— Письмо-то хорошее, да что на него мне отвечать? — сказал, запинаясь, Олесь. — Про боевую и политическую подготовку спрашивает. Одним словом, подвел я вас. Надо завтра же передавать автомат Гудову.
— Да, Гудову есть что рассказать и про боевую и про политическую. Круглый отличник! Не то что некоторые… Но как же нам поправить дело? Отобрать у вас автомат и передать Гудову? Но что же мы летчице скажем? Напишем, что вначале ее автомат попал в руки одному разгильдяю, а потом мы его передали достойному воину? Это же не годится. Что же на заводе подумают про наш полк? Нет, тут надо придумать что-то другое. У вас теперь один выход — догонять Гудова.
— Легко сказать…
— Что? Не осилите? Мне кажется, что у вас вся беда в том, что вы никак не можете осознать, где вы служите. Вы же связист, а связь — всему голова. Без связи невозможно выиграть ни одного боя. Если полк — это богатырь, то связь — его нервы. Вам приходилось видеть человека, у которого не действует рука? Рука как рука: мускулы, пальцы, — все на своем месте, а не действует, висит вот так плетью. В чем причина? Нерв испорчен, связи нет. Любой богатырь без связи немощь, инвалид.
Лейтенант помолчал, посмотрел на потемневшее окно и как бы про себя сказал:
— Вы слышали о подвиге сталинградского связиста Дубова? В бою он получил задание восстановить порванную связь. Тяжело раненный осколком снаряда, он истекал кровью. Но, умирая, сжал зубами концы провода и восстановил связь. Помог выиграть бой.
Ивушкин помолчал, прошелся по землянке и, остановившись напротив Габая, сказал:
— Вы говорите, я ошибся в вас, дал промашку. А может быть, вы ошибаетесь в себе, не верите в свои силы. Вы думаете, все герои и отличники учебы — люди из особого теста, недосягаемые для простых смертных? Ничего подобного. Они такие же, как все. Только у них упорства да старания побольше.
Они проговорили до вечерней поверки. Прощаясь с Габаем, лейтенант сказал:
— Скоро у нас будут ответственные учения. Порадуйте летчицу и докажите, что я не ошибся в вас. Тогда отпадет надобность отбирать у вас автомат и передавать его Гудову.
Быстро бежало время. Подошла пора учений. Всю неделю стояла хорошая погода. А потом вдруг подул ветер, погнал по полю серые клубки перекати-поля. Частые стремительные струйки дождя с шипением пронеслись по взъерошенной придорожной траве и пошли, пошли игристыми волнами в мутную даль, к Оленьему Рогу.
Капитан Дроботов быстро вошел в палатку и, сдвинув на затылок капюшон, с которого ручьями стекала вода, проговорил:
— Нужна еще одна линия связи к Оленьему Рогу. Красноармеец Габай, назначаю вас начальником направления.
Наступила тишина. Капитан оглядел вставшего перед ним сероглазого веснушчатого солдата, перевел взгляд на лейтенанта Ивушкина, точно спрашивая его, не рано ли он дает связисту столь ответственное задание.
— О выполнении доложить мне в пятнадцать ноль-ноль, — уже на ходу сказал капитан старшине и пошел вместе с лейтенантом к сопке, где его ждал мотоцикл.
Старшина Бандура ушам своим не поверил, когда услышал, что такое важное задание ротный доверяет Габаю — тому самому солдату, из которого, по его мнению, сделать настоящего связиста так же трудно, как из него, старшины Бандуры, оперного певца.
Но приказ есть приказ. Бандура дал Габаю в напарники расторопного крепыша Макеева и, отправив связистов в путь, призадумался. В туго натянутый брезент палатки настойчиво хлестал дождь, где-то рядом журчал полноводный ручей.
Старшина Бандура невзлюбил Габая с первых дней службы, невзлюбил за легкое отношение к учебе. Военная служба — дело серьезное, а у Габая то песенка, то шуточка. Спросил его старшина как-то про устав, а он ему в ответ: «Я академии не проходил… — И, чтобы посмешить товарищей, добавил, коснувшись ладонью лба: — Каптерка у меня маловата для этого дела…»
Правда, в последнее время Габай стал как будто посерьезнее, но ему еще, по мнению старшины, далеко до того, чтоб выполнять такие важные задания на ответственных учениях. Ведь заканчивалось лагерное лето, по всему соединению уже пронеслась весть о хорошей стрельбе артиллеристов, о славных делах стрелков, саперов. А связисты что ж — не достойны похвалы? Большие надежды старшина возлагал на учения. И вот опять подвернулся этот беззаботный солдат.
«Завалит Габай, — подумал старшина. — Как пить дать, завалит. И тогда роте не получить отличную оценку».
Старшина хорошо понимал, на какое важное задание послали Олеся Габая.
Может быть, командиру надо сейчас же отдать приказ открыть по «противнику» огонь, а связи нет. А этот вертопрах Габай сидит, поди, где-нибудь под кустом и орет во все горло «Распрягайте, хлопцы, копий да лягайте опочивать». Пропоет, бездельник, отличную оценку, подведет под монастырь всю роту.
Пока старшина переживал да сокрушался, до предела уставшие и до последней нитки промокшие связисты спешили к Оленьему Рогу.
Раскисшая земля уже не впитывала воду, она стояла лужами в низинах, сбегала ручьями с пригорков. Солдаты то и дело проваливались в колдобины, натыкались на камни и тарбаганьи поры, падали, но тут же поднимались и бежали снова.
Габай с тяжелой катушкой за спиной бежал впереди и, поминутно смахивая с лица дождевую воду, старался разгадать, почему же все-таки именно ему, а не кому-нибудь другому дали такое ответственное задание? Взвесив все, он пришел к выводу; сделали это, чтобы изучить его окончательно, показать замполиту, какую глупость он допустил, вручив Габаю именной автомат. Вот не выполнит Олесь в срок ответственное задание, и тогда скажет командир роты замполиту: «О людях, дружище, надо судить не по песням, а по делам».
Преодолев глинистый взлобок, добрались до косматой сопки Олений Рог. Наконец-то все трудности позади. Но где же командный пункт?
Несколько минут связисты ходили у подножия сопки, тщетно пытаясь отыскать палатку, автомашину или оружие, но на вымытой дождем траве не было никаких следов. Габай надел последнюю восьмерку на сломанную ветвь орешника, сиял с уставшего плеча аппарат и, подключив к нему конец кабеля, проверил линию: она работала. Из штаба сообщили, что дивизион обогнул Олений Рог с востока и вышел на южный склон сопки.
Новость ошеломила связистов. «Что же делать? — тревожно подумал Габай. — До дивизиона — не менее двух километров, а запасного кабеля у них одна шпуля — восемьсот метров». Солдат с неприязнью посмотрел на косматую сопку, которая отрезала им путь к цели. Бежать назад за кабелем? Но для этого потребуется не менее получаса. Тогда они не уложатся в срок. Правда, причина уважительная. При чем же связист, если у него кончается кабель? Но ведь дивизион без связи теряет всякую силу. Ему нельзя передать приказ, он как бы парализован. Олесь вспомнил слова лейтенанта Ивушкина: «Рука как рука — мускулы, пальцы; все на месте, а без нервов не действует, висит плетью…»
Шли драгоценные секунды. «А что, если рвануть напрямик?» — мелькнула в голове мысль. Ее, кажется, угадал напарник, и солдаты, не сговариваясь, бросились на крутой склон сопки Косматой.
В первую же минуту они почувствовали, как трудно штурмовать ставшее на их пути препятствие. Склон был густо покрыт мелколесьем, а выше — вязкая глина. Дождь превратил ее в серую массу, которая разъезжалась от малейшего прикосновения.
Чтобы преодолеть скользкую крутизну, Макееву пришлось лечь на ветви, упереться в серый валун, а Габай, добравшись до его головы, встал ему на плечи и, хватаясь за кусты, полез выше.
У старой сосны он упал. Потом упал еще раз и скатился в кусты орешника. «Может быть, все-таки сбегать за кабелем?» — мелькнула мысль, но ее тут же заглушили слова командира: «К пятнадцати ноль-ноль».
Олесь поднялся и, схватив обеими руками лозину, которую пригнул ему сверху Макеев, стал карабкаться выше. В лицо ему хлестали мокрые ветки. Сучки задевали за гимнастерку, путались под ногами, шиповник больно колол руки. Но солдат уже не оглядывался назад… Он молча спорил сам с собой: «А разве легче было тому сталинградскому связисту, который сжимал зубами концы провода? А разве легче было израненной, обожженной летчице, которая делала мне автомат».