— Нет, что вы, — запротестовал Немков, — совсем нет!
— Тогда, чёй-то за комедия здесь была? — «Насел» на Романа Нестеренко.
— Это не комедия. Просто я — синестет…
— Кто? — переспросил капитан, ни разу не сталкивающийся с таким термином.
— Синестет, — терпеливо повторил Немков, по всей видимости, такие вопросы были ему не в новинку.
— Синестет? Вы что-нибудь об этом знаете, Елена Николаевна?
— Я что-то такое слышала, — припомнила Кондратьева. — Люди с цветным слухом? Лист, Вагнер?
— Да, — согласно кивнул Немков, — это одна из возможных форм синестезии. Можно, пожалуйста, присесть — ноги до сих пор не слушаются.
— Конечно-конечно! — участливо произнесла Елена Николаевна. — Проходите в комнату. Петя, помоги человеку!
С трудом переставляя ноги, словно к его ботинкам привязали по пудовой гире, Немков, поддерживаемый под локоть капитаном Нестеренко, прошел в комнату и опустился на диван. Кондратьева присела рядом, а Петр подвинул к дивану стул, и уселся на него задом наперед, уткнувшись локтями в спинку.
— Неужели вы почувствовали на себе действие вколотых Лопатиной лекарств? — дав Немкову немного перевести дух, первой задала вопрос Кондратьева.
Немков вяло кивнул:
— Да, почувствовал.
— Как вообще такое возможно? — Не мог успокоиться Нестеренко, нервно елозя на стуле.
— Это одна из редких форм синестезии, — пояснил Немков, — синдром зеркального прикосновения. Я могу переживать чувства абсолютно незнакомого человека. Ощущать на расстоянии то, что ощущает он.
— А говоришь, что не экстрасенс…
— Не экстрасенс. Это просто особенности моего восприятия окружающего мира.
— Значит, вы уверены, что её похитили именно восемнадцатого числа в девятнадцать тридцать семь? — вновь взяла ведение допроса в свои руки Кондратьева.
— Да, — согласился Немков, — я это отчетливо видел.
— А почему день серо-зеленый? — поинтересовалась ради собственного интереса Елена Николаевна. — Тоже синестезия, типа цветного слуха?
— Да. Для меня все вторники — зеленого цвета. Утром яркие, свежие, словно клейкие молодые листочки. К ночи — серые, набрякшие, напитавшиеся вечерней усталостью…
— Как все сложно и запутано у вас… — фыркнул со стула Нестеренко.
— Петя! — одернула его Кондратьева.
— Молчу, Елена Николаевна, молчу! — Нестеренко в пантомиме невидимым ключиком запер рот на замок.
— Продолжайте, Роман э-э-э…
— Олегович, — напомнил Немков. — Он позвонил в дверь, Валерия открыла. Он уколол её в шею… Дальше смутно… Я ведь «зеркалил» ощущения Валерии: она упала, он занес её в комнату, положил на этот диван. А через некоторое время вынес из квартиры. Это все, что я смог «увидеть».
— Мужчина, пятьдесят лет, крепкого телосложения? — Еще раз уточнила Кондратьева.
— Да.
— Было еще что-нибудь особенное? — не унималась Кондратьева, стараясь распотрошить Немкова, как можно тщательнее.
— Запах, — поморщился Немков. — От него сильно пахло больницей: лекарства, кровь и металл…
— Еще бы от этого душегуба кровью не несло! — вмешался в разговор Нестеренко, забыв про данное Кондратьевой обещание молчать.
— Другие запахи? Одеколона, туалетной воды? — продолжала выпытывать Кондратьева.
Немков покачал головой:
— Запах больницы перебил все остальные. Это все, что я могу сказать.
— Спасибо и на этом, — произнесла Елена Николаевна. — Кем вам приходилась Валерия?
— Она — моя хорошая знакомая… Была… Мы познакомились несколько лет назад, посещали группу одного психолога, помогающего синестетам разобраться с проблемами социальной адаптации…
— Постойте, Роман Олегович, — невольно прервала Романа Кондратьева, -
вы хотите сказать, что Валерия тоже была синестетом? Таким же, как и вы?
— Не совсем таким же, — поправил майора Немков, — особенности каждого синестета сугубо индивидуальны, но если брать в общем — да, она была синестетом. Людям с нашими особенностями очень сложно ужиться с кем либо. Отсюда постоянные проблемы, затяжные депрессии. Занятия с психологом нам очень помогли. Но и после занятий мы продолжали общаться, поддерживали друг друга. Она звонила мне на прошлой неделе… просила зайти… жаловалась на усталость… Но я был занят… Обещал зайти, как освобожусь… И вот… — Он виновато развел руками.
— Не вините себя, — постаралась приободрить потерявшего друга Романа Елена Николаевна. — Вы ни в чем не виноваты. Она не первая жертва, умерщвленная подобным способом.
— Простите, Елена Николаевна, — вновь вмешался Нестеренко, — но я спрошу: Роман Олегович, а где вы были восемнадцатого числа?
— Я был на конференции во Фракфурте, — спокойно ответил на заданный вопрос Немков. — Вернулся вчера вечером.
— Хорошо, мы проверим, — произнес Нестеренко.
— Конечно-конечно, проверяйте, — не стушевался Роман. — Если нужно, я могу билеты показать…
— Роман Олегович, у меня к вам большая просьба, — произнесла Кондратьева, — я хочу показать вам фотографии других жертв. Возможно, вы с кем-нибудь из них были знакомы.
— Да, конечно, я посмотрю…
***
Большой кабинет следователей в этот час был непривычно пуст, лишь за угловым столом сидел лейтенант Перепелкин и заполнял какие-то бумаги. На столе перед ним кроме бумаг лежали сумка и кошелек. Перед столом Перепелкина на стульях восседала толстая до неприличия тетка пролетарской наружности и закованный в наручники субтильный карманник с разрисованными тюремными татуировками руками. Зашедшие в кабинет Кондратьева, Нестеренко и Немков стали невольными свидетелями допроса.
— Начальник, да гонит эта бабища! — горячился карманник, позвякивая цепочкой наручников. — Не брал я её пропаль[1]! Сама проперлась, а на меня повесить хочет…
— Ах, ты, вша тюремная! — Задохнувшаяся от возмущения Тетка, заехала пудовым кулачищем в плечо карманнику, едва не снеся его со стула. — Да я его еще в трамвае срисовала, товарищ милицанер, когда он возле меня тёрси!
Карманник взмахнул скованными руками, пытаясь защититься от разгневанной тетки, что пыталась оттаскать его за волосы.
— Начальник, да она психическая! — заверещал карманник, уклоняясь от болезненных нападок толстухи.
К столу, за которым «вел допрос» Перепелкин, стремительно подскочил Нестеренко и «навис» над карманником.
— А ну тихо! Успокоились все! Живо! — грозно заревел он. — Чего тут у тебя твориться, Перепелкин?
— Извините, у нас тут бывает… — виновато произнесла Кондратьева, обращаясь к Немкову, по дерганному поведению которого было понятно, что все происходящее его жутко нервирует.
— Понимаю, работа, — выдавил из себя Роман.
Кондратьева подвела Немкова к своему столу и указала на стул рядом с ним:
— Присаживайтесь, Роман Олегович. Сейчас я покажу вам фотографии.
Немков уселся на предложенный стул, продолжая краем глаза наблюдать за суетой у соседнего стола.
— Да вот, задержали этого деятеля, — объяснял капитану Перепелкин, — он у женщины из сумки кошелек вырезал.
— Не гони, начальник, ничего я не резал! — резко пошел в отказ карманник. — Ни о каком кошельке и слыхом не слыхивал!
— Заткнись! — оборвал его Нестеренко. — Тебя пока не спрашивают!
Пока Кондратьева отпирала сейф, чтобы достать фотографии, Немков незаметно «принюхивался». Каждый из участников допроса излучал свои, видимые только Немкову, запахи. Каждый из этих запахов имел особую структуру и цвет.
— Выйдя из трамвая, — продолжал докладывать лейтенант, — потерпевшая обнаружила порезанную сумочку и пропажу кошелька. Подняла шум. Рядом, по счастливой случайности, проходили ППСники. Гражданина Шмаля задержали, но кошелька при нем не оказалось.
— Говорю же: не брал я этот пропаль! — вновь завел свою шарманку Шмаль. — Сама зацепилась где! Савойку[2] порвала, пропаль и выпал…
— Заткни фонтан, Шмаль! — Раздраженно хлопнул по столу рукой Нестеренко.
Карманник замолчал, а Перепелкин продолжил: