— Директор ждёт вас, — сказал он и открыл высокую отделанную орехом дверь.
Хотя заместитель директора по планированию бывал здесь почти ежедневно, всякий раз, переступая порог кабинета своего шефа, он волновался: как пройдёт встреча на сей раз?
Первая панель кабинета состояла из стекла, но окна были плотно зашторены кремовой прозрачной тканью, отчего казалось, что помещение окутал желтоватый туман. На передней стене кабинета, той, возле которой стоял рабочий стол директора, висело несколько задраенных экранов. Посередине кабинета стоял круглый стол для совещаний.
Справа, у рабочего стола директора, возвышался пулы связи с несколькими телеэкранами, панелью селекторной связи и множеством телефонных трубок.
Шаги вошедшего заглушал мягкий ковёр. Директор поднялся навстречу Лейнгарту и пожал ему руку. У шефа была пружинистая походка и быстрый, оценивающий взгляд. Одет он был консервативно: двубортный пиджак в редкую полоску, из нагрудного кармана которого выглядывал кончик белого платка; галстук в косую полоску сколот тонкой булавкой, до блеска надраенные ботинки на тонкой подошве. Редкие волосы с лёгкой проседью гладко прилизаны. Узкое лицо с густыми тёмными бровями и глубокими складками, шедшими от скул к выступающему подбородку, можно было бы назвать красивым, если бы не узкий, не по-мужски маленький рот, придававший лицу не то выражение капризности, не то холодноватой чопорности.
Директор смело мог бы сказать о себе, что он «селфмейдмен», то есть человек, сделавший самого себя. И это была правда. Своим возвышением директор был обязан только самому себе, своей неутомимости, рвению и фанатичной преданности делу. Он начал ещё до войны карьеру в качестве корреспондента одной из английских газет в Берлине. Разумеется, журналистское удостоверение было всего лишь прикрытием. Директор писал не столько репортажи и статьи, сколько отчёты о положении в гитлеровской Германии. Он не скрывал своего восторга перед фашистским режимом и считал его лучшим барьером на пути проникновения «большевистской России» в Европу. Его детальные, скрупулёзные отчёты привлекли к себе внимание, и перед самой войной директор был переведён в центральный аппарат разведки, в военный отдел. Здесь он быстро выдвинулся, став к концу войны руководителем одного из ведущих отделов. Ненависть к левым силам, фанатическая вера во всемогущество разведки помогли ему быстро продвинуться в расширенном после войны аппарате.
У директора был свой твёрдый взгляд на особую роль разведки в современном мире. Он считал, что с появлением «холодной войны» древнее военное искусство, опиравшееся на грубо материальные силы и чисто военные стороны столкновений борющихся сторон, перешло в сферу интеллекта.
— Правда, — оправдывался он, — это не значит, что интеллектуальные факторы не оказывали влияния на ведение в прошлом обычных войн. Во все века сила разума проявляла себя в войне. Не только храбрость и опыт сделали Ганнибала, Александра Македонского и Цезаря величайшими именами древности. Наполеон, Веллингтон и эрц-герцог Карл были, несомненно, самыми образованными военными своего времени…
Но с развитием общества, обосновывал перед подчинёнными свою концепцию директор, военных знаний ещё недостаточно. Теперь войны включают не только армии, сражающиеся между собой на обособленных военных театрах, но и целые государства; не только генералов, но и государственных деятелей и народ; не только военную пауку, но и дипломатию, экономику и общественные науки.
— Тотальный характер войны, — любил повторять директор, — всё охватывающий, всюду проникающий характер современного столкновения ведёт к тому, что всё большее значение приобретают не военные стороны войны и, в частности, разведка. Теперь мы признаём, что разум и образование играют в ней всё более важную роль. Разум приобрёл силу вести собственную войну. Это и есть то, что мы называем войной умов. Отсюда решающая роль разведки в современном мире.
Директор считал себя не только практиком, но и крупным теоретиком.
Бывают люди, которые из всего арсенала жизненных удовольствий выбирают сразу несколько. Директор был человеком одной страсти. Ощущение полноты жизни ему доставляла только власть. Он не пил, не курил, не употреблял кофе. Молоко и фруктовые соки были главными компонентами его меню. У него даже не было детей. Он жил вдвоём с женой. В сущности, работа заменяла ему всё. Работа и ещё, пожалуй, гольф. Но даже гольф не принадлежал к числу его увлечений. Это было просто средство укрепления здоровья и способ внеслужебного общения с людьми. Но странная вещь: чем выше директор поднимался по служебной лестнице, тем более одиноким он себя чувствовал, тем более узким, замкнутым становился для него бурно шумящий, искрящийся горестями и радостями мир. Сейчас, став практически одним из самых влиятельных людей, директор достиг вершины власти. В его распоряжении находились многие тысячи штатных и внештатных сотрудников — учёных, советников, экспертов, профессиональных разведчиков — и бюджет, исчислявшийся умопомрачительной девятизначной цифрой. Сейчас одного его слова было достаточно, чтобы привести в действие тысячи людей по всему миру. Но, странно, именно теперь директор ловил себя на том, что вкус власти уже не доставляет ему прежнего острого удовольствия.
В сущности, в огромном кабинете с его светящимися картами и схемами он чувствовал себя добровольным отшельником. И директор был по-отшельнически суров. Отказавшись ради власти от увлечений, удовольствий и маленьких слабостей, он не терпел никаких слабостей и пристрастий и в подчинённых. Он отдал официальное распоряжение, запрещающее курение в зданиях разведки. Он безжалостно увольнял сотрудников, замеченных в пристрастии к спиртным напиткам. Он приказал брать на работу в управление только людей женатых (исключение составляли те, кому по роду занятий было предпочтительней оставаться холостяками).
Директору исполнилось пятьдесят семь. Он уже пережил двух премьер-министров, и ничто не указывало, что сила и влияние главы тайной империи клонится к закату. Наоборот, недавно добытые сведения о новом топливе для русской антиракеты ещё больше укрепили его позиции. Сообщение директора об универсальном русском оборонительном оружии произвело глубокое впечатление на всех сотрудников разведывательного аппарата.
Директор сел за свой стол и, откинувшись на спинку кресла, сказал:
— Прошу вас, Лейнгарт, быть предельно кратким. В пять ноль-ноль меня ждёт шеф.
Лейнгарт вынул из портфеля доклад. Он состоял из трёх страничек машинописного текста. На первой страничке в верхнем нравом углу значилось: «Совершенно секретно». И перечень лиц, для которых предназначался этот доклад.
— Сэр, — начал Лейнгарт, — мы разработали серию комплексных мер, которые включают в себя как методы традиционной, классической разведки, так и новейшие научно-технические. Позвольте начать с последних.
Хотя Лейнгарт старался говорить бодрым, уверенным тоном, в глубине души он не был так уверен. Когда-то директор сам занимался вопросами планирования и, как казалось Лейнгарту, относился к его работе с особым пристрастием.
— Во-первых, мы предлагаем, — продолжал он, — провести запуск серии аппаратов, снабжённых специальным сверхчувствительным оборудованием… Такие аппараты, в частности, могли бы взять пробу воздуха в районах запуска антиракеты и тем самым подсказать, какие материалы используют русские для её изготовления.
— Сколько времени потребует подготовка таких аппаратов? — поинтересовался директор.
— Думаю, от девяти месяцев до года.
Директор задумался.
— Нет, это слишком медленные темпы, — наконец проговорил оп, — фактор времени для нас сейчас — самое главное. Хотя как подсобное средство я не исключаю и космические аппараты. Что ещё вы предлагаете?
— Мы предлагаем в самое ближайшее время выяснить местонахождение научно-исследовательских институтов, занимающихся вопросами антиракеты. Не исключено, что нам удастся поблизости от этих институтов установить аппаратуру, которая фиксирует малейшие вибрации оконных стёкол, вызываемые человеческой речью, и записывает эту речь на микропленку.