Лицо Каторна исказилось:
— Не можете вы доверять этим Псам, Эрекозе. Все они предатели, нечестивые и злобные! И не будет нам покоя, пока все их поганое племя не исчезнет с лица Земли. Навсегда. Чтобы ни кусочка их плоти, ни капли их крови, ни осколка их кости, ни единого волоска элдренов не осталось на нашей Земле. И я совершенно уверен, Эрекозе: пока хотя бы горстка элдренов сохраняется в нашем мире, всегда есть возможность того, что Азмобаана воссоздаст свои войска и вновь нападет на нас. Это дьявольское отродье необходимо выжечь дотла — уничтожить их всех, мужчин, женщин, детей… Сжечь и пепел развеять по ветру! Вот в чем состоит наша задача, Эрекозе. Вот в чем задача Человечества. И у нас есть Добрые Боги, которые молятся за нас.
И тут я услышал другой голос, куда более мелодичный, и посмотрел в сторону двери. То была Иолинда.
— Ты должен вести нас к победе, Эрекозе, — порывисто проговорила она. — То, что говорит Каторн, чистая правда — и не важно, что он так свиреп, отстаивая ее. Все действительно обстоит так, как он тебе поведал. Ты должен вести нас к победе.
Я снова внимательно посмотрел ей в глаза. Потом глубоко вздохнул, и лицо мое посуровело.
— Я поведу вас к победе, — сказал я.
Глава IV
Иолинда
Утром меня разбудило позвякивание посуды: рабы готовили мне завтрак. А может, не рабы? Разве это не жена моя тихо двигается по комнате, готовясь будить сына, как она это делала каждое утро?
Я открыл глаза, ожидая увидеть ее.
Ее я не увидел. Не увидел я и знакомой комнаты в той квартире, где жил, будучи Джоном Дэйкером.
Не увидел я и рабов.
Вместо них я увидел Иолинду. Она улыбалась мне, собственными руками готовя завтрак.
На несколько минут я почувствовал себя виноватым, словно каким-то не совсем понятным мне образом предал собственную жену. Но потом понял, что ни в чем не виноват и стыдиться мне нечего. Я был жертвой Судьбы — тех сил, которые я даже не мог надеяться понять до конца. Я уже не был Джоном Дэйкером, а был Эрекозе и понимал, что лучше мне привыкнуть к этой мысли и успокоиться. Человек, страдающий раздвоением личности, безусловно, болен. Я решил как можно скорее забыть Джона Дэйкера. Раз уж я теперь Эрекозе, то и должен полностью сосредоточиться на этом. Тут придется положиться на Судьбу.
Иолинда принесла мне целую вазу каких-то фруктов.
— Не хочешь ли отведать, лорд Эрекозе?
Я выбрал какой-то странный мягкий плод с красновато-желтой кожурой. Она протянула мне маленький нож. Я попытался очистить фрукт, но, поскольку он был мне совершенно незнаком, не знал, как лучше это сделать. Девушка осторожно взяла у меня плод и начала чистить, присев на краешек моей низкой кровати и, пожалуй, слишком сильно сосредоточившись на этом занятии.
Наконец фрукт был очищен, Иолинда разрезала его на четыре части, положила на тарелочку и протянула тарелочку мне, по-прежнему избегая смотреть прямо в глаза, однако улыбаясь довольно загадочной улыбкой, когда смотрела куда-нибудь в сторону. Я взял кусочек плода и сунул в рот. Вкус был довольно острый, но в то же время сладкий. Фрукт явно обладал тонизирующим воздействием.
— Благодарю тебя, — сказал я. — Очень вкусно! Никогда раньше не пробовал ничего подобного.
— Неужели? — она самым искренним образом удивилась. — Но ведь экрекс — самый распространенный фрукт в Некранале.
— Ты забываешь, что в Некранале я еще не бывал, — заметил я.
Она склонила голову набок и, чуть нахмурясь, посмотрела на меня. Потом откинула тонкую голубую ткань, покрывавшую ее золотистые волосы, и устроила целый спектакль, прихорашиваясь и поправляя свое голубое платье, которое было ей в высшей степени к лицу. Она, по всей видимости, действительно была озадачена.
— Еще не бывал… — прошептала она.
— Не бывал, — подтвердил я.
— Но… — она запнулась, — ведь ты же великий Герой Человечества, лорд Эрекозе. Ты знал Некранал в дни его высочайшей славы, когда правил здесь, будучи Героем нашего народа. Ты знавал и Землю в древние времена, когда ты еще только освободил ее из тех цепей, которыми опутали ее элдрены. Ты знаешь об этом мире куда больше, чем о нем знаю я, Эрекозе.
Я пожал плечами:
— Признаюсь — многое здесь мне действительно знакомо и становится как бы все более знакомым. Но до вчерашнего дня меня звали Джон Дэйкер, и жил я в городе, весьма сильно отличающемся от Некранала, и был я отнюдь не воином, моя профессия вообще не имела никакого отношения к войне. Я не отрицаю, что я Эрекозе — имя это знакомо мне и кажется вполне естественным. Но я не знаю, кто такой был этот Эрекозе, во всяком случае, не знаю о нем даже того, что знаешь ты. Он был Великим Героем древности, который перед смертью поклялся, что вернется, если будет нужен, когда между людьми состоится последний решающий бой. Похоронили его на холме в довольно-таки мрачной гробнице, и меч, с которым мог управляться лишь он один, положили к нему в могилу…
— Меч Канаяна, — прошептала Иолинда.
— Значит, у меча есть имя?
— О да… Канаяна. Это… это больше, чем имя, по-моему. Это что-то вроде его магической формулы — некое описание, и весьма точное, самой его волшебной сущности… той силы, что заключена в нем.
— А существует ли какая-нибудь легенда, в которой объяснялось бы, почему лишь я один могу держать в руках этот клинок? — спросил я ее.
— Таких легенд довольно много, — сказала она.
— Какая же нравится тебе больше других? — я улыбнулся.
И тут, впервые за все утро, она посмотрела прямо на меня и, понизив голос, сказала:
— Больше других мне нравится та, в которой говорится, что ты избранный сын Великого Доброго Бога, что меч твой — это меч Богов, и что ты один можешь управляться с ним, потому что ты и сам один из Богов — ты Бессмертный.
Я рассмеялся:
— Неужели ты этому веришь?
Она опустила глаза.
— Если ты скажешь мне, что это неправда, я, конечно же, должна буду поверить тебе, — сказала она. — Да, конечно.
— Признаю, что чувствую в себе значительную силу, — сказал я ей. — Но в этом смысле до Бога мне далеко! Кроме того, как мне кажется, если бы я был Богом, то знал бы это. И, конечно же, знал бы других Богов. И жил бы там, где обитают все остальные Боги. А среди моих знакомых были бы, разумеется, и Богини… — я прикусил язык. Она, похоже, была огорчена.
Я протянул руку, легонько коснулся ее плеча и примирительным тоном сказал:
— Но ты, возможно, все-таки права. Возможно, я действительно некий Бог, хотя бы уже потому, что безусловно удостоен чести быть знакомым с Богиней.
Она только плечами пожала:
— Ты все время смеешься надо мной, господин мой.
— Нет, клянусь, я и не думал смеяться!
Она вскочила:
— Я, должно быть, кажусь просто дурочкой столь великому человеку, как ты. Прости меня, господин мой, я слишком утомила тебя своей болтовней.
— Нисколько ты меня не утомила, — возразил я. — Наоборот, ты мне очень помогла.
Рот у нее удивленно раскрылся:
— Помогла?
— Да. Ты помогла заполнить одну из пустующих страниц моей собственной памяти, которая обладает весьма странными свойствами. Я по-прежнему не помню, что было у Эрекозе в прошлом, но теперь, по крайней мере, я знаю о его прошлом примерно столько же, сколько любой человек здесь. Это уже не так мало!
— Может быть, долгие столетия непрерывных снов стерли все в твоей памяти? — сказала она.
— Может быть, — согласился я. — А может быть, сны эти навевали слишком много иных воспоминаний — об иных деяниях, иных жизнях…
— Что ты хочешь этим сказать?
— Видишь ли, мне кажется, что я был не только Джоном Дэйкером или Эрекозе. Другие мои имена всплывают в памяти — странные, из каких-то неведомых языков… И я чувствую неясную — и, возможно, нелепую — уверенность, что, пока Эрекозе спал в своей гробнице, душа его — моя душа! — жила в иных людях, носивших те, неведомые мне имена. Может быть, душа моя вообще не способна спать и должна постоянно действовать?.. — Я помолчал. Что-то я чересчур ударился в метафизику, а в ней я всегда был слабоват. Вообще-то я всегда считал себя чистейшей воды прагматиком. Вера в переселение душ, в возрождение в ином обличье всегда раньше вызывала у меня усмешку — я и теперь продолжал презрительно улыбаться, хотя улыбаться было нечему: именно это-то со мной и произошло.