– УФ-Ф-Ф,– еще один комочек пара, и я засыпаю…
Р.S . А ночью мне, как издевка, снится еда. Разная. В основном мясо, хлеб и молоко… Даже чувствую их вкус…
Декабрь 1998 года. Поезд «Санкт-Петербург–Мурманск».
Тепло. Хоть где-то тепло этой зимой. Уже съел все, что взял в дорогу, кутаюсь в огромный пуховик китайского производства (почему он теплее формы?) и дремлю, слушая стук колес. Обожаю этот звук с детства. Он несет в себе перемены. Помимо пуховика, на мне военная форма, и выгляжу я, наверное, слишком жалко, раз меня подкармливает половина вагона (за эти четыре месяца я потерял пятнадцать килограммов и сильно осунулся). Ем и сплю. На вопросы отвечаю неохотно и кратко. В мыслях я уже дома. Что еще надо для полного счастья?
Дом. Что такое дом для каждого, не знаю, а для меня и по сей день дом – это место, где тебя любят и ждут. Ехал я домой, а приехал в чужое место, где всем, оказалось, наплевать на меня. Каждый жил своей жизнью, в которой меня почему-то уже не было. Я вставал ночью от приступов голода и нападал на холодильник, набивая желудок всем, чем можно. Ел днем, вечером, ел на ночь и вместо нее. Вкусовые рецепторы куда-то делись, и я просто заглатывал, как удав, до ощущения тяжести в желудке, а сытость не приходила. Я ел как животное, набрасываясь на пищу половиной корпуса, прикрываясь локтем левой руки… Когда мне делали очередное замечание за столом, я исправлялся на некоторое время, держа себя под контролем. Но уже через минуту машинально начинал снова. Мозг понимал, что скоро все это закончится, и не будет этой еды очень долго. Отец вообще сажал меня отдельно от всех, потому что не хотел видеть, с какой скоростью я поглощаю «его продукты, за которые не заплатил». Об этом он мне и заявил с шокирующей меня прямотой…
Вот так и прошел мой первый зимний отпуск. Только отошел, оттаял, ощутил себя человеком - и еду назад. Снова желудок будет перестраиваться на помои, за которые придется, возможно, драться. Но в моральном плане чувствую себя немного спокойней. Я уже знаю, чего ожидать от этого места и людей, связанных с ним. Плюс под конец отпуска отец напился (это он любил) и сообщил, что с этого момента у меня НЕТ ДОМА. Погостить могу приезжать, а жить НЕТ (да и пошли вы на…). Особенно взбесило, что мы, мол, тебе больше ничего не должны. Сам со всем разбирайся. Мы тебе и так все предоставили для взрослой обеспеченной жизни. Трехразовое питание, одежда, обувь, карьера, образование. Даже квартиру на Новой Земле дадут. И заживешь припеваючи… Ты нам должен быть благодарен до конца дней своих.
Путевка в жизнь? Наверное. Только не хотел я такой жизни. Вот тогда я и понял, что мои жалобы, пожелания и предложения никого не волнуют. Теперь – совсем никого. Больше всего я был возмущен поведением матери, которая во всем поддакивала отцу (хоть слышит, что говорят родному четырнадцатилетнему сыну?) и несла какую-то чушь про то, как они с папой познакомились и он ей розы охапками дарил… Я смотрел на них, и с каждым словом мне становилось все грустнее. Слезы текли по щекам моим и моей сестры, которая стояла неподалеку и слушала речь, означающую изгнание (она на несколько лет меня младше, и ее будущее только что приоткрылось ей). Бред какой-то. Надеюсь, сумасшествие – незаразная болезнь…
Р.S. Поезд нес меня в Северную столицу, на душе было обидно, но спокойно…
Глава 7. САААЭЙ
Если уж по-хорошему, то про этого человека надо писать отдельную книгу под названием «Похождения САААВьА, или последствия родственных связей». Помню день, когда он со мной в первый раз заговорил (еще на КМБ). Я понял, что у АЧИЛАВЕКА редкий дар картавить, проглатывая половину алфавита, и нести полный бред, лишенный смысла, иногда по «мАсковски», акая. Первый монолог, который я услышал, звучал примерно так: «Пхи-е-т, я ис Сивиа-амосха. Пхиса-афъ-яишь, маи отители саапатили паатаЫ тыщи тоолаоф вфачу, штопы я ни каатавил (это он без даже тени улыбки). А ищо у миня пАсКасТопиЭ, фот». И показал на свои ноги сорок седьмого размера (слезы ортопеда): «Но отители саапатили ищо хому-то, и миня пиняли, фот» (я плакаю L и смеюся J).
Так и хотелось сказать: «И много вас здесь таких?» Эх… Оказалось, много…
Места в училище распределялись следующим образом (это выяснилось со временем).
Первое. 40 процентов – дети знакомых и за взятку. А иногда то и другое вместе (в случае, если кандидат не годится даже на роль одноразового сапера). Такие всегда заканчивают училище. Потому что Некто могущественный приезжает на помощь и разгребает их проблемы волосатыми руками, пока они сидят в училищном кафе и таскают козявки из носа. А потом идут в увольнение, а вместо них на выходные всегда ставят в наряд обычного человека. Так у начальства появляются машины и компьютеры (ни для кого ведь это не секрет, или секрет?).
Второе. 10 процентов – дети богатых. Их мало, и их фамилии знает каждый преподаватель и офицер в училище. Они здесь для эксперимента - жизнь посмотреть, почувствовать тяготы и лишения по желанию родителей. Сложно почувствовать жизнь, когда у подростка на неделю сумма карманных денег превышает среднемесячный доход россиянина. Вокруг этих личностей всегда присутствуют «как бы друзья», всегда готовые поймать на лету недоеденный кусок «как бы друга». От них постоянно слышишь о количестве денег, потраченных в клубе за одну ночь, и узнаешь последнюю стоимость путевки на Мальдивы. У них всегда есть первоклассные духи и сотовые телефоны (в 1998 году очень дорогая вещь). Эти тоже всегда оканчивают училище, если только родители не решают забрать ненаглядное «хлебнувшее жизни» дитятко домой.
Третье. 10 процентов – сироты. Дети, которым и так досталось по жизни и из-за этого воспринимавшие всегда все быстрее и агрессивней. Они надеялись только на себя и зачастую становились лидерами коллектива. Закончить учебу им помогало начальство. Следовательно, тоже почти все выпускались.
Четвертое. 40 процентов – обычные. К этой категории относился и я. Самая отчисляемая подгруппа на протяжении всей учебы. Остаются до выпуска немногие из-за своей социальной «обычности» (с них нечего взять, кроме анализов).
Причем, 80 процентов всех присутствующих имеют те и или иные физические и психические изъяны, с которыми по идее не принимают в училище (такие, например, как плоскостопие или задержка развития)…
…Вот, слушал я СААВЙА, и внимательно на него смотрел. Зря отменили физиогномику как науку. У него же на лице написано, что идиот. Большие, стеклянные, как у Гомера Симпсона, глаза, не выражающие ни одной мысли. Маленький узкий лоб и широкий, но плоский затылок (как оказалось позднее, издающий прикольный хлюпающий звук, когда хлопаешь по нему ладонью). Нос, обильно усыпанный угрями и немного веснушками, в форме картошки. Смешнее всего были его непропорционально огромные ноги. А его походка или бег, напоминающий грацию аквалангиста в ластах, доставляли еще больше положительных эмоций. Над ним издевались до самого выпуска. Хотя это было дико смешно, но и грустно одновременно. Каждый сознавал, что прояви он себя немного слабее на начальном этапе развития коллектива, то вполне мог оказаться на его месте. И я над ним тоже стебался (стеб – высмеивание оппонента в режиме comedy) жестко во всех отношениях. Но я не негодяй, просто правила таковы:
во-первых, не «крысь» и не «стучи» (не воруй и не закладывай обидчика начальству, решай проблему сам);
во-вторых, если не ты, то тебя;
в-третьих, не можешь противиться безобразию – возглавь его;
в четвертых, покажешь стае слабость – заплюют и растопчут, а может, загрызут.
Почему САААВЕЙ? Фамилия его была Соловко. Все его называли Сака–даун или просто Сака. И возможно, его бы меньше трогали, но САААВЬЮ постоянно мерещились собственная гениальность и хитрость. Он все время пытался обмануть хоть в какой-нибудь мелочи, окружающих его людей. Выглядело это как потуги ребенка объяснить родителям, что мороженое съела кошка, будучи по уши в нем. Дальше следовало короткое и громкое «САКА!» и звонкий хлопок по плоскому затылку, после которого звучали его возмутительные ругательства в стиле «Бйа! Сухи! Пииаасы!»