежит. Только тогда мама и рассказала мне про этот случай. Несмотря на то что прошло уже несколько лет, батюшка все ее не забыл. Я же подумала тогда, разве может священник быть сластолюбцем?
Но все эти воспоминания детства ушли в прошлое. Сейчас я иногда ношу крестик. Хожу в храм только затем, чтобы поставить свечи за здравие живущих, за упокой умерших. Иногда в церковь заходит и мой сын Валера. А дочь Лена стала посещать после того, как отправили в Чечню ее сына Сашу; она тогда купила много освященных иконок, которые теперь стоят у нас в квартире. Валера с Мариной подарили мне золотой крестик с цепочкой, который привезли из Иерусалима. Лена тоже купила мне крестик, а Дима из Израиля привез свечи из храма Гроба Господня. Думаю, если бы мама была жива, она бы этому очень обрадовалась. Когда за человека молятся или ходят в церковь, то аура этого человека делается практически непробиваемой.
А если он не защищен, то его поле пробивается легко, он начинает болеть. Если ты кому-то желаешь зла, к тебе это возвращается. Надо бороться с такими чувствами, как ненависть и зависть, тогда и болезни будут обходить тебя стороной.
Когда приезжаю на Калитниковское кладбище и иду на могилу моих родителей, мне становится легко. Мама умерла 12 сентября 1966 года, более полвека прошло. Но я помню ее улыбку, радость, когда я приходила с работы, когда она встречала других своих дочерей, внуков. Нас она воспитывала в нежности и любви, хотя сама столько натерпелась, в голоде, в страхе за мужа и детей, пережила Финскую и Великую Отечественную войны, гибель сына и зятя, смерть мужа. Когда все эти испытания закончились, ничто не могло сделать ее другой. Она осталась ласковой, заботливой, ко всем доброжелательной, всегда светилась. Какая же радость на кладбище? Она заключается в том, что здесь лежат мои родители, которые, даже уйдя из жизни, оберегают меня тем, что они были.
Помню, как в начале августа где-то в 1960–1962 году мы втроем (мама, я и Леночка), убрав могилу, пошли домой. Кладбище пустынное, никого кроме нас не видно. Вдруг услышали за собой шаги. Оглянулись — молодой мужчина. Испугались, пошли быстрее, и он ускорил шаги. Мы с мамой взяли Лену за руки и чуть ли не бегом двинулись к выходу. Показалась церковь, я оглянулась назад и увидела, что мужчина свернул на другую дорожку. Что это было? Зачем он хотел нас догнать? Или, может, он сам боялся один идти по кладбищу? Мама перепугалась и просила нас приходить на кладбище только на Пасху, когда много людей. А еще мама рассказывала, что священник в церкви говорил им: «В день Пасхи все умершие выходят к воротам кладбища. Увидят, что кто-то идет к ним, поворачиваются и ведут к себе на могилу». Я запомнила это и строго выполняю. В последние годы на Пасху ходила с Галей Луньковой, а после ее смерти — с Валерой. Несем на могилу кулич, пасху, крашеные яйца. Постоим, поговорим с нашими усопшими, и на душе становится легче, как будто увидели их. И вообще в тот день народу на кладбище много, идут веселые, с цветами, редко одинокие, больше целыми компаниями. Многие устраивают на могилах и поминки. Раньше даже трудно было пройти на кладбище, это напоминало демонстрацию в добрые времена. Хотя сейчас в церкви объясняют, что на кладбище надо приходить не в день Пасхи, а во вторник второй недели после Пасхи, называемый Радоницей, но я выполняю просьбу мамы. Иногда на Пасху я встречаюсь на Калитниковском кладбище с бывшими соседями. Постоим, помолчим и расходимся до следующего года.
В повседневной жизни надо приходить на кладбище в день смерти близкого. А иногда, когда на душе кошки скребут, туда просто тянет, хочется побыть в уединении, воскресить в памяти светлые моменты, побеседовать с умершим близким человеком, рассказать про свою жизнь, как живут дети, внуки. И поплакать можно, все это идет к умершему, который тоже нас не забывает, а молится за нас, замаливая наши грехи. Я уже начинаю рассуждать, как говорила мама! Надеюсь, что она слышит и помогает мне, моим детям, внукам и правнукам. В этом тоже счастье.
Вспоминаю, как мама просила меня не выбрасывать хорошие вещи, которые когда-то могут пригодиться. А я выбрасывала, мама плакала. Она всегда просила убрать квартиру к Пасхе, а я убирала к 1 мая. Выходит, что я обижала маму. Вот сейчас, когда прихожу на кладбище, все прошу у нее прощения. С возрастом понимаешь свои ошибки, осознаешь, что причиняешь боль самым близким, самым любимым. Для меня таковыми являются Лена и Валера, а теперь еще и Маша, Саша, Дима, но я иногда не могу сдержаться — и на них нападаю, а потом ночью плачу. А ведь они для меня все делают, о чем бы ни попросила. Надо бы иногда промолчать, но вот не могу… Так получается, что всегда попадает тем, кто тебе всех ближе и роднее и кто тебя никогда не обидит. Я прошу своих детей и внуков приходить ко мне на кладбище редко, но веселыми и счастливыми!
Сейчас на Калитниковское ходят Смирновы — Юра, Надя и Максим, мои племянники. Они хорошо ухаживают за могилой, там всегда порядок. С ними иногда и я хожу на кладбище — в июле, когда родилась Галя Лунькова.