— Что же тут худого?
— А ты что заступаешься?
— Да просто так.
— Вот смотри, скажем ему...
— На гулянку придет — половицы ходуном ходят. У Залавиных на свадьбе топнул — доски в подполье продавил.
На другой день Гурьяныч, умытый, в новой рубахе, пришел, сел на камень на лужайке и стал смотреть на девушек.
— Ты только не балуй, — говорили ему.
Он смешно почесал бороду.
— Жениться будешь? — подсела к нему Олюшка. — Возьми меня. Нравлюсь?
— Все хороши...
— Эх, Гурьян, что я знаю... Хочешь, тебе скажу? Только смотри, молчи, не подавай виду. — Олюшка прыснула.
Лицо Гурьяна обмякло.
— Ну, скажи, скажи, чего давишься?
— Кудиновых племянница в тебя влюбилась... Настька! Ей-богу!
Олюшка лукаво взглянула на мастера.
— А тебе нравится она?
Гурьяныч нахмурился и вдруг, подняв лицо и почесав нос кулаком, подмигнул.
— Еще не знаю! Надо приглядеться.
Однако заметно было, что он сильно смущен.
Девушки обступили его.
Ольга вдруг схватила Настю и подтолкнула ее вперед.
— Ну вот, посиди с ним.
Девушки быстро переглянулись и вдруг со смехом разбежались во все стороны. Даже обычно смирная Катюша Запевкина, сидевшая напротив Гурьяныча на другом камне, сорвалась с места и умчалась на скалы, как горная коза.
— Посидите вдвоем! — радостно крикнула она сверху.
Настя, нимало не стыдясь, что осталась вдвоем с Гурьяном, присела с ним рядом.
— Скоро уж плотину откроют, вода пойдет, — сказал Гурьян.
Разговор с плотины перешел на завод, потом на доменную печь. Стал Гурьян рассказывать. Откуда только взялись слова!.. А Насте любо слушать. В разгар беседы вернулись подружки, и у Гурьяна вдруг язык отнялся.
— Ну, я пошел! До свиданьице! — поклонился он, снявши картуз.
Девушки диву дались.
— Он уж из-за тебя и кланяться научился, — изумленно сказала Олюшка.
На Ивана Купалу стояла жара. Девушки бегали друг за другом с ведрами, обливаясь.
Настя заметила, что из-под обрыва в конце улицы появился Гурьян. Он опять брел с завода.
— Погодите-ка, подружки, — сказала она и побежала к колодцу. Набрала ведро воды и притаилась за воротами.
Девушки играли у забора как ни в чем не бывало. Настя смотрела в щелку. Когда в просвете мелькнула русая борода, она толкнула калитку, в два прыжка догнала Гурьяна.
— Что, Гурьян Гурьяныч, жарко? — воскликнула она и обкатила его с головы до ног.
Мокрый Гурьян погнался за ней. Настя весело пустилась наутек. Оглянувшись, увидела она, что мужик догоняет. Настя кинулась в переулок.
Тут место глухое. Слева шел высокий забор, справа — огороды, вдали чернела чья-то баня.
— Не смей трогать, — с оттенком каприза сказала девушка, останавливаясь. — Смотри!.. — добавила она строго и серьезно.
Гурьян вдруг обхватил ее своими тяжелыми руками, прижал к себе и крепко поцеловал в губы.
— Да ты с ума сошел! Ах ты!..
Стыд вдруг охватил девушку. Она ударила его кулаком в грудь и вырвалась. Перескочила поскотину и, забравшись в зелень овощей, остановилась.
— Гляди, как окатила меня, — сказал Гурьян.
Грязная вода капала с его рубахи на жерди изгороди.
— Пропусти, а то поссоримся, — сказала она. — Отойди подальше, а я пойду домой.
Мастер обтер лицо сухим подолом рубахи.
— Смотри, в другой раз утащу и выкупаю в пруду! — сказал он, но отошел покорно в сторону.
Она вылезла из огорода и побежала обратно. У перекрестка остановилась. Он был далеко. Ей стало обидно, что он ушел, не попрощавшись и даже не взглянув на нее.
— Гурьян! — махнула она платком, а когда он оглянулся, скрылась за угол.
Вскоре все заметили перемену в Гурьяне. Он остриг бороду покороче, купил новые сапоги.
— Тебя степная Настя заворожила. Мы знаем: ты для нее стараешься, — говорили ему девушки, когда он приходил посмотреть их хороводы.
— Верно говорят — слово не стрела, а хуже стрелы, — смущали его девицы.
С Настей он помирился. Иногда они разговаривали.
— Ну, расскажи мне еще что-нибудь про завод... — говорила она, садясь на траву. — Ты, сказывают, тайное слово на железо знаешь?
— Это врут. Не слушай. Никакого тайного слова не знаю. Его и нет. Вот я тебе кедровых орехов в тайге набил. На-ка!
— Ты что, лохматый, шепчешь ей тут? — подходя, спрашивали Настины подружки.
— Ну, наговорились?
— Еще ни о чем не говорили, — отвечал Гурьян.
Он звал Настю вниз, под обрыв.
Однажды Гурьян нарвал цветов и принес Насте.
— Кому это? — спросила она, как бы удивившись.
— Тебе. Помни, как на Белой прохаживались. В степь-то вернешься...
Настя понимала, что жизнь Гурьяна мрачна, полна тяжелого труда и что лишь изредка бывали у него радости. Что никакой он не безобразник, а просто ему скучно, вот и балует он, как малое дитя. И ей приятно было видеть, как этот большой и сильный человек, буйный, видно, по натуре, становится кротким.
В воскресенье Гурьян удивил весь завод, явившись на пруд в новых сапогах. Эти были не самодельные, а городские, какие-то особенные.
— Гляди, дивные эти сапоги, — толковали парни. — Разные! Диво! Правый от левого отличается. Как ноги! Есть правый, а есть левый. Не похожи друг на друга, как у господ!
— Вот, видать, его проняло! Какие сапоги себе достал!..
Гурьян заметил девушек, среди них была Настасья.
Вдруг он ушел на плотину, которую в тот год поправляли. В праздник работы там не было, и чугунная баба для забивки свай стояла на мосту. Бабу эту во время работы с трудом поднимали четверо сильных мужиков. Гурьян подошел к ней, постоял, подумал и вдруг, взявшись за рожки, поднял на глазах у всего завода эту бабу и несколько раз до отскока ударил по незабитой до конца свае. И затем, как ни в чем не бывало, поставил ее на место.
Однако тут же все наблюдавшие эту картину заметили, что Гурьян озабоченно нагнулся.
Люди догадались, что хвастовство Гурьяну не обошлось даром, что у его новых городских господских сапог от необычайной тяжести бабы осели подборы.
— Куда ты? Эй, стой! — кричали ему, когда Гурьян быстро пошел с моста, направляясь в поселок.
Парни догнали его и схватили, но он развел руками, и все повалились.
— Некогда, ребята, надо скорей пойти каблуки подбить, прифорситься!
— Эй, каблуки испортил!
— Это он из-за тебя, перед тобой отличиться хотел, — нашептывала Олюшка своей подружке.
А на другой день Гурьян промчался по улице на диком коне, и уж все знали, что, значит, у него в гостях друзья башкиры.
— Он, как степняк, на конях скачет, — говорили про мастера, — а свистнет, как Соловей Разбойник, хоть ставни прикрывай.
У дома, где жила Настасьина тетка, Гурьян на всем скаку поднял коня на дыбы, хлестнул нагайкой, еще раз хлестнул и стал гарцевать, потом пустил его в мах, вихрем перелетел через чью-то распряженную телегу, стоявшую посреди улицы.
Он загоготал, как леший, и конь в безумном страхе умчал его вдаль.
— Кто это? — выходя за ворота, спрашивали люди.
— С кричных! — толковал какой-то старик.
— Ишь, вспылил улицу...
— Шайтан! Чисто шайтан!..
Гурьян снова примчался.
— Что ты, нечистый дух, делаешь? — подымаясь из-за забора, окликнула его Олюшка.
— Конь горячий! Не слажу... Здравствуй, свет, — поклонился Гурьяныч Насте.
— Здравствуй... — отвечала та, стоя рядом с подругой на бревнах выше забора.
Гурьян подъехал вплотную и протянул ей через забор руку.
***
А в завод вернулся из поездки молодой торгаш Захар Булавин. Настя про него слыхала и все как-то тайно ждала, каков окажется этот Булавин.
Захар сразу понравился Насте. Он человек обходительный, бывал в разных местах: на ярмарках, в городах. С ним интересно поговорить. Он рассказывал много любопытного, и про завод говорил складней Гурьяна. И был он силен; все говорили, что тоже богатырь...