Аллект вкрадчиво засмеялся:
— Ха-ха! А может быть, в налогах виноват я, приятель. Кому же еще брать на себя вину, как не министру финансов, а?
— И то верно, сиятельный. Вот, пожалуйста. — Серапион протянул пузырек и бросил осторожный взгляд на Аллекта, словно прикидывая, как далеко он может позволить себе зайти. — Но всегда ли император слушается своего министра? На рынке говорят, будто министр порой… бывает не во всем согласен с императором. Будто налоги были бы не такие жестокие, если бы…
— Глупо прислушиваться к рыночным толкам, — оборвал торговца Аллект. — И еще глупее повторять их. — Он спрятал флакончик под тонкую шерстяную тунику у себя на груди и покачал головой, с нетерпеливой улыбкой отмахиваясь от уверений египтянина, что, мол, он ничего плохого не хотел сказать. — Ладно, ладно, все мы подчас распускаем языки. На, держи свою сотню сестерциев. — И, вежливо пожелав «доброй ночи» присутствующим, он плотнее запахнул плащ и вышел в морозную темноту.
Египтянин постоял, глядя ему вслед с выражением лукавого понимания в блестящих хитрых глазках, потом повернулся к приятелям, и на лице его читалось одно, лишь желание угодить.
— О, юные господа, извините, что вам пришлось так долго ждать. Что вам угодно — опять мышечное растирание или, может быть, подарок кому-то из домашних? Я слыхал, вы в ближайшие дни оба уезжаете в отпуск?
Юстин был поражен: ведь только сегодня утром Флавию удалось поменяться с одним центурионом, чтобы ему и Юстину уйти в отпуск одновременно.
Флавий засмеялся:
— Бывает ли так, чтобы ты не знал в течение часа, если кто чихнул в Рутупиях? Нет, нет, только растирание.
Они забрали покупку и отправились назад, в казармы, тут же выбросив из головы разыгравшуюся сценку. А через несколько дней выехали верхом в двухдневную поездку, держа на запад, в Меловые Холмы, где стояла старая ферма Флавия.
— В Каллеву ехать смысла нет, — заметил Флавий, — тетя Гонория это время года всегда в Аква-Сулисе, принимает воды. Так что двинемся сразу на ферму и свалимся нежданно-негаданно на голову Сервию. Он будет рад нас видеть. И ферма тоже.
Заметив удивленный взгляд Юстина, Флавий ухмыльнулся, но объяснил вполне серьезно:
— Она всегда рада тем, кого она любит и кто ее любит. Чувствуешь, что она довольна, — прямо как старая умная охотничья собака.
И вот в сумерки второго дня, когда в колеях уже похрустывал ледок, они наконец миновали рощу дубов, берез и дикой вишни и увидели низину, дом и хозяйственные постройки в начале долины, и тогда Юстин понял, что имел в виду Флавий. Он почувствовал радушие, исходящее от фермы. Почувствовал, что радушие это относится к нему, чужаку, тоже: словно признала его за своего и обрадовалась его приезду.
А вскоре радушный прием оказали им и ее обитатели: старый управляющий Сервий, служивший когда-то опционом [6]у отца Флавия, Кута, его жена, Киндилан, их сын, когда вернулся из хлева, и другие работники — мужчины и женщины, все вольнонаемные.
— Тетя Гонория держит несколько старых рабов, — пояснил Флавий, — но на нашей ферме всегда трудились только вольные работники. Бывают иногда кое-какие трудности, но мы с ними справляемся. Переменить уже ничего невозможно.
Друзья провели там пять дней, и именно в эти пять дней Юстин впервые открыл для себя Британию. Обнаженные зимние леса, пестрые, как грудка куропатки; медлительная, резкая речь работников; чибисы на зимней пашне и низкий, длинный господский дом, который неоднократно перестраивали последующие поколения, но где в самой сердцевине его еще сохранился закопченный зал — нынче кладовая, а некогда центр жилища, того самого, построенного другим Марком Флавием Аквилой для себя, своей жены-британки и народившихся у них детей. Все это вместе и было для Юстина Британией.
Он много думал о том, первом, Марке Флавии Аквиле, пока с удовольствием обходил вместе с Флавием нынешним хлев, коровники и амбары или помогал старому пастуху Бьюку ухаживать за новорожденными ягнятами. Ведь и в нем самом тоже была частица крови того Марка, и старый дом и вся долина как бы связывали их между собой.
Раздумывал он о том Марке и в последний вечер, когда они с Флавием стояли рядышком, облокотясь на невысокую стену, которая защищала от оползней виноградники, располагавшиеся террасами на теплом южном склоне холмов. С того места, где они стояли, было видно все хозяйство, доходившее до края леса, который замыкал долину. Все вокруг выглядело успокоенным, притихшим в сгущающихся зимних сумерках.
— Знаешь, Юстин, странное дело, — проговорил вдруг Флавий, — я бываю здесь очень помалу, от силы по две-три недели, с тех пор как… как помню себя. Но всегда это место было для меня родным домом. — Он теснее прижался к старой стене. — И выглядит все неплохо, несмотря ни на что.
— На что несмотря?
— Прежде всего на то, что я служу в легионе и меня здесь вечно нет. Вообще-то, мне бы следовало остаться тут и помогать Сервию управлять фермой. Но сам знаешь, какие мы, — военная служба у нас в крови. Вот взять хотя бы тебя: ты лекарь, но и тебе не удалось избежать службы в Орлах. К счастью, Сервий в тысячу раз лучше меня управляется с хозяйством, хотя в наше время хозяевам небольших поместий приходится тяжело. Вероятно, в те времена, когда мой тезка впервые расчистил долину и поселился здесь, было гораздо проще.
Они помолчали немного, потом Флавий добавил:
— Знаешь, я давно ломаю себе голову над вопросом: что, собственно, кроется за возникновением нашей фермы?
— Что ты хочешь этим сказать? Флавий заколебался.
— Понимаешь, — наконец ответил он, — он… ну Марк… если верить семейному преданию, он был всего лишь младший центурион, когда его ранили в ногу в какой-то стычке с местным племенем и умолили из рядов легиона по состоянию здоровья. И тем не менее сенат пожаловал ему землю под поместье и наградные за полный срок службы. Как-то не похоже на сенат.
— А может, у него была сильная рука в сенате? Случается же такое.
Флавий покачал головой:
— Сомневаюсь. Наша семья не из тех, кто обзаводится могущественными друзьями.
— Ну тогда, может быть, какое-то особое вознаграждение?
— Вот это больше похоже на правду. Вопрос только — за что? А?
Юстин почувствовал, что Флавий повернул голову и смотрит на него, явно не решаясь что-то сказать.
— У тебя есть какая-то идея?
— Да… только я не уверен… — Флавий неожиданно вспыхнул до корней своих огненно-рыжих волос. — Знаешь, мне не раз приходило в голову: а не связано ли это как-то с Девятым легионом?
— С Девятым легионом? — недоумевающе переспросил Юстин. — Это тот, который послали в Валенцию усмирять тамошние племена и он бесследно сгинул?
— Ну да. Я знаю, звучит надуманно, никому, кроме тебя, я бы этого не сказал… Но дело в том, что отец Марка, если помнишь, исчез вместе с легионом, а сам Марк, по семейным преданиям, еще до того, как женился и обосновался здесь, пережил какое-то приключение на севере. Это… да еще чутье мне подсказывает… понимаешь?
Юстин кивнул. Он все понимал. Но сказал только:
— Интересно. Для меня это все так ново. А ты, наверное, изучил семейную историю вдоль и поперек.
Флавий засмеялся. Несвойственная ему серьезность улетучилась в один миг.
— Не я. Тетя Гонория. Каждый чих в семье в течение двухсот лет ей известен. — Флавий перегнулся через стену и окликнул Сервия, который появился на нижней из трех террас виноградника: — Эй! Сервий! Мы тут, наверху!
Старик задрал голову вверх, увидел их и направился к ним размашистым легионерским шагом — так и казалось, что в такт шагам звякают металлические налокотники.
— Вот вы где. — Он остановился прямо под ними. — У Куты ужин почти готов.
Флавий кивнул.
— Идем, — сказал он, однако не тронулся с места. Он медлил, как будто не женил покидать свой наблюдательный пост и сидеть последний вечер в четырех стенах. — Мы говорили, Сервий, о том, что поместье хорошо выглядит.