— Значит, в понедельник летим? — Валера вежливо покосился на дверь, с некоторой неловкостью — на клетчатую тахту и коленки Нины.
— Скажи, а к этим «твоим» обязательно надо ехать?
— А как же?!
— Они… не удивятся, что ты будешь не один?
— Почему же им удивляться? Я какой мужик?
— Какой?
— В самом соку. Значит, пора мне женой обзавестись, красавицей. «У меня жена, ох, краса-а-авица!..» — пропел он, раззадоривая себя. И неуклюже приник к Нине, попытался ее обнять. Нина осторожно высвободилась, посмотрела на Валеру и сама вдруг ткнулась ему в грудь.
И тут же из недр квартиры раздался голос отца:
— Нина, можешь сказать твоему гостю, что я готов его подвезти. По-моему, ему не близко.
— Он не торопится, — звенящим голосом ответила Нина и снова повернулась к Валере: — Скажи, может, ты кому-то доказать хочешь? Отомстить? Похвастаться?
— Все вместе, — усмехнулся Валера. — А тебе трудно со мной съездить?
— И все-таки не пойму, почему именно я.
— Все потому, что на вечной мерзлоте расцвела.
— А… Выходит — жалеешь…
— Не все ж человеку одному маяться.
Валера вышел в столовую. Нина последовала за ним, подошла к шкатулке из ракушек, открыла ее. Пусто.
— Женой так женой, — она развела руками. — Обнимемся, миллионы.
— Почему миллионы? — удивился Валера.
— Так ты же сам говорил: любить надо всех! До тебя это, правда, уже говорили тысячи людей. — Она заглянула ему в глаза. — Но это были неплохие тысячи. — Она отошла к двери и перед тем, как распахнуть ее перед Валерой, быстро проговорила: — Можно, можно! Даже интересно. Меня никогда не звали с собой… любить людей.
Она первая прошла в прихожую. Там стоял одетый в летную куртку на меху отец Нины.
Машина мчалась по ночному городу не без лихости. Так, что даже пела резина на виражах.
— А вечную мерзлоту все-таки надо беречь, — через плечо сказал врач молчавшему Иванову. — Мальчишкой, таким же, как вы сейчас, я попал сюда. И если уж наш город построен на вечной мерзлоте, то надо отдавать себе в этом отчет.
— Подслушивать нехорошо, — сказал Валера.
— Я знаю наперед все, что Нина скажет. У меня нет иллюзий насчет моей дочери. — И, подумав, добавил: — У меня вообще нет иллюзий.
— Это хорошо, — буркнул Валера. — Только непонятна мне такая картина. Идет, например, человек, и вдруг ни с того, ни с сего у него отваливается рука. Смешно?
Врач быстро посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Такое даже представить себе нельзя. А у вас — вот… — продолжал Валера. — Взяла и отвалилась дочь… И иллюзий, оказывается, нет.
Отец Нины на секунду опустил голову, потом слишком пристально стал вглядываться в летящую навстречу дорогу.
— Так уж устроен человек. С годами ему кажется совершенно… совершенно ясным, чего не хватает миру и как его перевернуть… Кажется, вот она, точка, в которую лишь упереться, и все, можно осчастливить человечество. А сил нет. Уже нет! Одно знание. Да и то словно со стороны, холодное.
— Сюда, — тронул его за плечо Валера. — К этим пятиэтажкам.
Машина сделала разворот и уткнулась в подъезд.
— А я не думал, что еще такие ребята бывают, — протянул руку Нинин отец. — Вы из какой семьи?
— Не прогадаете. Породнитесь со всем миром, — загадочно ответил Валера, вылезая из машины. — Придете проводить на аэродром?
Врач покачал головой:
— Мальчик мой, быстрее взрослейте. Когда уже ни на что не надеешься — жить… проще.
И машина, резко взяв с места, унеслась в тускло-ровную белизну ночного города.
И снова сон. Тот же дом, и тот же сад, и тот же мальчик смотрит без улыбки, и тот же старик, и дети, и стол в зеленых пятнах лиственной тени. Но женщины нет, и напрасно Валера ищет ее глазами. Старик что-то говорит, и мальчик готов улыбнуться. Но дом отпрянул, ушел вниз, исчезла красная крыша, и вместо нее — уходящее вниз пространство тундры и среди него поле аэродрома и точки — люди, и все это меньше, и город в стороне кренится вместе с трубами, чадящими разноцветными шлейфами дыма, как свечи…
Валера открыл глаза, сразу ворвался гул самолета. В иллюминаторе и тундра, и поле аэродрома, и немудреный аэровокзал, и кучка самолетов.
— Сними плащ, — тихо сказала Нина. — А то он разлезается по швам.
Валера стянул с себя плащ и улыбнулся, ценя ее заботу. Она погладила его по щеке, и Валера смущенно скосил глаза на соседей. Но никто не обращал на них внимания. Спали, вели детей в туалет, распахивали московские газеты, купленные здесь же, в самолете.
— Сними ты свою дурацкую шляпу, — прошептала она и уже сама снимала ее с Валериной головы. Снимала осторожно, словно продолжая потайную ласку. — В Москве мы тебе купим новую…
— А тебе купим сапоги. И туфли. Много туфель.
— За-чсм?
— У те-бя кра-с-и-вы-е но-о-о-ги…
И еще тише, и еще ближе ее смех, уткнувшийся в его плечо. И потом укоризненно стыдливое покачивание головы. Мол, я думала, ты ничего и не увидел во мне такого, женского…
— Не-ет… — Она состроила гримаску опасной женщины. — Мне ничего не нужно. — И увидев притворно рассердившееся его лицо, прикинулась смиренной: — Мне только бу-ду-ар в гостинице. Ре-сто-ран… Му-зы-ку… — И быстро, смеясь над собой, закончила: — И чтоб за окном улица Горького. — Я дешевая женщина.
— Же-на-а… — не желая расставаться с игрой, поправил ее Валера.
Она, облокотясь на ручку кресла, посмотрела на него по-девчоночьи:
— Знаешь, на кого ты похож? На сильно серьезного северного мужчину. С большими деньгами!
Валера сидел, выпрямившись, оцепеневший, Нина спала на его плече. Быстро, торопясь куда-то, шла по проходу высокая темноглазая стюардесса. Глаза их встретились. Немой и тревожный вопрос прочитал Валера в ее глазах и испугался: что это она? Он же ничего не спрашивал.
— Поспите… тоже, — шепотом сказала стюардесса и, как маленькому, показала, как надо закрывать глаза перед сном.
Валера улыбнулся, но стюардесса уже прошла.
Он отвернулся к иллюминатору. Там, в свободе небесного простора, громоздилась какая-то вселенская предночная драма. Все, что было еще час назад голубым, холоднобелым, вдруг отяжелело синевой, растянувшиеся на полнеба оранжевые потеки тащили дымно-черные тени. Отрешенно звонкой, ледяной казалась громадная серебряная тарелка луны.
— Что ты? — прошептала во сне Нина, почувствовав, что он передернулся, как от озноба.
— Товарищи, не уступит ли кто место беременной женщине? — почему-то тихо спрашивала стюардесса, идя по рядам. — Она в первом салоне, а ей это неудобно…
Стюардесса приближалась к ним, повторяя про беременную женщину, и Валера знал, что она дойдет до них, потому что никто не слышал ее слов — то ли спали, то ли делали вид…
— Беременной женщине? Кто уступит место?
— Пожалуйста, — привстал Валера, зная, что обречен. — Пусть идет на мое место.
Стюардесса кивнула, пошла назад, оборачиваясь на ходу, словно приглашая его следовать за ней…
— Уг-м, — потянулась во сне Нина. — Я так хорошо спала.
Валера уходил и невольно оглядывался назад — она так же спала, по-прежнему спала… Спала. Без него.
Навстречу ему по проходу двигалась крупная простоволосая женщина с большим, высоким животом.
В ослепительно-солнечном стеклянном вестибюле гостиницы Нина стояла в сторонке, с чемоданами. Засунув глубоко руки в карманы, прохаживаясь, словно она обычная москвичка и чемоданы эти не ее, и номера она не ждет. Только глаз изредка нервно косился на стойку портье, где в толпе можно было разглядеть Иванова.
— Одно место в двухместном. И одно — в шестиместном, — наконец подошел Валера, пытаясь выглядеть победителем.
— В шести — особенно соблазнительно, — Нина решительно двинулась к стеклянной двери. Валера, опешив на мгновение, подхватил чемоданы и сбежал по лестнице за ней.